Читать интересную книгу Жены и дочери - Элизабет Гаскелл

Затем он подумал о своих стихах — можно ли их продать, чтобы получить за них деньги? Несмотря на пример Милтона, он решил, что можно, и ушел, чтобы принести рукописи из своей комнаты. Он сел у камина, стараясь изучить их критическим взглядом, чтобы, насколько возможно, представить себе, каково будет мнение общества. Он изменил свой стиль со времен миссис Хеманс.[62] Его поэтический дар был чрезвычайно подражателен; а последнее время он следовал образцам популярного автора сонетов. Он перелистывал стихи, они были равносильны автобиографии. Расставленные в нужном порядке, они являли собой краткий очерк его душевной жизни за последнее время:

«Эме, гуляющей с ребенком».

«Эме, поющей за работой».

«Эме, отвернувшейся от меня, когда я говорил о своей любви».

«Признание Эме».

«Эме в отчаянии».

«Незнакомая страна, где живет моя Эме».

«Обручальное кольцо».

«Жена».

Дойдя до своего последнего сонета, он отложил пачку бумаги и задумался. «Жена». Да, французская жена и католичка — и жена, о которой можно сказать, что она была в услужении! И его отец ненавидел французов, всех вместе и по отдельности — всех вместе, как шумных, жестоких головорезов, которые убили своего короля, и совершали разные кровавые злодеяния; по отдельности — как представителей Бони и различных пародий на Джонни Лягушатника,[63] что были распространены около двадцати пяти лет назад, когда сквайр был еще молод и впечатлителен. А что касается религии, в которой воспитывали миссис Осборн Хэмли, достаточно сказать, что некоторые политики начали говорить о католической свободе,[64] и что большинство англичан, услышав об этом, роптали. Осборн хорошо знал, что одно упоминание об этом перед сквайром было равносильно сотрясанию красной тряпкой перед быком.

И затем он подумал, что если бы Эме выпало невыразимое, несравнимое благо родиться у английских родителей в самом сердце Англии — где-нибудь в Уорвикшире, например, — и она бы никогда не слышала о священниках, мессах и исповедях, или о Папе Римском, или о Гае Фоксе, но родилась бы и была воспитана в английской церкви, даже не видя фасадов сектантских молитвенных домов или католических часовен — даже со всеми этими преимуществами она осталась бы только няней, которой платили жалованье раз в четыре месяца, которую были обязаны уволить, предупредив за месяц, которой выдавали чай и сахар, что стало бы таким потрясением для старинной, фамильной отцовской гордости, что он едва ли пришел бы в себя.

«Если бы я увидел ее!» — думал Осборн. — «Если бы я только мог увидеть ее!» Но если бы сквайру пришлось увидеть Эме, он бы так же услышал ее прелестный ломаный английский — бесценный для ее мужа, поскольку именно на нем, отрывисто произнося английские слова, она призналась, что глубоко любит его всем своим французским сердцем — а сквайр Хэмли гордился тем, что он ярый ненавистник французского. «Она бы стала такой любящей, милой дочерью моему отцу — она бы, как никто другой, смогла бы заполнить пустоту в этом доме, если бы он мог привезти ее, но он не может. Он никогда не сможет. И у него не будет возможности разыскать ее. И все же, если бы в этих сонетах я назвал ее „Люси“,[65] и если бы они произвели больший эффект — были расхвалены у Блэквуда и в „Квортерли“[66] — и весь свет сгорал бы от нетерпения узнать, кто автор, и я бы рассказал ему свою тайну — я смог бы, если бы я добился успеха… я думаю, тогда бы он спросил, кто такая Люси, и я смог бы все ему рассказать. Если бы… как я ненавижу „если“. Если бы не „если“. Моя жизнь основана на „когда“; и сначала оно превращается в „если“, а затем исчезает. Сначала было „когда Осборн добьется награды“, затем „если Осборн“, а потом все закончилось неудачей. Я сказал Эме, „когда моя мама увидит тебя“, а теперь оно превратилось в „если мой отец увидит ее“ с очень призрачной надеждой, что когда-нибудь это произойдет». Поэтому в вечерние часы Осборн предался подобной задумчивости; и, наконец, внезапно решился испытать судьбу своих стихов, отдав их издателю, явно ожидая получить за них деньги, и втайне желая, что если попытка окажется успешной, это поможет сотворить чудо с его отцом.

