в душе — или что там у них вместо души? — со своим творчеством. Их вполне может интересовать, что же происходит с успешными работами. А специфика божественного внимания такова, что именно молитвы являются лучшим каналом связи между миром и его богом. Только искренние молитвы не дают божественной искре покинуть материю даже брошенного и забытого мира. И они же позволяют богам смотреть на свои миры, не являясь туда лично, править то, что требует вмешательства.
— Так я не понял, молиться надо или нет?
— Я тебе поражаюсь. Ты спрашиваешь дьявола, надо ли молиться богу?
— Ну… Да!
— Тьфу на тебя. Да молись, если хочешь. Если тебе это нужно, если ты не уверен в собственных силах, или же — если это разжигает огонь в твоей душе. Но молись искренне, совершенно точно понимая, что бог не считает твои просьбы достойными внимания. И помогать тебе не прибежит. Молись, чтобы быть со своим богом, но живи сам, своими мозгами и своими силами.
Азраил показал самые дальние клыки, что могло бы означать улыбку.
— Если решишься, помолись за эту проклятую реку. А лучше, заткнись и ложись спать. У нас впереди ещё день пути. Не хочу, чтобы ты у самого истока заныл и запросил отдыха.
— А ты что же?
— Я позавчера уже спал, мне не хочется.
Пока они философствовали, одинокая точка приблизилась и теперь быстро превращалась в серо-бежевую гору, оплывающую по краям крупными гладкими холмами. Склоны бугрились, колыхалась покрывавшая их растительность — толстые чешуйчатые стволы без веток и листьев.
Азраил, указывая на остров посреди пустоты, обратился к Харону.
— Держи правее! Не хочу, чтобы он нас снова закружил и донимал вопросами!
Алька напряг глаза и только теперь понял, что гора имела явные признаки живого существа.
— Кто это?
— Да так… Сфинкс, — махнул лапой дьявол. — Последняя жертва эксперимента по продолжительности жизни человекоподобных.
— Это… Это человек?!
— Когда-то был. Их почти всех истребили, кто сам не помер от голода, когда вес и возраст уже не позволяли двигаться. Этот вот остался здесь, на границе между молодыми мирами и главным руслом Горькой реки. Про его мудрость ходит много легенд, но я бы не очень верил. Как по мне, он просто двинулся тут от тоски, вот и мучает встречных загадками.
Азраил сложил руки рупором и прокричал:
— Привет, пролежень! Сколько лет, сколько зим?
Лесистый холм у основания белой горы пришёл в движение. В нём прорезался глаз. До Альки только теперь дошло, что необычная трава на этом титаническом организме — не простая растительность, а толстые, веками не стриженные волосы.
— Здравствуй, Азраил! — донёсся в ответ медленный, низкий резонирующий в пустоте голос. — Сто сорок девять!
— Вот откуда знает? — удивился, явно не в первый раз, дьявол. — Часы что ли проглотил?
— Может, врёт?
— Вряд ли. Примерно столько и выходит, если средними людскими годами считать. — Азраил опять перешёл на крик. — Что нового в Стиксе?
— Нового много. Важное одно! — ответил голос. — Придёшь ко мне послушать?
— Ага, чтобы ты опять попытался меня сожрать? Ну уж нет, говори так! У меня в последнее время нет секретов.
Гора плоти, отвыкшей от активного и долгого движения, вздохнула и пошла рябью.
— Я не стану орать на весь Стикс про Четыре буквы! Но золото слишком тяжело, если осело в карманах, а не пущено в дело. Поэтому ты всё равно вернёшься ко мне. Тогда и поговорим.
Живая гора успокоилась, замолчала. Через пару взмахов весла она уже стремительно удалялась и больше не выглядела опасной. Но Азраил всё поглядывал назад, напряженно повторяя услышанное и заметно нервничая.
— Слишком тяжело… Золото слишком тяжело… Ты что-нибудь понял?
— Нет, — признался Алька.
— Вот с ним всегда так. Пробубнит какую-то ерунду, а пока разберешься, уже поздно.
— Что поздно?
— Что-нибудь! — не менее бессмысленно, чем недавно Сфинкс, буркнул Азраил.
— А что за эти ваши «Четыре буквы», про которые все знают, но никто не может мне объяснить?
— Это название самой древней террористической организации во вселенной.
Алька присвистнул.
— Межмирового масштаба? Как такое возможно? Ей бы понадобились миллиарды сторонников. И какие цели может преследовать такая организация?
— Нарушение баланса, конечно же.
— Баланса? Между чем и чем?
— Между Стиксом, который охватывает всё и не может ничего породить, и мирами, где родится всё, но нельзя выйти из берегов. Четыре буквы — это тайное сообщество высших, которые хотят усмирить Стикс, прекратить его проникновение в миры. Случится это только при одном условии: если Бог-отчим перестанет плакать.
— А он может?
— Конечно. Если у него появится своя земля и свои дети. Это случится, только если другие боги откажутся от своих слов и снимут проклятье.
— Как этого добиться?
— Никак. За всю бесконечную историю миров не известно ни одного случая, чтобы боги меняли свое решение. Но фанатики из Четырех букв борются, ищут способы и методы победить Горькую воду. Как и непроклятые, демоны Стикса тоже разделены на два лагеря. Одни поддерживают Четыре буквы, втайне надеясь на передел власти в дни всеобщего кризиса. Другие стараются помешать, понимая, что им больше не будет выхода в старые миры, а в новые не сможет проникать Горькая вода.
— Но ведь тогда создать новые миры для них сможет Бог-отчим?
— Ты уверен? Если проклятие снять, он перестанет быть богом-отчимом. Он получит власть создавать не только миры, но и своих детей. Будет ли ему тогда дело до чужих? Не знаешь? И никто не знает. Поэтому с Четырьмя буквами всё так сложно и запутанно.
Азраил отмахнулся, давая понять, что разговор пока следует прервать. С лодкой Харона явно происходили какие-то изменения. Алька не улавливал глазом, что именно случилось. То ли скопища миров придвинулись и стали вращаться быстрее, то ли в лицо подул свежий ветер, которому неоткуда взяться в безвоздушном пространстве Стикса. И гул, непрерывный гул, похожий на одновременный разговор многих тысяч людей вдали, стал доноситься до бортов лодки.
— Мы миновали излучину, — пояснил Азраил. — Выходим в главное русло, к порогам. Здесь течение быстрое, масса промоин в миры, да к тому же полно проклятых мест, заселённых беженцами. Настоящий кипящий бульон. Харону сейчас действительно тяжело, но он в этом деле мастер, он справится. Ты только крепче держись.
Алька посмотрел на корму. Волнение Азраила немедленно передалось и ему. Харон грёб быстро, короткими рывками весла поочередно справа и слева. Поминутно выглядывал за борт и громко ругался. Дважды он бросал рукоять и затыкал открывшиеся пробоины в золотой обшивке судна, а потом с удвоенной силой налегал на весло, борясь с невидимыми волнами.
Что-то явно шло