трижды. Быстро и расчетливо, как в тире. Каждая пуля нашла яблочко воображаемой мишени на левой стороне груди. Сопровождающие в развлечении не участвовали, они предназначались для страховки. На случай, если что-то пойдет не так. Хорошая вышла охота. Все шестеро успокоились без каких-либо проблем. А троих взял он сам!
Чертовски приятно всадить пулю-другую в ходячую цель! Бодрит. Двое из убитых им лежали навзничь, один упал вперед. Портнов носком лакированного ботинка перевернул его и по очереди вгляделся в застывшие лица. Его губы тронула одна из редких улыбок. В ней читалось истинное наслаждение.
— Эх вы, яблочки моченые, дурни неученые! (так, обыкновенно, именовались на языке Никиты Петровича сотворенные им самим трупы), — негромко сказал он, и спросил одного из ассистентов. — Как, хороши?
— В десятку, шеф, как всегда, — ответил тот.
— Ну, и славненько. Проверьте их, — бросил Портнов, передавая использованный ствол помощнику, развернулся и, не оглядываясь, пошел к «Ниве».
Негромкие хлопки контрольных выстрелов прозвучали многоточием, обещающим впереди массу приятных событий и впечатлений. Да, классная штука — жизнь!
* * *
Пораженный безумием профессор Каретников продвигался вперед как армия, воодушевленная идеей блицкрига. Его тактика наглядно демонстрировала слагаемые успеха многих депутатов — нахрапистость и не вполне здоровую психику, напрочь отметающую всякие сомнения.
Вакансии в Государственной Думе уже скоро предстояло закрыться. На одно место претендовало шестеро кандидатов. Каждый лез из кожи вон. Профессор тоже неустанно и уверенно пропагандировал себя, упирая на строгую научность разработанных им методов. О нем заговорили. Кто-то достаточно влиятельный счел Каретникова проходным. Трое обаятельных мужчин, остро пахнущих дорогим парфюмом, посетили Анатолия Валентиновича под вечер. Недавно вернувшийся домой Каретников только что закончил внимательное обследование склонных к бунту вещей — письменного стола и трехстворчатого шкафа. Он проводил этот ритуал каждодневно, дабы показать отступникам, что наблюдение за ними не ослабевает и намерения их известны. Оба предмета вели себя как неживые. Только опытный глаз мог различить едва заметные пульсации на полированных боках, и изощренное ухо слышало легкие поскрипывания, точно в древесине ходили по выеденным капиллярным лабиринтам жучки-древоточцы. Никаких жучков там, ясное дело, не было.
— Мы созванивались с вами, Анатолий Валентинович. Не далее как вчера. Не забыли? — вежливо спросил наиболее представительный.
— Ну, еще бы! Еще бы! Проходите, я ожидал вас.
Попытки сесть на полюбившегося в последнее время конька оставили малочисленную аудиторию холодной. Ее интересовала голая конкретика. Отдав должное ораторским талантам ученого и оригинальности его заманчивой для избирателя программы, что недвусмысленно свидетельствует о нестандартности мышления, посетители сместили акценты на условия предлагаемой ими договоренности. В целом беседа удовлетворила стороны. Каретников получал партийную крышу, щедрую финансовую помощь и интенсивную раскрутку. В свою очередь, историк обещался радеть в будущем за интересы спонсоров. Его не смутили претензии «благодетелей». К цели надо было идти любой ценой!
С тех пор, как профессор нашел ключ к обузданию таящейся в его собственной мебели вражьей силы, жизнь дарила ему одни радости. Жуткие сны не беспокоили, рейтинговые очки сами прыгали в копилку новоявленного кандидата, и вот теперь поддержка свалилась как будто с небес. У Анатолия Валентиновича хватало лукавства не сообщать публично о недавно обретенных им способностях. Какой-то непораженный край сознания его раздвоившейся личности все еще бдительно контролировал речевую продукцию, отфильтровывая все шокирующее средние умы. «Непременно сочтут за сумасшедшего», — догадывался он. Особенно, по мнению сохранного мозгового участка, опасно было до поры говорить про тайну глаз важных персон. Увлеченный ею, Каретников превратился в страстного телемана. Целыми вечерами просиживал перед экраном, вылавливая из эфирной каши физии, принадлежащие различным особям российской политической фауны. Впивался в зрачки очередному экземпляру и вслушивался, ожидая включения где-то в глубинах черепа крошечного магнитофона с записанным на нем единственным словом. И оно раздавалось. «Сари!», — звучал каркающий вороний голос. И орбиты исследуемого уже не заключали в себе больше равнодушных глазок, а горели лютым нечеловеческим огнем. Ученый завел книжку, в которую аккуратно вписывал фамилии проявившихся оборотней. Однако его дар имел один существенный изъян. Недостаток заключался в том, что истинную сущность политика профессор мог раскрыть лишь тогда, когда тот мельтешил в телевизоре. В условиях реальной жизни эти существа по-прежнему оставались загадкой. Окунувшемуся в политику Анатолию Валентиновичу довелось встретиться с парой депутатов. Они фигурировали в его списке. Но при личном общении их сытые глаза никак не трансформировались, и не раздавалась тревога, продуцируемая встроенным в его мозг высокочувствительным датчиком.
Каретников долго ломал голову над поисками выхода из этого положения. Конечно, можно было зафиксировать изображение человека камерой, а затем просмотреть запись. Но такой путь был медленным. Анатолий Валентинович же был максималистом. Ему хотелось быстрых результатов, причем в масштабах страны. А на такой территории этот подход, если задаться целью оценить всех политиков и чиновников, даст окончательный результат через несколько лет. Ведь сколько надо объездить, заснять и просмотреть? Непосредственное распознавание тоже займет много времени, но все же исключит применение технических средств и сэкономит время таким образом. И вот как-то, сидя у телевизора, он в очередной раз услышал запечатленный в сознании выкрик мрачной птицы. И впервые с момента окончания горячки подумал о человеке, обладающим таким своеобразным голосом.
Жестокие ристалища в лесном ресторане «Свеча», нанесшие глубокие раны психике историка, после болезни и последовавших за ней перипетий отодвинулись в памяти на дистанцию, которую можно приравнять к нескольким годам. Они как бы подернулись изолирующей пленкой, защищающей чувства от ранящих переживаний прошлого. Так вспоминают давно умерших близких — с печалью и сожалением, но без разрывающей боли в сердце и без жгучей влаги на веках.
Если бы кто-нибудь еще две недели назад предложил Каретникову наведаться в «Свечу», он, возможно, погрузил бы ученого в новый транс. Но теперь профессор сам пожелал увидеть Тамерлана. В рамках его бреда родилась и тут же приняла форму аксиомы идея о том, что маленький псарь, превосходно знающий природу своих необузданных воспитанников и не раз заглядывавший на самое дно их темных душ, столь же хорошо разберется и в людях, отличающихся сходными наклонностями.
* * *
В тот день, когда Атрек навел шороху в загородном ресторане, жизнь там стала просыпаться лишь к полудню. Часов в одиннадцать какие-то люди попытались найти в пустом зале хоть одного работни-ка общественного питания. Вероятно, хотели есть. Неудачно — ни гардеробщика, ни официанта, ни швейцара — никого. Наткнулись на бездыханную кухонную рабочую и враз заторопились. Прихватив с собой, очевидно на память, сервировку двух столов, включая скатерти, заезжие покинули опустевшую «Свечу».
В районе двенадцати около кухонной двери возник