Лука и Фома переглянулись: чтобы это значило?
— Да сдается он, — объяснил ситуацию князь. — Ваша взяла. Я правильно понял?
Садко как-то притворно вздохнул в ответ и развел руки. Его вид не был ни расстроенным, ни удрученным. Решил проиграть — вот и проиграл, подумаешь, придется расплачиваться!
— Так, а эти, — вспомнил Фома. — Тридцать сребреников. Как с ними-то быть? Должен ты нам. Князь — свидетель.
— Должен, — согласился лив. — Все как есть верну. С завтрашнего дня начну выплачивать.
— А сегодня — что? — без всякой мысли поинтересовался Лука.
— А сегодня мне нужно корабли искать, — ответил Садко и подмигнул Владимиру. Тот задумался, пытаясь постигнуть подвох.
— Тридцать кораблей? — спросил Фома, тоже абсолютно бездумно.
— Не знаю, не считал пока, — ответил музыкант, и тут князь, наконец, догадался, в чем, собственно говоря, дело. А, догадавшись, поразился: все железо, собранное ливом, меха и ткани, кушать не просят, лягут преспокойно в трюма, чтобы у каких-нибудь немцев, или, того лучше — мавров, продаться. Чем дальше на запад — тем выше цена, причем не на денежку-другую, а в разы. И сделается Садко самым богатым человеком в Новгороде по возвращению домой. А раз богат — значит, влиятелен. Весь их дурацкий заклад — псу под хвост.
— Слушай, Садко, — протянул Владимир, приобнял лива за плечи и увлекая его за собою в сторону от удрученных победой купцов. — Ты меня по поводу кораблей своих спроси. Я у Олафа могу одолжить тройку-другую. Тебе ж не только ладьи нужны, но и народ, чтоб с ними управляться мог. Их я тоже организую. Сам наберешь, сколько человек тебе надобно, а остальные — за мной. Все это — за процент малый.
— За какой процент? — сразу поинтересовался лив.
— Ну, десять процентов от прибыли, плюс расходы на содержание кораблей, — пожал плечами князь.
— Три, — ответил музыкант.
— Шесть, — возразил Владимир.
— Пять, — сказал Садко и добавил. — Ты ж все равно ничем не рискуешь.
— Годится, — согласился слэйвин. — По рукам.
Они разошлись, оставив стальных магнатов стоять в недоумении. Почему-то выигрыш заклада не приносил никакого удовлетворения, словно и не выигрыш вовсе.
7. Начало морского путешествия Садка
По Волхову, едва только сошел лед, караван судов отправился в Ладожское озеро, там свернул на запад и по реке Неве, минуя Ивановские перекаты и Кривое колено, вышел в Маркизову лужу[124]. Суда были гружены тяжелым железом, поэтому сидели в воде глубоко, что создавало определенную проблему при движении по рекам, точнее — по их порожистым участкам. Ивановские перекаты, когда они пару раз ощутимо цепляли дно, показали предельную глубину, куда можно соваться. Садко про себя решил: ну их в пень, эти реки, надо двигаться по морю. После первого же волнения в Финском заливе[125] ожесточенно блюющий народ из числа предоставленных князем Владимиром загоревал. Проявлялось это в скрытой агрессии и недовольстве. Пришлось пообещать, что в дальнейшем они пойдут только по рекам, где тишь, да гладь, да божья благодать. А где эти загадочные реки обнаружатся посреди моря-океана — это уже другой вопрос.
На Готланде поход Садка начал приносить первые плоды успеха. Они успешно продали и выменяли на янтарь часть мехов, что уже по возвращению в Новгород могло окупить затраты на всю экспедицию. И это было только начало.
Однако получить в свои руки некое богатство, неважно в каком эквиваленте, еще не значит это богатство удержать. Приходилось принимать достаточно жесткие меры, чтобы не дать повода случайным встречным попытать счастья легких денег. На Готланде всегда собиралось много левого народа, который не мог наняться на заработки где-нибудь в Свее, либо Дании. Там их считали нежелательными элементами и лишали права участвовать в голосованиях путем отрубания голов. Тем не менее, отважнее воинов, нежели на этом острове, отыскать было трудно — все равно им терять нечего. Они признавали силу и только силу. Хотя не признавали подлость. Впрочем, это уже никого не интересовало: прав был только тот, кто победил. А иначе — плати деньгу. Никакой подлости — все предельно просто и ясно.
Но на Готланд все равно заходили суда, потому что не сыскать места на Балтийском море, где бы янтарь был в таком количестве и по такой цене. Да и принятые здесь правила, по большому счету, не пребывали уж настолько из ряда вон выходящими. Вольница, что тут попишешь!
Старинная земля, вотчина легендарных готов — Hreidhgotar, здесь и воздух был какой-то особенный, пьянил. Садко наотрез отказался платить «за охрану» всяким мрачным типам, подходившим время от времени к их судам, причалившим в защищенной от ветров бухте с южной оконечности острова. Те не возмущались, просто принимали отказ к сведению и исчезали куда-то по своим бандитским делам. Почему лив отказывался — он бы и сам не объяснил, пожалуй. Понимал, что просто словами дело не ограничится, но как-то вот так выходило.
Старинные камни, на макушках которых были выведены рунические письмена с упоминанием легендарных людей, объявленных спустя века божествами: Хермод, Тюр, Ньерд и Велунд — навевали настроение, если так можно сказать, героическое. Хотелось ходить медленно, ставя ноги на ширине плеч, разговаривать отрывисто и, порой, взрываться неистовым гневом против врагов. Точно — атмосфера влияла.
Садко достал свои кантеле, пристроился у камня с упоминанием, как на далекой Исландии создал знаменитый лабиринт кузнец Велунд, и заиграл, погружаясь в образы далекого прошлого.
— I'm man of flash and bones, Rapture rushing through my veins, Passion flavored in my heart Heaven is surrender once again [126]
Едва Садко закончил играть, ему на плечо опустилась тяжелая рука, которая сама по себе, конечно, не бывает. Возвращаясь к реальности, музыкант заметил хозяина этой руки, не менее тяжелого, кряжистого с таким лицом, что сомнений в роде его деятельности не было: он собирал деньги. Попробуй такому не дай!
Однако пронзительные синие глаза под мохнатыми бровями выражали совсем другое настроение. Они лучились интересом и даже восторгом.
— Покорнейше прошу меня извинить, что отрываю от столь высокохудожественного процесса, — густым басом проговорил незнакомец на языке эстов. — Вам удобнее расположиться вон там.
Он указал своей ручищей на возвышение, словно специально устроенное для выступления с него перед аудиторией. А слушателей собралось много. Садко мог поклясться, что еще несколько мгновений назад никого поблизости не было: только он — и музыка. Ну ладно, хотят песен — их есть у меня. Забравшись наверх, он тронул струны. Отчего-то тянуло на лирику:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});