зудеть.
Я ахнула.
Когда я в последний раз это чувствовала? Это желание, эту тягу? Тягу творить, искру идеи, нетерпеливое стремление воплотить ее в жизнь? Ни разу с наступления тьмы. Ни разу после встречи с Луной.
Возникло видение. Оно пришло ко мне, подобно зажженной в темноте свече, и я поняла, что именно хочу создать. Что мне не терпелось создать.
Будет нелегко. Уж точно.
Осторожно, очень осторожно я подняла самый маленький стек и начала лепить.
Когда Луна появилась вновь, она ничего не сказала, только оглядела меня с раздражением. Будь она смертной, наверняка на лбу вздулась бы вена.
– Мне нужно опять прикоснуться к твоему лицу. – Уж не знаю, сколько раз я ее об этом просила. Мне правда нужно было ее ощупать, но еще я обнаружила, что все больше и больше жажду ее света.
– Да ну? – Она скрестила руки на груди. – Опять! Просто покончи со всем этим, Айя Рожанская. Зачем растягивать мучения?
Я вздрогнула, ибо такие мысли неоднократно приходили мне в голову. Достаточно было просто снять тугую корону, и наступил бы покой.
Я встряхнулась.
– Прошу, позволь мне.
Недовольно застонав, она шагнула мне навстречу. Я заново изучила ее черты, на этот раз уделив особое внимание шрамам.
Я коснулась только третьего, когда она оттолкнула мою руку.
– Что ты делаешь?
Я вскинула брови.
– Я…
– Он тебя не ищет, – отрезала она, и я отшатнулась. – Если ты тянешь время, надеясь, что Он тебя спасет, то напрасно. Он тебя даже не ищет.
Когда-то я пропустила бы подобные слова мимо ушей. В крайнем случае, разозлилась бы. Но Забвение так сильно сломило мой дух, что на глаза мгновенно навернулись слезы.
Она улыбнулась, однако ее лицо не выражало радости.
Сглотнув комок в горле, я сказала:
– Мне нужно больше материалов.
Она опять застонала.
– Что еще?
– Драгоценные камни. Обработанные и нет. Рубины, сапфиры, бриллианты…
Она фыркнула.
– Меня блестяшками не подкупишь. Бессмертным они не интересны.
Не обращая на ее слова внимания, я продолжила:
– Еще перламутр. Сусальное золото и серебряную стружку.
– Намерена построить себе здесь трон? – Она усмехнулась. – Айя, королева Забвения.
Я склонила голову.
– Пожалуйста.
Это слово ее тронуло. Полагаю, ей нечасто доводилось его слышать.
Как всегда, она исчезла, а потом я нащупала во тьме бочки и сундуки, набитые драгоценностями – гораздо больше, чем мне требовалось.
Позже я опять ее позвала, сказав, что мне нужно снять мерки. Но на самом деле я использовала ее свет для того, чтобы отделить золото от серебра, изумруды от топазов. Я представила, как воссоздам воображаемую картинку, один неуклюжий шаг за другим.
Позже.
Позже я закончила. Я работала с мучительной медлительностью, которую раньше себе не позволила бы. Создала еще несколько слепков. Переплавила черты собственного лица в ее черты. Передо мной открылись наши различия и наши сходства. Я позабыла о том, что когда-то обладала зрением. Я давила, тыкала и разрезала глину. Тщательно обрабатывала гипс, чтобы он не засыхал: высекать из мрамора в темноте было бы безумием. Я укладывала тонкие кусочки сусального золота фрагмент за фрагментом с помощью пинцета. Рассортировала камни по размеру и форме и сложила их вместе, как пазл.
Позже я позвала Луну. И она появилась. Встала, раздраженно закатив глаза, словно уже ждала, когда ее лицо опять начнут щупать.
– Идем, – сказала я и пересекла пустоту моего нового пристанища. Сердце колотилось где-то в горле. Полубогине я еще ничего не показывала, и если ей не понравится эта работа, возможно, для моего рассудка это станет последней каплей. Я вложила в статую все, что у меня было. Внутри ничего не осталось.
Скорее любопытная, нежели злая или раздраженная, Луна последовала за мной, ореол ее серебристого света пронзал тени. Я привела ее к пьедесталу, о котором просила ранее, – и впервые взглянула на собственное творение.
Я едва не ахнула.
Оно выглядело… правильным.
То был бюст Луны до плеч. Волосы зачесаны назад, кожа бледного гипсового цвета, подбородок вздернут по направлению к небесам. Лицо прорезают шрамы. Я передала все шрамы до единого. Я знала длину, глубину, ширину каждого из них и не упустила ни одного.
Однако на бюсте шрамы выглядели свежими ранами – открытыми порезами, – по краям выложенными сусальным золотом, а в глубине проглядывали драгоценности – россыпи драгоценных камней и осколки перламутра. То был портрет искалеченной и надломленной женщины, которая хранила внутри красоту, и каждый раз, когда ей причиняли боль, часть этой красоты просачивалась в мир.
Ведь, несмотря ни на что, лунный свет всегда был прекрасен.
Я повернулась к полубогине, готовая к ее пренебрежению, к холодному смеху, однако она просто смотрела на бюст, приоткрыв рот и распахнув глаза, неподвижная. С узких плеч тяжело ниспадала светящаяся одежда. Луна коснулась одного из шрамов на щеке.
Затем едва заметно покачала головой, и у меня внутри все оборвалось: ничего не вышло! Ей не понравилось! Я дотронулась до короны на голове, но все же попыталась защитить свою работу:
– Я-я хотела…
– Молчать, – отрезала она холодно и слабо. Ее челюсть сжалась. Она шагнула к бюсту – наверняка чтобы его уничтожить.
Однако вместо этого Луна поднесла руку к тому же шраму на щеке бюста, коснувшись инкрустированных в него изумрудов.
Я затаила дыхание.
Позже она сказала:
– Прочь…
Я не поняла, что она имела в виду: уйти я могла, только сняв с головы тиару, поддерживающую мою жизнь.
– Я…
– Вон! – закричала она, выбросив вперед руку, и я невольно отшатнулась, испугавшись удара. Однако в ее ладони образовалось облачко белесоватого света, и внезапно внутри оказался длинный камень – темный и пористый, как вулканический, с едва заметной карминовой прожилкой на краю.
Осколок сердца.
Луна швырнула его мне.
– Уходи, – прошептала она, сдаваясь.
Я отступила, дабы оставить ее наедине с оголенными чувствами.
И встала на знакомую влажную почву.
В это время обычно покров ночи прорывал рассвет. Мне не требовалось смотреть на дедушкины карманные часы, чтобы это понять – я чувствовала нутром. Все фермеры чувствовали, и, полагаю, я пробыла на ферме достаточно долго, чтобы это чутье проникло и в мою жизнь.
Мне не хотелось вставать. Под одеялом было жарко рядом с прижатым ко мне телом, слишком горячим для смертного. Тем не менее я хотела впитать в себя каждую частичку этого момента, все ощущения, которые и не надеялась когда-либо воссоздать углем, глиной или кистью. Запах его