Читать интересную книгу Новый Мир ( № 9 2012) - Новый Мир Новый Мир

Вписываться поехали к Татьяне. Сидели за чаем, говорили что-то, показавшееся сверхважным. Маркелыч спел из “Чайфа” — “Религия завтрашних дней”. Затем свою: мы никогда не увидим рассвета над водами Ганга. Затем слушали Башлачева. Тогда мне не понравилось. Но могла согласиться, что это сильно. А вот Рост искренне плакал. Я отползла поспать, но через час над ухом раздалось:

— Осина, вставай пить чифир!

Рост не смог оставить нового друга без утешения. Кстати, Осиной я обозвала сама себя, и Рост почитал именно это имя настоящим. Чифир пили все, это чтобы не спать.

 

Пригородная желдорстанция. Дорога через щели в заборе ведет к известной питерской психушке. За окном —─грустный Маркелыч. Рост совершает какие-то ободряющие жесты. Навестили друга. Прекрасное пасмурное лето.

 

Застала в Питере только Гастрит, Ротонду и Эбби Роад. Еще Огрызок. Это места, где подавали приличный кофе и можно было выпить и поесть. Кроме Ротонды. Ротонда находилась в глубине дворов и когда-то была (отчасти оставалась) обычным жилым домом. Верхний этаж действительно был круглый. Ротонду мне показал меланхоличный Индрик.

Гастрит нравился всем, но, как слышала, там было хуже, чем на Сайгоне. Низкие окна, подоконники серые, под мрамор. Смесь кафе и столовки. Гастритовский кофе был всегда жидкий, но и это веселило. О гарнирах за три копейки — тушеная капуста или макароны с водичкой — ходили легенды. Одна из пар на раздаче были симпатичные ребята, и потому атмосфера бывала даже приятная. Но само помещение — темноватое, грустное. Почему закрыли Сайгон, не ведаю, и мне никто не объяснил. Но здание, где он находился, я запомнила. На Невском же, но ближе к Мосбану, находилась Эбби Роад. Названа была так из-за красивого пешеходного перехода, шириною во весь Невский. Так что волосатые, один за другим идущие туда или оттуда, напоминали конверт великого винила. Но про то, что есть пластинка Битлз, которая так называется, узнала после того, как ощутила тревожную атмосферу Эбби Роад. Забегаловка эта была сравнительно дорогая, и ели там в основном стоя. Сидячие места были, но в глубине, вправо. Вход — несколько ступенек вниз. Народ перемещался из одного места в другое. И если не было кого-то на Гастрите, следовало его искать в Эбби Роад, особенно вечером. Но днем почти всех можно было увидеть на Казани. В кустах небольшого сквера напротив собора волосатые спали и ели. Это была настоящая жизнь в кустах, воробьиная жизнь. Некоторые оригиналы ходили босиком.

 

Поутру ─питерские будни. Вписка — Гастрит — Казань, в любом порядке. Какой-то разговорчивый тип кивнул на белокурого Костю, о котором я спрашивала:

— Смотри: видишь характерное покачивание головой? Это винт.

— Что такое винт?

В то время винт не был так распространен.

 

Без влюбленности не обошлось. Его звали просто Саша. Дремали на ступенях Казанского собора, в благословенной питерской пыли. Затем, кое-как раздобыв кофе, начали искать ночлег. Находились по Питеру до беспамятства. Заночевали у Сашиного приятеля, под огромным, почти во всю стену, изображением Логоса. Приятель жил в комнате, и нужно было вести себя тихо. Спали на матрасах и без белья. Наутро, отчасти наблюдая себя со стороны, ужаснулась и решила вернуться в Москву. В сумке у меня были припрятаны мельхиоровые с позолотой чайные ложки, которые решила заложить в ломбард. Получилось, но дали, кажется, всего рубля три. Билет до Москвы на это не купишь. Тогда попробовала, может быть впервые, аскать. Занятие совсем не для меня. Что-то во мне было, отчего денег мне не давали. Но порой моя денежная звезда поворачивалась на бок, и кофе был.