Когда Роджер приехал домой, не прошло и дня, как Осборн рассказал ему о своих планах. Он никогда ничего долго не скрывал от Роджера, его женственная натура всегда заставляла искать наперсника и утешения. Но мнение Роджера не влияло на поступки Осборна, и Роджер знал это довольно хорошо. Поэтому, когда Осборн начал говорить: — «Мне нужен совет по поводу плана, который зародился у меня в голове». Роджер ответил: — «Я слышал, что принципом герцога Веллингтона было не давать советов, если он не заставит привести его в исполнение. Но я не могу это сделать. И тебе известно, старина, что когда ты получаешь от меня совет, ты ему не следуешь».

— Я знаю, не всегда. Когда он идет вразрез с моим мнением. Ты думаешь о том, что я скрываю свою женитьбу, но ты не знаешь всех обстоятельств. Ты знаешь, что я, в самом деле, намеревался сообщить о ней, если бы не всплыла целая череда моих долгов, затем болезнь моей матери и смерть. А сейчас ты не имеешь понятия, как изменился отец — каким раздражительным он стал! Подожди, пока пробудешь дома неделю! Робинсон, Морган — с ними он все тот же, но хуже всего со мной!

— Бедняга! — произнес Роджер. — Я думал, он ужасно изменился внешне, съежился и уже не такой румяный.

— Что неудивительно, он едва ли занимается половиной тех дел, которые привык выполнять. Он прогнал всех людей с новых работ, которыми обычно так интересовался. Потом чалый жеребец однажды под ним споткнулся и почти сбросил его. Он не станет больше на нем ездить. И, тем не менее, он не продаст его и не купит другого, что было бы разумным решением. Зато есть две старые лошади, которые едят больше, чем работают, тогда как он постоянно говорит о деньгах и расходах. И это убеждает меня в том, что я собираюсь сказать. Я отчаянно нуждаюсь в деньгах, поэтому собрал свои стихи — тщательно их проверил, ты знаешь — просмотрел их критически, и хочу знать, как ты думаешь, опубликует ли их Дейтон? У тебя есть репутация в Кэмбридже, я полагаю, что он посмотрит их, если ты их ему предложишь.

— Я могу лишь попытаться, — ответил Роджер, — но боюсь, за них ты много не получишь.

— Я и не жду многого. Я — новичок и должен сделать себе имя. Я бы согласился на сотню. Если бы я получил сотню фунтов, я смог бы начать чем-то заниматься. Мне нужно содержать себя и Эме своими сочинениями, пока я учусь на адвоката. Или если случится худшее, сотня фунтов поможет нам уехать в Австралию.

— Австралию?! Осборн, что ты будешь там делать? Оставишь отца! Я надеюсь, ты никогда не получишь сто фунтов, если это то, на что ты собираешься их потратить! Ты разобьешь сердце сквайра.

— Однажды это может произойти, — мрачно ответил Осборн, — почему бы не сейчас. Он смотрит на меня косо и избегает разговаривать со мной. Предоставь мне самому замечать и чувствовать подобные вещи. Именно эта восприимчивость к окружающему миру наделяет меня моим даром. И мне кажется, будто бы наше с женой благополучие зависят от него. Ты скоро увидишь, какие у нас с отцом отношения.

И Роджер вскоре увидел. У его отца обнаружилась привычка молчать за столом во время трапез — привычка, которую обеспокоенный и встревоженный своими проблемами Осборн, не пытался нарушить. Отец и сын сидели вместе и вели неизбежные разговоры, но для них было большим облегчением, когда их общение заканчивалось и они расходились — отец предаваться своему горю и разочарованию, которое было неподдельным и достаточно глубоким, однако не совсем справедливым. Если ростовщики, заключая свои сделки, просчитывали, сколь долго еще проживет его отец, то сам Осборн думал только о том, как быстро и как легко обманом можно добыть деньги, необходимые для того, чтобы освободить его от всех долгов в Кэмбридже и для того, чтобы он смог проводить Эме домой в Эльзас и для последующей женитьбы. До сих пор Роджер не видел жену брата, ему были доверены все тайны только после того, как все было решено. А теперь в вынужденной разлуке все думы Осборна, и поэтические и практические, касались молодой жены, которая в одиночестве жила в сдаваемом в наем фермерском доме, гадая, когда ее новобрачный муж приедет в следующий раз. Неудивительно, поэтому, что он неосознанно игнорировал отца.

— Я могу войти и выкурить с вами трубку, сэр? — спросил Роджер в первый вечер, мягко приоткрывая дверь кабинета, которую его отец открыл всего лишь наполовину.

— Тебе не понравится, — ответил сквайр, все еще придерживая дверь, но тон его слов смягчился. — Табак, который я курю, не нравится молодым. Лучше пойди и выкури сигару с Осборном.