Читать интересную книгу Жены и дочери - Элизабет Гаскелл

Вопрос был задан вежливо, но Молли подумала, что было бы лучше подождать, пока она ответит. Вместо того чтобы ждать, Роджер подошел к пианино и прислонился к нему, намереваясь присоединиться к легкой, веселой беседе и услаждая свой взор, поскольку осмелился смотреть на Синтию. Молли вдруг почувствовала, что вот-вот расплачется — мгновение назад он был рядом с ней, говорил так мило, обращаясь лично к ней, а теперь казалось, что он почти забыл о ее существовании. Она думала, что все это неправильно, и преувеличивала для себя эту неправильность; «ничтожная», «завидующая Синтии», «злобная» и «эгоистичная» — этими словами она продолжала укорять себя, но это не принесло пользы, она осталась такой же испорченной, какою и была.

Миссис Гибсон вмешалась в ситуацию, которая, как полагала Молли, будет продолжаться вечно. Сначала миссис Гибсон запуталась в своем рукоделии, и ей требовалось много считать. Поэтому у нее не было времени исполнять свои обязанности, одной из которых она всегда пользовалась, чтобы показать себя свету как справедливую мачеху. Синтия играла и пела, а теперь она должна уступить очередь Молли, чтобы та могла проявить себя. Пение и игра Синтии были легкими и грациозными, но не всегда правильными, но она сама была так обаятельна, что только фанатики, которых заботили фальшивые аккорды и пропущенные ноты, не могли наслаждаться такой музыкой. Молли, напротив, обладала превосходным слухом, и из-за пристрастия к музыке и добросовестного упорства характера она проходила трудный пассаж по двадцать раз. Но она очень робела играть при людях, и когда ее заставляли это делать, ей тяжело давалось исполнение, и она ненавидела свои выступления больше, чем кто-либо.

— Теперь ты, Молли, должна немного поиграть, — сказала миссис Гибсон, — сыграй нам ту прекрасную пьесу Калкбреннера, моя дорогая.

Молли умоляюще посмотрела на мачеху, но это только привело к еще одной просьбе, больше похожей на требование.

— Иди же, моя дорогая. Можешь не играть ее совершенно правильно, я знаю, ты очень волнуешься, но ты среди друзей.

Среди маленькой группы у пианино возникло движение, и Молли приступила к своему мученичеству.

— Пожалуйста, уйдите, — обратилась она к Осборну, который стоял позади нее, готовый переворачивать ей ноты. — Я могу сама справиться. И, пожалуйста, не переставайте говорить!

Осборн остался на месте, несмотря на ее просьбу, и одобрил то, что она исполняла, поскольку миссис Гибсон, измученная подсчетом стежков, заснула в удобном кресле возле огня. И Роджер, который поначалу начал говорить, следуя просьбе Молли, нашел свой приватный разговор с Синтией таким приятным, что Молли несколько раз теряла то место, где играла, пытаясь мельком разглядеть Синтию, сидящую за рукоделием, и Роджера рядом с ней, прислушиваясь к ее тихим ответам на его слова.

— Вот, я закончила! — сказала Молли, быстро вставая, как только закончила играть восемнадцать ужасных страниц, — думаю, что никогда больше не сяду за пианино.

Осборн посмеялся над ее горячностью. Синтия начала принимать некоторое участие в беседе, и разговор, таким образом, стал общим. Миссис Гибсон проснулась изящно, каким было все то, что она делала, и так легко присоединилась к теме беседы, что почти заставила всех поверить, что вовсе не спала.

Глава XXV

Переполох в Холлингфорде

Все жители Холлингфорда полагали, что в этом году перед Пасхой им многое нужно сделать. Как известно, в эти дни заведено надевать какой-нибудь новый предмет одежды, иначе маленькие птички обидятся, а это повлечет за собой определенные последствия. И большинство дам считало, что разумнее будет, предоставить птичкам более веские доказательства своего уважения, нежели носовой платок, нижняя юбка или какой-нибудь предмет нижнего белья. Истинное благочестие требовало новой шляпки или нового платья и вряд ли обошлось бы пасхальной парой перчаток. Поэтому, как правило, перед Пасхой в Холлингфорде мисс Роуз была ужасно занята.

Был и еще один, особенный, повод для беспокойства. Эшком, Холлингфорд и Корхэм — три соседних городка — расположились в трех равноудаленных друг от друга углах треугольника. Подражая крупным городам, они согласились по очереди проводить ежегодный бал в пользу госпиталя графства. Холлингфорду выпал жребий проводить бал в этом году. Не было более удобного случая, чтобы оказать гостеприимство: дома любого достатка наполнились гостями, а пролетки нанимались заблаговременно за несколько месяцев.

