Читать интересную книгу Жены и дочери - Элизабет Гаскелл

Всегда печально, когда подобное горе губительно сказывается на характерах оставшихся в живых и скорбящих. И все же возможно, что это губительное влияние окажется лишь временным или неглубоким; людей, которые переносят утрату тех, кого они сильно любили, зачастую осуждают жестоко и несправедливо. Невнимательным наблюдателям, например, могло бы показаться, что сквайр после смерти жены стал более капризным и требовательным, более вспыльчивым и большим самодуром. Правда в том, что это происходило в то время, когда многие вещи стали его раздражать, а некоторые — горько разочаровали; а ее, к которой он приходил со своим страдающим сердцем, чтобы она исцелила его нежным бальзамом добрых слов, больше не было рядом. Поэтому истерзанное сердце болело и страдало постоянно; и часто, когда он замечал, как его вспыльчивость приносит вред другим, он мысленно обращался к ним: «Проявите ко мне милосердие, ибо я несчастен!» Как часто такие безмолвные мольбы выходят из сердец тех, кто хватается за свое горе не с того конца, как за молитву против греха! И когда сквайр заметил, что слуги научились бояться его, а первенец — избегать его, он не винил их. Он знал, что становится домашним тираном; ему казалось, что все обстоятельства складываются против него, а он слишком слаб, чтобы бороться с ними. Кроме того, почему все в доме и за его стенами пошло наперекосяк именно сейчас, когда он, признав с горем пополам, что его жена умерла, делал все, чтобы дела процветали? Но как раз тогда, когда ему понадобились деньги, чтобы усмирить кредиторов Осборна, урожай оказался необычайно обильным, и цена на зерно упала до уровня, какого не случалось уже на протяжении многих лет. Сквайр застраховал свою жизнь за время женитьбы на очень большую сумму. Эти деньги обеспечили бы его жену, если бы она пережила его, и их маленьких детей. Роджер теперь был единственным адресатом этих капиталовложений, но сквайр не хотел терять страховку, прекратив платить ежегодные взносы. Он бы ни за что не продал даже малой части своего поместья, которое унаследовал от отца; и, кроме того, оно наследовалось целиком. Иногда он думал, как мудро бы он поступил, если бы продал часть земли, и с деньгами, вырученными от сделки, осушил бы и использовал оставшиеся земли.

Как-то, узнав от соседей, что правительство авансирует дренаж за очень низкий процент на условиях, что работа будет сделана и деньги выплачены в указанное время, его жена настояла, чтобы он воспользовался предложенным займом. Но теперь, когда ее больше не было рядом, и некому было поощрять его и интересоваться, как продвигаются работы, он стал ко всему безразличен и больше не выезжал на своем дородном чалом жеребце, выпрямившись в седле, не наблюдал за работниками на заболоченных землях, заросших тростником, не разговаривал с ними время от времени на их собственном грубом и выразительном диалекте. Но процент правительству все равно должен быть выплачен, работают ли люди хорошо или болеют. Потом крыша поместья стала пропускать талый снег, и при осмотре оказалось, что требуется заново перекрыть ее. Люди, приходившие по поводу займов, которые Осборн сделал у лондонских ростовщиков, пренебрежительно отзывались о строевом лесе в поместье: «Очень хорошая древесина… прочная, возможно, пятьдесят лет назад, но теперь она гниет; эти деревья нужно срубить. Разве здесь нет лесника? То ли дело ценности, что предоставил им молодой мистер Хэмли». Их замечания звучали в ушах сквайра. Он любил деревья, под которыми играл мальчиком, словно они были живыми существами; это составляло романтическую сторону его натуры. Глядя на них как на олицетворение стольких фунтов стерлингов, он высоко их ценил, и до сих пор никакое другое мнение не могло изменить его собственное суждение. Поэтому слова оценщиков больно его задевали, хотя он притворялся, что не верит им, и старался убедить себя в этом. Тем не менее, эти заботы и разочарования не имели отношения к источнику его глубокого негодования против Осборна. Нет ничего лучше раненых чувств, чтобы разъедать свою злость. И сквайр верил, что Осборн и его советчики произвели расчеты, основываясь на его собственной смерти. Он так ненавидел эту мысль — она делала его несчастным — что предпочел лелеять несчастную фантазию, что бесполезен в этом мире — рожден под несчастливой звездой — что все идет плохо под его руководством. Но это не сделало его покорным. Он отнес свои неудачи на счет судьбы, а не на свой собственный; и вообразил, что Осборн, его первенец, видя неудачи отца, испытывает к нему неприязнь всю свою жизнь.

