симпатичное лицо старой русской женщины, изборожденное глубокими морщинами, с проницательными и добрыми глазами.
У Ирины, старшей дочери Рахманиновых, настоящей няни не было; ее нянчила сама Наташа с помощью Марины. Но когда в 1907 году родилась Таня, то она получила няню во вкусе Сергея Васильевича. Танина няня была уже очень пожилой женщиной, высокого роста, благообразной наружности, медлительной в движениях. Она обладала всеми хорошими качествами, кроме ума.
Про нее Сергей Васильевич любил рассказывать следующий эпизод. Когда в 1908 году Рахманиновы ехали из Дрездена в Ивановку, Танечка потеряла в вагоне туфельку. Ее, конечно, сейчас же заменили другой и забыли об этом. Возвращаясь осенью обратно в Дрезден, Рахманиновы обратили внимание на то, что няня шарила по всем углам купе и что-то усиленно искала. Когда же ее спросили, что она потеряла, она ответила, что ищет туфельку, которую Танечка обронила в вагоне весной, когда ехали в Ивановку.
О трогательном отношении Сергея Васильевича к няне внучки рассказывают в своих воспоминаниях А. и Е. Сваны.
В сентябре 1902 года и в моей судьбе произошла перемена: я поступила на вокальное отделение Московской консерватории.
Мне кажется, что у читателей моих воспоминаний может возникнуть вопрос: почему я, прозанимавшись так долго с Сергеем Васильевичем, окончила консерваторию по вокальному отделению?
Произошло это по следующей причине. К 1902 году у меня была уже такая большая подготовка как по фортепиано, так и по теоретическим предметам, что мне, конечно, надо было закончить высшее музыкальное образование и получить консерваторский диплом. Рахманинов не был профессором консерватории, а заниматься с кем-нибудь другим после Сергея Васильевича было для меня совершенно немыслимо.
В то время я очень увлекалась пением и с 1901 года брала частные уроки у профессора У.А. Мазетти, который в сентябре 1902 года, когда я поступила в консерваторию, взял меня в свой класс.
Сергей Васильевич, верный своей привычке меня поддразнивать, с 1902 года стал донимать меня консерваторией.
В феврале 1904 года я удачно спела на закрытом вечере большую арию Агаты из «Волшебного стрелка» К. Вебера и была назначена петь ее на открытом вечере.
Наташа проговорилась об этом Сергею Васильевичу, и вот незадолго до моего выступления на вечере, когда Наташа, Соня и Сергей Васильевич были у нас, он совершенно неожиданно сказал:
– Спойте мне то, что вы будете петь на вечере.
В первый момент я подумала, что он шутит, но он говорил серьезно, и чем решительнее я отказывалась, тем больше он настаивал. Наконец он сказал:
– Ну, не хотите, не пойте, но предупреждаю вас, что я попрошу у Никиты Семеновича пропуск на этот вечер, пойду в консерваторию, да еще сяду в первом ряду.
Перспектива, кроме неизбежного волнения при выступлении на вечере, увидеть Сергея Васильевича в первом ряду так меня ужаснула, что я не знала, на что решиться. Наташа, заметившая мое колебание, воспользовалась этим, быстро села за рояль и начала играть. Отступление было невозможно.
Когда я взяла первую ноту, у меня, вероятно, было такое чувство, как у парашютиста, который в первый раз на огромной высоте отрывается от самолета и летит в бездну. Такое самочувствие не покидало меня в продолжение исполнения всей длинной арии. Когда же я, наконец, взяла последнюю ноту и взглянула на Сергея Васильевича, он с довольным видом спокойно сказал:
– А вы так и поверили, что я пойду в консерваторию? Просто сказал, потому что хотел, чтобы вы мне спели.
Легко себе представить, какая мной овладела досада на себя за то, что совершенно напрасно пережила столько волнений, а он был очень доволен, что поставил на своем.
В 1903 году здоровье моего отца требовало опять лечения на курорте «Наугейм».
Не желая менять весну в деревне на заграничную поездку, я осталась в Красненьком. После возвращения моих родителей, 16 августа 1903 года я получила от Сергея Васильевича следующее письмо:
«Благодарю Вас, Елена Юльевна, за карточки. Они великолепны! Юлия Ивановича благодарю за карты. А затем обоих Вас сердечно благодарю за память и внимание! Ответил бы Вам гораздо раньше, но последние 10 дней проболел опять ангиной. Ужасное лето выдалось в смысле болезней!
Мою семью составляют теперь трое, и как-то так выходит, что не успевает один из трех поправиться, как заболевает по очереди другой и т. д. Теперь у моей девочки началась золотуха и она, бедная, опять забеспокоилась.
От души рад, что в Вашем доме зато поправились!
Как хорошо, что Юлий Иванович съездил к Лейдену.
Давно бы это надо сделать. Недаром моя тетушка Вар [вара] Арк [адьевна], когда о чем-нибудь хлопочет, прежде всего спрашивает: «А кто тут самый важный из вас?» И к этому самому важному направляется. Во всем и всегда так надо делать. Результат достигается вернее!..
Кланяйтесь от меня, пожалуйста, Юлию Ивановичу и передайте привет всем Вашим. Всего хорошего.
С. Рахманинов.
16 августа 1903 г.
Р. S. Поздравляю Вас с наступающим днем Вашего рождения и жду от Вас по этому случаю какого-нибудь подарка. Смотрите не забудьте, а то у Вас память короткая!.. Говорят, что Мазутти[170] не вернется в Москву. По слухам, он открыл макаронную фабрику».
Отец мой привез Сергею Васильевичу из-за границы пасьянсные карты. Фотографии же, о которых он пишет и которые ему так понравились, изображают моего брата и А.Г. Сидорова, переодетых в мои халаты, с головами, повязанными полотенцами на манер чалмы, изображающих каких-то фантастических людей в восточных костюмах.
В конце письма Сергей Васильевич не может удержаться, чтобы не поддразнить меня, перевирая фамилию моего профессора пения У.А. Мазетти и придумывая про него разные небылицы.
Переехав в 1902 году на отдельную квартиру, Рахманиновы жили очень скромно, однако семейная жизнь предъявляла свои требования.
В сентябре 1904 года Рахманинов начинает свою дирижерскую деятельность в Большом театре.
Насколько охотно он принимался за работу в Русской частной опере Мамонтова, настолько неохотно он шел в Большой театр. Он долго раздумывал и колебался, и решиться на этот шаг его заставила нужда в большей материальной обеспеченности.
Кроме того, в Большом театре его, как музыканта, конечно, привлекали оркестр и хор. Настроение Сергея Васильевича до начала работы в Большом театре очень ярко описывается им же самим в письме к Морозову от 2 июля 1904 года из Ивановки:
«…Хочу сделать объявление в газетах: «Благодаря подписанному контракту утерял весной всякий покой: столько-то вознаграждения тому, кто доставит его по указанному адресу». Хотя его теперь вряд ли найдешь!!»
В Русской частной опере Рахманинов приступил к работе как совершенно неопытный дирижер и почти со сказочной быстротой овладел дирижерским мастерством благодаря своим гениальным музыкальным способностям. В Большой театр он пришел уже признанным дирижером, требования которого шли часто вразрез с рутиной Большого театра, но беспрекословно исполнялись чиновниками конторы императорских театров.
В театральной работе Сергей Васильевич больше всего боялся интриг и всяких закулисных дрязг. Поэтому, начав работать в Большом театре, он сразу установил строго