купе лежала большая ветка белой сирени. Все ей очень обрадовались. Наташа мне потом писала, как они берегли эту ветку и как старались довезти ее до Дрездена в свежем виде.
Наконец, кто-то из музыкантов, знавших лично «Белую сирень», открыл ее инкогнито. Сергей Васильевич поблагодарил ее в письме, она ответила, и завязалась переписка, продолжавшаяся несколько лет. Но лично они никогда не виделись.
Летом 1920 года я зашла к одной своей знакомой – зубному врачу, чтобы уговориться с ней о дне и часе приема.
Во время нашего разговора в переднюю вышла уже немолодая женщина очень симпатичной наружности. Она как-то прислушивалась к нашему разговору, и это меня немного удивило, так как мне она была совершенно незнакома. Оказалось, что это и была наша «Белая сирень». Ко мне она присматривалась, потому что помнила меня как одну из тех, кто в прошлые годы бывал всегда с Рахманиновыми. Она хотела от меня получить известия о них. Мы очень обрадовались нашему неожиданному знакомству и обнялись, как старые друзья, каковыми мы остались до ее смерти.
Теперь, со слов Феклы Яковлевны Руссо, продолжу или, скорее, начну рассказ о «Белой сирени».
До переезда в Москву Фекла Яковлевна жила с семьей в Киевской губернии, где она занималась педагогической и общественной работой. В связи с поступлением детей в учебные заведения она переехала в Москву. Заботы о семье, отрыв от педагогической деятельности, по которой она очень тосковала, отсутствие делового опыта, – все это переживалось ею очень тяжело. Да к тому же до переезда в Москву она овдовела. В этот период как-то зашла к ней племянница и начала уговаривать ее поехать на концерт Рахманинова. Фекла Яковлевна сначала наотрез отказалась, но, уступая настояниям и уверениям, что она не раскается, если поедет, наконец согласилась.
Музыка Рахманинова и его исполнение произвели на нее огромное впечатление и совершенно изменили ее душевное состояние. На следующий же день Фекла Яковлевна послала Сергею Васильевичу на квартиру белую сирень, и с тех пор сирень неизменно сопутствовала ему во всех его выступлениях. Вскоре Сергей Васильевич узнал имя своей поклонницы, он относился к ней с трогательным вниманием – всегда держал ее в курсе календарного плана своих выступлений, писал даже, над каким сочинением он работает. Письма эти Фекла Яковлевна хранила как реликвии. Однажды под влиянием тяжелого настроения, не желая, чтобы письма Сергея Васильевича после ее смерти попали в чужие руки, она их уничтожила. Решение это назрело под влиянием минуты, и она потом об этом очень сожалела.
Когда Сергей Васильевич сочинял свои «Колокола», Фекла Яковлевна послала ему бювар, в который вложена была нотная бумага.
В Москве 8 февраля 1914 года в филармоническом концерте в первый раз исполнялись «Колокола»; от имени Феклы Яковлевны в антракте концерта Рахманинову был поднесен дирижерский пульт, украшенный сиренью, и дирижерская палочка из слоновой кости, на ручке которой была вырезана миниатюрная ветка сирени. Второе отделение концерта Сергей Васильевич пользовался уже новым пультом и новой дирижерской палочкой.
Сергей Васильевич подарил Фекле Яковлевне свою рукопись эскизов поэмы «Колокола», которую она еще при жизни передала Государственному центральному музею музыкальной культуры. На обложке этих эскизов Рахманиновым написано: «Б. С. от С. Рахманинова. 1 января 1914. Москва».
В 1914 году мой муж был призван на военную службу. Работал он в одном из военных госпиталей под Петроградом. Лето 1915 года мы решили провести вместе. В конце мая я получила от Сергея Васильевича открытку из Халилы, где в то время Рахманиновы жили на даче. Он старается нам помочь найти в Петрограде квартиру на лето и пишет мне:
«Милейшая и добрейшая Елена Юльевна!
Надеюсь, Вы получили письмо Сонечки о квартире Прибытковых. Лично мне кажется, что Вам ничего более подходящего и лучшего не найти. Да и люди милые! Впрочем, Вы их почти не увидите, за исключением хозяина, который будет изредка наезжать. Наташа мне сказала, что Вы решите вопрос этот теперь, пока Алексей Влад [имирович] в Москве. Пожалуйста, о решении вашем в ту или другую сторону уведомите поскорее сами Аркадия Юрьевича по адресу: Петроград. Петроградская сторона. Широкая ул., 20.
Всем Вашим кланяюсь. Вам целую ручки.
Ваш С. Р.
18 мая 1915 г.»
Педагогическая деятельность Сергея Васильевича никогда не привлекала, он относился к ней более чем равнодушно. Известно, что Сергей Васильевич не любил давать уроки, и делать это после окончания консерватории вынуждала его материальная необеспеченность. Обыкновенно это были случайные, недолговременные занятия.
Осенью 1894 года Сергей Васильевич поступил преподавателем музыки в Мариинское училище на Софийской набережной за Москвой-рекой. Но работу в институте Сергей Васильевич начал не столько ради заработка, который был очень незначительным, сколько потому, что пять лет службы в институте засчитывались вместо отбывания воинской повинности. Таким путем отбывали ее и другие молодые музыканты. Когда же пятилетний срок прошел, Сергей Васильевич продолжал эту совершенно ненужную трату времени из чувства деликатности. Зимой 1902 года Рахманинов начал работать в Екатерининском и Елизаветинском институтах. Начальницы этих закрытых учебных заведений были его горячими поклонницами и старались превзойти друг друга в том внимании, которым его окружали. Вся его работа в институтах в качестве инспектора сводилась к присутствию на выпускном экзамене и на торжественном акте.
Я была ученицей Сергея Васильевича в течение девяти лет – с 1893 по 1901 годы. Мне как будто следует рассказать все, что возможно, о нем как о педагоге, однако это очень трудно сделать и, мне кажется, малоинтересно, потому что мои отрывочные воспоминания будут только отражать его отношение лично ко мне как к ученице. Частных учеников, насколько я знаю, у него было мало, за все время несколько человек.
Я не собираюсь подробно рассказывать о методе преподавания Сергея Васильевича, потому что он не был музыкантом-педагогом, воспитавшим плеяду блестящих пианистов; не был он также педагогом с долголетним опытом, исследование которого представляло бы интерес для методики фортепианной игры. Я хочу рассказать о некоторых впечатлениях, сохранившихся в моей памяти, которые в основном отразят наши взаимоотношения и охарактеризуют его опять-таки больше как человека.
Мне кажется, что в занятиях со мной Сергей Васильевич отчасти применял приемы, по которым сам учился.
Сергей Васильевич каждую новую вещь, которую мне задавал, непременно проигрывал, и делал это, может быть, руководствуясь тем, как сам когда-то учился, слушая Рубинштейна на его исторических концертах.
Сергей Васильевич вообще не любил многословия и в занятиях по фортепиано прибегал обыкновенно не к разъяснениям, а к показу. Результаты от такой системы получались хорошие: я научилась понимать его с полуслова, тем более что в исполнении его было много едва уловимых оттенков, которые надо было почувствовать и запомнить.
Сергей Васильевич нам очень много играл, и если такое слушание музыки считать школой, то мы – я разумею Наташу и