Если бы миссис Гибсон могла попросить Осборна или за неимением оного, Роджера Хэмли, пойти с ними на бал и ночевать в их доме, или если бы она могла подобрать бесприютного наследника «местного дворянства», которого бы устроило подобное предложение, она бы с удовольствием предоставила свою собственную гардеробную в качестве комнаты для гостей. Но она считала, что затраченное время и усилия не стоят того, чтобы причинять себе неудобства ради каких-нибудь скучных и плохо одетых женщин — ее бывших знакомых по Эшкому. Ради мистера Престона, может быть, и стоило отказаться от своей комнаты, так как он был красивым и преуспевающим молодым человеком, да к тому же хорошим танцором. Однако была у этой медали и оборотная сторона. Мистер Гибсон, которому хотелось отплатить за гостеприимство, оказанное ему мистером Престоном в дни его женитьбы, тем не менее, испытывал бессознательное отвращение к этому человеку, отвращение, которое не могли преодолеть ни желание освободиться от чувства признательности, ни тем более хлебосольство. Миссис Гибсон затаила на мистера Престона старые обиды, но она была не злопамятна и не очень активна в своем возмездии; она боялась мистера Престона и в то же время восхищалась им. Она сказала, что в бальную залу неудобно входить совсем без джентльмена, а на мистера Гибсона нельзя положиться! В целом — отчасти по этой последней приведенной причине, отчасти потому что примирение было лучшей политикой, миссис Гибсон сама склонялась к тому, чтобы пригласить мистера Престона в качестве гостя. Но как только Синтия услышала, какой вопрос обсуждается, или скорее, как только она услышала, что этот вопрос обсуждается в отсутствие мистера Гибсона, она заявила, что если мистер Престон приедет к ним в гости, она вообще не пойдет на бал. Она произнесла это не с горячностью и не со злостью, но с такой тихой решимостью, что Молли с удивлением посмотрела на нее. Она увидела, что Синтия старается не отрывать глаз от шитья, и что она не намерена встречаться взглядом с кем бы то ни было и давать какие бы то ни было объяснения. Миссис Гибсон тоже выглядела озадаченной, и пару раз казалось, готова была задать вопрос, но она не рассердилась на слова дочери, как ожидала Молли. Она украдкой и молча смотрела на Синтию минуту или две, а затем сказала, что, в конце концов, ей будет неудобно отказываться от своей гардеробной. И в целом, им лучше больше не говорить об этом. Поэтому никого из приезжих не пригласили остановиться у мистера Гибсона на время бала, но миссис Гибсон открыто призналась, что сожалеет о невольном негостеприимстве, и надеется, что к следующему холлингфордскому балу через три года они смогут сделать пристройку к дому.

Другой причиной необычного переполоха в Холлингфорде на эту Пасху было ожидаемое возвращение семьи в Тауэрс после их непривычно долгого отсутствия. Можно было увидеть, как мистер Шипшэнкс скачет рысью туда-сюда на своей дородной, старой лошади и разговаривает с каменщиками, штукатурами и стекольщиками о том, чтобы привести все коттеджи, принадлежавшие милорду, в превосходное состояние, по крайней мере, снаружи. Лорду Камнору принадлежала большая часть городка, и те, кто жил на землях других землевладельцев или в собственных домах, были обеспокоены тем контрастом, который представляли их жилища по сравнению с отремонтированными. Поэтому к ужасу дам, спешащих сделать покупки, лестницы белильщиков и красильщиков оказывались на их пути, и им приходилось собирать свои платья в сборки на спине по моде, которая в те дни уже безвозвратно ушла. К тому же видели, как экономка и дворецкий из Тауэрса заходили и делали заказы в различных лавках, задерживаясь в тех, которыми управляли их любимцы, чтобы воспользоваться настойчиво предлагаемыми закусками.

Леди Харриет приехала навестить свою бывшую гувернантку на следующий день после того, как семья прибыла в Тауэрс. Молли и Синтия были в это время на прогулке, выполняли поручения миссис Гибсон, которая втайне полагала, что леди Харриет как обычно приедет в определенное время, и имела не вполне заурядное желание поговорить с ее светлостью без присутствия кого-либо из членов семьи.

Миссис Гибсон не передала Молли поклон от леди Харриет, но пересказала различные новости, имеющие отношение к Тауэрсу, с большим оживлением и воодушевлением. Герцогиня Ментитская и ее дочь, леди Эллис, приедут в Тауэрс, то ли в день бала, то ли на сам бал, а герцоги Ментитские славились своими бриллиантами. Это была первая новость. Второй новостью стал приезд в поместье большого количества джентльменов — нескольких англичан и нескольких французов. Эта новость стала бы первой в порядке важности, если бы существовала большая вероятность, что эти джентльмены станут возможными партнерами в танцах на предстоящем балу. Но леди Харриет упомянула о них, как о друзьях лорда Холлингфорда, и по всей вероятности, бесполезных ученых мужах. И, наконец, миссис Гибсон должна была поехать на следующий день в Тауэрс на ланч — леди Камнор передала небольшую записку с леди Харриет, упрашивая бывшую гувернантку приехать. Если миссис Гибсон сможет добраться до Тауэрса, один из экипажей доставит ее домой в течение дня.