— А-а-пчхи! Стой! — послышался голос из пылевого облака. — Пусть пройдет окаянная! А-а-пчхи!
Ветер развеял пыль, и перед Нестерком появилась тощая лошаденка с небольшим возом сена. Наверху сидели два босых деда в посконных рубахах.
Старик, державший вожжи, громко чихал, сгибаясь так, что головой почти касался колен, а второй — с задорно торчащей вперед бородкой — протирал кулаками глаза.
— Очи залепило, как на мельнице! — говорил он. — Вот бисовщина!
— Доброго добра, старинушки! — подошел к ним Нестерко. — Не поедете, случаем, мимо пани Дубовской?
Деды удивленно — откуда тут вдруг человек взялся? — оглядели Нестерка и степенно поздоровались.
— Мы не в ту сторону, сынок, — отчихавшись, сказал дед и перекинул вожжи из руки в руку. — Но тебе удача: к пани поповский возок едет.
— Ехали мы мимо корчмы, — вступил в разговор дед с задорной бородкой, — видим — возок. А около него стоит Кузьма, который в запрошлом году на зимнего Николу погорел.
— Да не на Николу, а в троицын день, — заспорил дед с вожжами, — на Никелин день горел Василь из Лугович. Как раз у него хата за логом, меж двух ракит стояла.
— То не ракиты, — задумчиво возразил второй дед и почесал бородку, — то осинки. А меж ракит дом у кузнеца — прямо от церкви, за Мироном косым.
— Эва! — рассмеялся дед и взмахнул вожжами. — Мирон-то где живет? Возле колодца, а возле церкви его брат, Микола, который на колядах корчмаря Антипа бил.
— Так что ж, старинушки, возок-то поповский? — вмешался Нестерко, поняв, что дедов иначе не остановишь.
— Ась? — взмахнул вожжами дед. — Так я ж и. говорю: едет поп с работником прямо к пани Дубовской.
— Стоит его возок у корчмы, — сказал дед с бородкой торчком, — работник поповский квас пьет. И тут мимо идет Хвоська Гаврилы пасечника, с ведрами…
— Скажет тоже, половину негодного, — рассердился лед с вожжами. — У Гаврилы-то и пчел нет давно. Он их на жеребенка сменял, а жеребенка пан отобрал.
— Так то не у Гаврилы, — почесал бороденку дед, —
У Гаврилы пан отобрал корову, а жеребенка у Игната лысого… Аккурат под троицын день. Тогда еще к бабке Марьянихе сова в хату залетела…
Нестерко опять вмешался в разговор:
— Деды, а деды… Когда возок поповский поедет?
— Так куда ж ему деваться? — усмехнулся дед и ударил вожжами лошаденку. — За нами, небось, едет… Ну, замерзла!
Возок тронулся, телега жалобно заскрипела.
— Бабка Марьяниха полезла под пол, а оттуда фыр-фыр-фыр…
— Так Марьяниха третий год с лавки не встает!
— Как же третий, когда…
Пыль скрыла воз с сеном и дедов, но долго еще до Нестерка доносились выкрики;
— Эва… да он…
— На какой такой Ильин день? На ярмарке, после поста..
Острый Нестеркин глаз приметил вдали махонькое облачко пыли. Оно двигалось над полем, словно подгоняемый ленивым ветром комочек тополиного пуха.
«Возок-то поповский, пожалуй, не ближе Гусиного брода, — подсчитал Нестерко. — Я еще соснуть успею, пока он подъедет…».
И, положив шапку под голову, задремал. Проснулся он оттого, что ежик, похрюкивая и фыркая, старался высвободиться из торбы.
— И мне тоже есть хочется, — вздохнул Нестерко. — Потерпим чуток — авось скоро похарчимся!
Он ласково погладил торбу, и хрюканье затихло.
Облако катилось уже совсем рядом. Но поповская лошадь шла ходко, и пыль не догоняла возка.
Впереди в белесой выцветшей рубахе и шапчонке неопределенной масти сидел мужик. Большие мохнатые усы. цвета спелого жита занимали почти половину лица. Голова его бессильно свисала на грудь и покачивалась в такт лошадиному шагу.
Поп в дорогу надел полотняную рясу. Пряди длинных седых волос его казались холщевыми лентами. Темя свое поп прикрыл от солнечных лучей каким-то лоскутом. Толстый живот подпирал окладистую сивую бороду.
— Здравствуйте, люди добрые!
Нестерко подхватил торбу и вышел на дорогу: Голос так громко прозвучал среди сжатого поля, что лошадь испуганно остановилась. Мужик так резко вскинул голову, что чуть шапка не слетела у него с головы. Поп, погруженный в дремоту, лишь один глаз слегка приоткрыл.
— Нужно мне до ясновельможной пани Дубовской добраться, — поклонился Нестерко. — Не в ту ли сторону, случаем, путь держите?
— До самой усадьбы с нами и доедешь! — радушно ответил мужик.
