я их вовсе не в темноте, и руки были не такими неуклюжими. Даже без света я знала, что каждая моя попытка вылепить полубогиню с треском проваливалась!
В груди поднималось отчаяние. Я его ненавидела. Не желала ему поддаваться, хотя оно так манило. Манило своей легкостью. Позволь я отчаянию меня охватить, в конце концов впаду в блаженное оцепенение, которое в этой жуткой клетке ближе всего к спокойствию.
И я сдалась. Какое-то время безвольно плыла по течению.
А позже вновь подошла к глине. Ее текстура между пальцами одновременно успокаивала и сводила с ума. Я села перед ней, поджав под себя ноги, и закрыла глаза, хотя и с открытыми видела одно и то же. Глубоко вдохнула, и…
Постойте.
«Если побудешь немного наедине с мыслями, – прошептала Зайзи, – то обретешь покой».
– Это только доводит меня до безумия, – пожаловалась я тьме, но заставила себя расправить плечи и расслабить мышцы. Мысленно я сидела в поле и вдыхала запах потухшего костра. Меня окружал редкий лес. Над головой было васильковое небо.
«Вдохни», – велела Зайзи.
Я послушалась. Вдыхала до тех пор, пока не почувствовала, как воздух опускается к тазу. Я прислушалась к ее дыханию, и через некоторое время действительно услышала, словно сестра сидит рядом, по другую сторону глиняной глыбы. Я слушала, подстраивая свое дыхание под ее, позволяя сознанию и телу потихоньку расслабиться.
А затем, позже, оставшись наедине со своими мыслями, я начала вспоминать то, что считала утерянным. Вспомнила мозолистую руку учителя, накрывающую мою маленькую ладошку со стеком у глины и показывающую правильное движение. Я вспомнила, как бросала массу на стол, чтобы вышел воздух. Вспомнила, как согревала ее в руках. Вспомнила слои.
Я вспомнила Черепа. Прута. Вспомнила, как хитро они искажали слова и обещания, как проделали огромный путь, чтобы отведать хотя бы крупицу сущности. Делали все возможное, чтобы заполучить желаемое. Разве я когда-то не была такой же?
Я вспомнила Тью. Ее неподдельную преданность мне. Ее решимость довести дело до конца, даже когда становилось трудно.
Вспомнила Терета. Не только его доброту ко мне, но и его терпение. Сидя во тьме, глубоко дыша, я восхищалась терпением Терета. Он тысячи лет ждал пробуждения своей любимой и не сдавался. Я даже толику этого времени не тосковала по Сайону.
И я вспомнила Иста.
«Все сущее. На Матушке. Земле. Оставляет. Свой след».
След.
Я подняла руки и коснулась лица. Может, начать с этого? Размягчить глину и отпечатать в ней собственное лицо, а затем подправить так, чтобы оно походило на Луну? Черты ее были мельче, за исключением лба, но от этого проще оттолкнуться. А я отчаянно в этом нуждалась.
Открыв глаза навстречу темноте, я погрузила руки в глину и принялась за работу.
Луна появилась, обжигая мне глаза лучащимся светом.
– Что опять? – Она скрестила на груди покрытые шрамами руки. В Забвении ее царственные одежды не струились и не развевались, как в тронном зале, а свисали с плеч наподобие сброшенной чешуи.
«Мне нужен свет. Мне нужно напомнить себе, что я могу видеть и слышать. Напомнить, что я человек».
Но я не настолько глупа, чтобы озвучивать эти мысли.
– Мне нужен гипс. – Нужды в нем особой не было, но он пригодится для слепка, который я намеревалась сделать… И мне хотелось ее увидеть. Увидеть хоть что-то. Ее свет принадлежал Сайону, так что в некотором извращенном смысле каждый раз, когда она освещала тьму, со мной был он. – Гипс бывает разный…
Луна исчезла, и я рухнула во всепоглощающую тьму, досадуя, что не вышло задержать ее дольше.
Позже появился гипс.
Я работала.
Ничего не получалось.
Я продолжала работать.
Опять провал.
Работа.
Провал.
Я вцепилась пальцами в корону и чуть не сорвала ее с головы.
– Я вообще-то тут воюю, – сказала Луна, прибыв в следующий раз. В руках у нее было нечто вроде мерцающей дубинки. Она не выглядела сердитой, скорее просто раздраженной.
Я не торопилась с ответом, впитывая ее свет, позволяя глазам привыкнуть к нему, вспомнить, для чего они созданы. В ожидании она оперлась на одну ногу и положила руку на бедро, но не стала ругать меня за нерасторопность. Возможно, понимала, что я наслаждаюсь ее сиянием, или ей просто нравилось, когда на нее обращают внимание.
Наконец, немного придя в себя, я сказала:
– Мне нужно потрогать твое лицо.
Луна отпрянула, едва не выронив дубинку. В этот момент она походила на девочку-подростка, маленькую и уязвимую. Однако иллюзия невинности быстро развеялась, сменившись подозрительным прищуром.
– Зачем это?
Я указала на глину и гипс.
– Приходится работать в темноте. Я не могу пользоваться глазами, только руками. Мне нужно узнать твое лицо на ощупь.
Ее брови опустились еще ниже. Повернув голову, она провела пальцем по самому большому из шрамов на лбу, а спохватившись, отдернула руку.
– Или дай мне свет. – Для этого, вероятно, потребуется вытащить меня из Забвения, так что я не возлагала на этот вариант никаких надежд.
Она дернулась. Замешкалась. Я не возражала – чем дольше она тянет, тем дольше я наслаждаюсь ее светом. Я перевела взгляд на свои творения и увидела их недостатки. Со своим талантом я бы уже закончила. Работать в одиночестве и темноте и так было испытанием, но, по крайней мере, в пальцах была бы ловкость, а в сердце – уверенность.
В голове всплыл Сайон, как он часто делал, но я его прогнала. Во-первых, потому что сейчас воспоминания о нем только вызывали отчаяние. Во-вторых, я боялась, что враг угадает мои мысли и начнет надо мной глумиться.
Я чуть было не спросила ее о войне, однако, когда вновь на нее взглянула, она вся съежилась, как ребенок, и… мне стало ее жаль. Я презирала себя за иные чувства к ней, помимо ненависти, тем не менее в груди щемило от сострадания.
Сжав губы в тонкую полоску, я подошла к ней. Она отпрянула, испугавшись прикосновения, но я не пыталась ничего сделать.
– У меня тоже есть шрамы, – прошептала я, положив руку на живот. – Их видят божки, так что, полагаю, и ты тоже.
Ее темные глаза метнулись к моему животу.
– Было ужасно больно. – Я говорила нежно, осторожно, словно обращалась к птице, которая может испугаться и упорхнуть. – Они все еще побаливают.
Медленно, крайне медленно ее глаза поднялись к моим. На мгновение я увидела заключенную в ее