Все эти фантазии были бы развеяны, если бы он мог поговорить о них со своей женой; или если бы он привык вращаться в обществе тех, кого считал равными себе; но так сложилось, что он был образован хуже своих товарищей; и возможно, ревность и дурной стыд, что эту неполноценность обнаружили давно, переросли в некоторой степени в чувство, которое он питал к своим сыновьям — менее к Роджеру, чем к Осборну, хотя первый оказался гораздо известнее. Но Роджер был практичным: он интересовался делами поместья, любил слушать подробности домашней жизни, в которых его отец сообщал ему о каждодневных происшествиях, замеченных им в лесу и на полях. Осборн, напротив, был из тех, которых обычно называют «утонченными», изящным до женственности в одежде и манерах; щепетильным в соблюдении ритуалов. Всеми этими качествами его отец гордился в те дни, когда с нетерпением ожидал, что его сын сделает в Кэмбридже блестящую карьеру. В то время он расценивал щепетильность и утонченность Осборна как следующую ступеньку на пути к благородному и выгодному браку, который должен был восстановить прежнее состояние семьи Хэмли. Но теперь Осборн едва ли приобретет себе ученую степень; и все хвастовство его отца отказалось тщетным; щепетильность привела к непредвиденным расходам, а привычки и манеры молодого человека стали предметом беспокойства его отца. Бывая дома, Осборн занимался книгами и сочинительством; а при подобном времяпрепровождении у него находилось всего лишь несколько тем для общения с отцом, когда они встречались за трапезами или по вечерам. Возможно, если бы Осборн проводил больше времени вне стен дома, было бы лучше, но он был недальновиден и мало интересовался наблюдениями своего брата; в графстве он был знаком всего лишь с несколькими молодыми людьми своего круга; даже охота, которую он страстно любил, в этом сезоне была сокращена, так как его отец избавился от пары охотников, которым прежде разрешал охотиться в своих владениях. Количество лошадей на конюшне уменьшилось, возможно, из-за экономии, которую сквайр с энтузиазмом проводил в жизнь, словно хотел наказать себя и своего непутевого сына. В старом экипаже — тяжелой семейной коляске, купленной в дни относительного процветания — после смерти хозяйки больше не нуждались, и он разваливался на части в затянутом паутиной отделении каретного сарая. Лучшую из двух лошадей взяли для кабриолета, на котором теперь разъезжал сквайр, много раз объясняя всем, кто имел желание его слушать, что впервые за многие поколения Хэмли из Хэмли не нужно держать свой собственный экипаж. Другую лошадь отправили пастись, поскольку она была слишком стара для работы. Завоеватель подходил поржать к парковой изгороди всякий раз, когда замечал сквайра, у которого всегда находился кусочек хлеба, немного сахара или яблоко для своего любимца, а также много жалоб. Он рассказывал немому животному, как изменились времена с тех пор, как они оба были в самом расцвете. В привычку сквайра никогда не входило поощрять своих мальчиков приглашать друзей в поместье. Возможно, причиной тому было смущение, с которым он размышлял о недостатках своих владений и сравнивал их с той роскошью, к какой, как он представлял, эти молодые люди привыкли дома. Пару раз он объяснял это Осборну и Роджеру, когда они учились в Рагби.

— Видите ли, вы, школьники, дружите между собой, а посторонние наблюдают за вами так же, как я наблюдаю за кроликами, и все это не игра. Да, вы можете смеяться, но это так. И ваши друзья косо посмотрят на меня, и никогда не подумают, что моя родословная вдребезги побьет их родословные, клянусь. Нет, в Хэмли Холле не будет никого, кто будет смотреть свысока на Хэмли из Хэмли, даже если он только и знает, как поставить крест вместо имени.

В то время, конечно, они не должны были посещать дома, чьим сыновьям сквайр не мог отплатить или не отплатил гостеприимством. Во всех этих вопросах миссис Хэмли напрасно использовала все свое влияние — предубеждения сквайра были незыблемы. Он непомерно гордился тем, что является главой самого старинного рода в трех графствах, но ему было не по себе в обществе ему равных, у него были несовершенные манеры и недостаточное образование — он слишком болезненно это переживал и слишком смущался, чтобы смириться.

Возьмем, например, одну из множества подобных сцен в отношениях между сквайром и его старшим сыном, которая, если ее нельзя было назвать настоящими разногласиями, показывала, по крайней мере, настоящую отчужденность.