Читать интересную книгу Жены и дочери - Элизабет Гаскелл

— Скажите мне, сэр, — произнес Осборн, почти не дыша от мысли, что отец узнал о его тайной женитьбе; но отец думал о ростовщиках, которые высчитывали, как скоро Осборн сможет вступить во владение имением.

— Нет! — ответил сквайр. — Я знаю то, что знаю. И я не собираюсь рассказывать вам, как я это узнал. Я только скажу вот что — ваши друзья смыслят в хорошей древесине не больше вашего, и я знаю, как вы могли бы заработать пять фунтов, если бы они спасли вас от голода. Вот Роджер — никто из нас не поднимал вокруг него много шума, а теперь у него есть стипендия, теперь я ручаюсь, он стал бы епископом, ректором или кем-нибудь еще, прежде чем мы бы узнали, какой он умный — мы столько времени думали о вас. Я не знаю, почему у меня выходит говорить «мы» — «мы» в этом случае, — произнес он внезапно дрогнувшим голосом — его голос стал совсем унылым. — Мне следовало бы сказать «я», с этих пор на этом свете буду только «я».

Он встал и поспешно вышел из комнаты, опрокинув стул, и даже не остановился, чтобы поднять его. Осборн, который сидел, прикрыв глаза рукой, как делал это уже некоторое время, взглянул на источник шума, затем быстро поднялся и поспешил за отцом, но, дойдя до кабинета только услышал, как дверь заперли изнутри.

Осборн вернулся в столовую разочарованный и печальный. Но он всегда был чувствителен к любому несоблюдению привычных ритуалов, что могло бы вызвать замечания. И даже с тяжелым сердцем он позаботился поднять упавший стул и поставить его на место у стола, а после этого привел в беспорядок блюда, чтобы сделать вид, что к ним прикасались, прежде чем позвонить Робинсону. Когда последний вошел, за ним последовал Томас, Осборн подумал, что необходимо сказать ему, что отец неважно себя чувствует, и ему пришлось уйти в кабинет, и что ему самому не хочется десерта, но он бы выпил кофе в гостиной. Старый дворецкий отослал Томаса из комнаты и по секрету обратился к Осборну.

— Я подумал, что хозяин совсем не в себе перед обедом, мистер Осборн. Поэтому я извинился перед ним. Он выговаривал Томасу по поводу камина, сэр, с чем я никоим образом не смирился бы, если бы не болезнь, которую я всегда готов принимать во внимание.

— Почему отцу не следовало говорить с Томасом? — спросил Осборн. — Но, возможно, он говорил гневно, поскольку неважно себя чувствует.

— Нет, мистер Осборн, не из-за этого. Меня самого довели до злости; и я одарен хорошим здоровьем, как любой в моем возрасте. Кроме того, Томасу не помешает гнев. Ему нужна встряска. Но она должна поступать с правильной стороны… и это с моей, мистер Осборн. Я знаю свое место, я знаю свои права и обязанности так же, как и любой другой дворецкий. И это в мои обязанности входит распекать Томаса, а не в хозяйские. Хозяин должен был сказать: «Робинсон! Ты должен поговорить с Томасом, чтобы камин не затухал», и я бы довел его до ума… как я сделаю сейчас. Но как я сказал ранее, я извинился перед хозяином, за то что страдаю душевно и болен телесно. Поэтому я убедил себя не делать предупреждений, как я бы сделал, например, при счастливых обстоятельствах.

— Я думаю, Робинсон, все это чепуха, — ответил Осборн, устав от длинной истории, которую рассказал ему дворецкий, и которую он невнимательно слушал. — Разве так уж важно, говорит мой отец с Томасом или нет? Принеси мне кофе в гостиную, и больше не забивай себе голову руганью с Томасом.

Робинсон ушел, обидевшись, что его жалобу назвали чепухой. Он продолжал бормотать про себя, временами ругая Томаса и говоря: — С тех пор, как бедная хозяйка умерла, все изменилось. Я не удивляюсь, что чувствует хозяин, потому что я это чувствую. Она была леди и всегда с уважением относилась к должности дворецкого, и могла понять, как он может быть ранен в душе. Она бы никогда не назвала деликатность его чувств чепухой, не она, и не мистер Роджер. Он простой молодой человек, хотя чрезмерно любит приносить в дом грязных и скользких тварей. Но он всегда найдет доброе слово для человека, у которого рана в душе. Он бы подбодрил сквайра, с ним бы он не был таким сердитым и несговорчивым. Как бы мне хотелось, чтобы мистер Роджер был здесь.

Бедный сквайр заперся со своим горем и раздражительностью в грязном, мрачном кабинете, в котором он изо дня в день проводил все больше времени, чем вне дома, перебирая свои заботы и неприятности, пока его не затягивал сам процесс, как белку, должно быть, очаровывает бег по кругу в клетке. Он достал журналы и гроссбухи, подсчитывал арендную плату и каждый раз итоговые суммы оказывались разными. Он мог бы закричать, как ребенок над примером, но он был измотан и устал, зол и разочарован. Наконец, он захлопнул книги.