— Залезай! — приоткрыл второй глаз поп.
Видно, батюшка, истомленный дорожной скукой, был рад любому собеседнику.
— Но, милая! — цокнул Нестерко и сел между мужиком и попом.
Теперь ездокам стало не до сна — начались обычные разговоры о том, о сем, о новостях да слухах.
Нестерко узнал, что попал он в попутчики к священнику из села Удручаны и его работнику Степану.
— Это ты тот самый Нестерко, — сказал поп, — у которого пятеро детей некрещеными живут? Грешен ты, сын мой, грешен. О грехе твоем давно ведаю.
— Богатому и в поле родит, и в хлеву плодит, — ответил Нестерко, — а бедному куда ни кинь — всё клин. Кабы у меня деньги были…
— Так ни разу у тебя за десять годов, почитай, ни гроша не нашлось на святое дело? — покрутил головой поп. — Лукавишь, сын мой, бога гневишь.
— Что об этом разговоры разговаривать, — махнул рукой Нестерко. — Наши мужички ребят своих хоть и крестили, а жита у них в амбарах не прибыло.
— Не разумею, куда гнешь, — насупился поп. — Ты, может, вообще против святого крещения?
— Что вы, батюшка, — усмехнулся Нестерко. — Я-то не против, а господь бог, видно, против меня… Вот послушайте, разве это дело богоугодное, чтоб щенка на шестерых детей менять?
Поп и Степан внимательно выслушали Нестеркину историю.
— Бог послал тебе испытание! — молвил поп назидательно. — За то, что в церкви редко бываешь, за то, что дети нехристями по земле ходят. А насчет панской задумки — что ж, паны, они от бога.
— Дело известное, — переложил вожжи из руки в руку Степан, — одному из горла прет, другой с голода мрет… Н-ну, пошевеливай!
Нестерко подмигнул работнику, тот ответил улыбкой.
— У меня меньшого сына тоже Степкой зовут, — сказал Нестерко.
— Не зовут, а кличут, — поправил поп. — Вот когда окрестят его именем этим, тогда звать будут!
«Ух выдрал бы я тебе патлы с корнем! — злобно подумал Нестерко. — Борода — с ворота, а голова — с горошину!».
Голова у попа и в самом деле была очень маленькой, только это сразу нельзя было определить из-за пышной растительности.
«Черт с тобой, — вздохнул про себя Нестерко, — попадешься ты мне еще на узенькой тропке. А пока хоть с лошади не прогнал, и то благо!».
Тем временем поле кончилось, и лошаденка, вяло передвигая ногами, втянула возок в прохладную тень леса.
Поп стянул с головы лоскут, отер им пот со лба и рассказал, как во младых летах в таком же дремучем бору он один схватился с десятью разбойниками и всех их одолел с помощью слова божьего.
— А вот с Римшей-то, небось, не справились бы, батюшка, — как бы между прочим заметил Степан. — С тем самым, который пана Кишковского лозой тягал. Про него нам еще пономарь давеча сказывал. Тоже вроде бы Римша этот нехристь с малолетства.
И Степан, пригладив усы, подмигнул Нестерке.
— Мало ли что языками чешут, — полез в загривок поп. — Сказал кум куме, кума свату, а сват брату, да и пошел разговор со двора на двор…
Полверсты ехали молча. Только изредка похрюкивал проснувшийся в торбе ежик.
Поп никак не мог сообразить, кто ж это хрюкает так странно, и недоуменно озирался по сторонам.
Неожиданно лошадь остановилась. Посреди дороги сидел заяц и смотрел на возок.
— Н-но! — дернул вожжи Степан, и заяц стрелой улетел в кусты.
— Я у одного пана видывал зайцев и не таких, — сказал поп внушительно. — Привез тот пан себе зайцев заморских, каждый по два пуда весом. Как бараны, ей-боже! А это разве заяц? Тьфу это, а не заяц. Заячий нехристь.
«Ну погоди ж, — подумал Нестерко, — я тебя отучу хвастать».
— Может, ты, Нестерко, в речениях моих сомневаешься? — возвысил голос поп.
«Тогда слезай с возка!» — мысленно докончил поповские слова Нестерко и молвил почтительно:
— Кто ж не ведает, батюшка, что вы всегда одну святую правду говорите! Это нас, мужиков, нечистый попутает — сбрехнем малость.
Возок пересек ручей, колеса задребезжали, ежик хрюкнул в торбе.
— Вы, батюшка, — спросил Нестерко, — беса никогда не видели? Говорят мужики, что он вроде свиньи, только с рогами.
— Я с бесами и нечистью знакомства не вожу, — сказал поп, — меня, слугу божьего, все сатанинское отродье за тридцать верст объезжает. Но тоже слыхивал, что иногда может дьявол и свиную личину принять. Хитер дьявол! Искушал он меня в младые годы. Тогда я обет дал — год ничего, кроме сухого хлеба и ключевой воды, не вкушать.