— Я старею, — заметил он, — моя голова не такая ясная, как раньше. Думаю, скорбь по ней потрясла меня. Я никогда не кичился этим, но она много думала обо мне — благослови ее бог. Она никогда не позволяла мне называть себя глупым, но, несмотря на это, я глуп. Осборну следовало помочь мне. Он достаточно тратил денег на учебу, но вместо этого стал одеваться, как щеголь, и никогда не утруждал себя подумать, как мне придется оплачивать его долги. Мне надо было сказать ему, чтобы он зарабатывал себе на жизнь как учитель танцев, — сказал сквайр, печально улыбнувшись своей шутке. — Он одевается точь-в-точь, как тот. И никто не знает, как он тратит деньги! Возможно, и Роджер в один из дней вернется, ведя за собой по пятам кучу кредиторов. Нет, только не Роджер, он может быть медлительным, но он надежен, старина Роджер. Если бы он был здесь. Он не старший сын, но он проявляет интерес к поместью, и он сделает для меня эти утомительные подсчеты. Если бы Роджер был здесь!

Глава XXIII

Осборн Хэмли обдумывает свое положение

Осборн в одиночестве пил кофе в гостиной и думал о состоянии своих дел. В своем роде он тоже был очень несчастлив. Осборн не совсем понимал, насколько сильно его отец стеснен в наличных средствах, сквайр никогда не говорил с ним на эту тему без того, чтобы не рассердиться. Многие из его обвинений сын объяснял преувеличением чувств. Но молодой человек возраста Осборна достаточно неловко себя чувствовал, поскольку ему постоянно мешала нехватка денег. Основные припасы для щедрого, почти роскошного стола в Хэмли Холле поступали из поместья; а так как хозяйство велось исправно, то следов бедности не было видно; и до тех пор, пока Осборн жил на домашнем довольствии, у него было все, что он пожелает. Но где-то у него была жена — ему постоянно хотелось ее видеть — поэтому он был вынужден часто уезжать. Ее, бедняжку, нужно было поддерживать. Но где взять денег для поездок и для скромных потребностей Эмé? Сейчас этот вопрос ставил Осборна в тупик. Пока он учился в колледже, его денежное пособие как наследника Хэмли составляло триста фунтов, в то время как Роджер довольствовался суммой на сотню меньше. Выплаты этих ежегодных сумм доставляли сквайру много забот, но он считал это временным неудобством — возможно, считать так было неразумно. Осборн должен был совершить великие дела: добиться большого почета, получить стипендию, жениться на наследнице с длинной родословной, жить в пустующих комнатах особняка и помогать сквайру управлять поместьем, которое со временем станет его собственностью. Роджер должен был стать священником; надежный, медлительный Роджер подходил для этой профессии, и когда он отказался от роли пастыря, предпочтя жизнь более активную и полную приключений, он стал для отца всем. Он был практичным, и легко справлялся со всеми занятиями, которые были предназначены Осборну, и от которых Осборн отгораживался во имя своей чувствительности и мнимого таланта. Хорошо, что Осборн родился старшим сыном, поскольку он никогда бы не смог бы зарабатывать на жизнь трудом: это была бы бессмысленная и бесполезная трата сил. Но теперь ему перестали выплачивать денежное содержание. Благодаря усилиям матери он аккуратно получал свои деньги последние два года, но ныне ни отец, ни сын не заговаривали о возобновлении выплат. Денежный вопрос был слишком болезненным для них обоих, чтобы его обсуждать. Время от времени сквайр подбрасывал сыну десятифунтовую банкноту, но подавляемое недовольство, с которым вручались эти деньги, и полная неопределенность, когда он их сможет получить в следующий раз, делали виды Осборна на будущее смутными и неопределенными.

«Что, в конце концов, мне сделать, чтобы обеспечить себе доход?» — думал Осборн, стоя на каминном коврике, спиной к пылающему огню; кофейная чашка, что ему принесли, была из редкого китайского фарфора, принадлежавшего семье многие поколения; в его одежде не было изъянов, поскольку одежда Осборна просто не могла быть неопрятной. Едва ли можно было подумать, что этот элегантный молодой человек, стоящий среди комфорта, граничащего с роскошью, раздумывает, где достать хоть какие-то средства на жизнь, но все так и было. «Что мне сделать, чтобы быть уверенным в своем доходе? Так больше не может продолжаться. Мне нужна поддержка в течение двух-трех лет, даже если я поступлю в Темпл[60] или Линкольнз Инн.[61] Невозможно будет прожить на мое жалованье в армии, кроме того, я бы возненавидел эту профессию. Во всех профессиях присутствует зло — я не могу обречь себя на какое бы то ни было из занятий, о которых я слышал. Возможно, я больше подхожу для того, чтобы стать священником, чем для чего-либо еще, но это значит писать еженедельные проповеди, несмотря на то, есть ли у тебя что сказать или нет, и, возможно, общаться с людьми, совершенно необразованными! И, тем не менее, у бедной Эмé должны быть деньги. Мне невыносимо думать, что здешние столы ломятся от мяса, дичи и сладостей, поскольку Морган будет продолжать присылать их, а у Эме на обед две бараньи отбивные. Что сказал бы мой отец, если бы узнал, что я женат на француженке? В своем нынешнем настроении он лишил бы меня наследства, если бы это было возможно; и стал бы говорить о ней таким тоном, который мне было бы нестерпимо слушать. К тому же она католичка! Но я не раскаиваюсь. Я бы снова это сделал. Только если бы моя мать была в добром здравии, если бы она услышала мою историю и узнала Эме! А раз так, я должен сохранить тайну, но где взять денег? Где взять денег?»