 

В дождливый день сидела на Гастрите, под теплым дождиком, и любовалась на экстравагантные наряды питерской олды. Олда стайкой колибри приземлилась у закрытого Сайгона. Я рассмотрела трикотажное, из радужной пряжи, пальто бледной, хрупкой девушки. Заговорила с ней. Она отвечала очень приветливо. В этот же день, чуть позже, пила на Гастрите кофе. Меня угостил высокий человек в клетчатом пиджаке. Оказалось, музыкант, и довольно известный. Но кто, уже не вспомнить. После того как кофе был выпит и музыкант переговорил со своим партнером, вышли на улицу. Стояли, курили сигареты. Я попыталась начать разговор о музыке, но сведений было минимум. Музыкант предпочитал джаз-авангард. Он был грустен и похмелен после ночи работы в кабаке.

 

Что-то веселенькое и лихое было в сочетании цветов, в лоскутках и перьях — на Казань пришла весна. Там же познакомилась и с Питерской Мэм. С ее подачи меня увезли в Таллин. О Мэм Питерской услышала сразу по приезде в Питер. Два панка, скучая на Казани, переговаривались, как прошло утро. Один рассказал о воинствующей хиппи, обругавшей его за конформизм. Какие, мол, вы панки. Вы декорации. Панки порассуждали, бывают воинствующие хиппи или нет. Через некоторое время эту воинствующую хиппи и увидела. Она едва ли не сразу рассказала о том, что молодых панков надо учить и учить. Была великолепно сложена, чрезвычайно и натурально светловолоса, носила темные очки. Звали ее Сусанна. Считалась художницей. За нею следовал тенью тихий питерский Леший. Чем я понравилась ей, не ясно, но она тут же показала мне фотографию своего сына. И сказала: я поставила ему ирокез. Лаком. Что такое ракес — поинтересовалась я. Через некоторое время подошел Леший и еще пара волосатых. Все вместе отправились на трассу Питер — Таллин.

 

И вот я снова в дороге. С Мэм было очень легко идти. Она была довольно изящно одета, в дорогих тертых джинсах, умела играть на гитаре и была красива. Во мне, кроме открытости миру, не было ничего. Шли в Ракквере, к приятелю Мэм Эльмару. По дороге мне рассказали про кингисеппский поворот. Самая трудная часть дороги. В Нарве Мэм окликнула двух волосатых, идущих в Питер. Устроили пикник на газоне. Сложились, купили копченой рыбы и молока. Трупики, поговаривал один из ребят, глядя на рыбу. А я ела совершенно неожиданно для себя. Чтобы я ела копченую рыбу. Границу с Эстонией миновали благополучно. Не доезжая Ракквере, попрощались с гостеприимными эстонцами и снова вышли на стоп. Настроение у Мэм было весеннее. Взяла гитару, уселась на обочине и запела по-английски. Я люблю тебя, но я никогда тебе не скажу, что люблю. По-русски Мэм песен не писала.

 

Заночевали у Эльмара, музыканта. Его приятели и он говорили по-эстонски. Нас накормили всех. Кажется, избранные даже покурили травы, но мне тогда трава была незнакома. Я удивлялась, как это так — незнакомые люди принимают незнакомых людей, радостно и щедро. Хотя надменное отношение со стороны эстонцев замечалось. Да и внешний вид у меня был нехипповый. Эльмару я понравилась. Он что-то разглядел во мне. И подарил фенечку, красно-черную. Говорил, что это мои цвета. Алиса — Блок Ада. Возможно.

 

Таллин показался серебристо-голубым. Улица Любви, где собирался народ, однако, произвела скорее мрачное впечатление. Ночевали у Марка Баптиста, вповалку. Марк вспомнил, как Мэм спала под фонарем. Днем и вечером сидели на Воробьятнике, пили вкуснейший глинтвейн. Денег на глинтвейн у меня не было, но мне дали попробовать. Не переставала изумляться количеству волосатого народа. Мэм и Леший выясняли отношения, но это выглядело не трагично, а мило и щемяще. Я впитывала дух весенней приморской земли. Тогда еще не знала, что путешествия в Таллин — дело обычное, а пить глинтвейн на Воробьятнике можно хоть каждый день. Все вместе называлось маевка. Тогда же познакомилась с Мишелем Таллинским, высоким музыкантом, который потом у меня гостил в Электростали.

 

В Ракквере отправились встречать Пасху в храм. Мне выдали чью-то косуху, и я в ней проходила полночи. Вошли в храм всей колоритной компанией, напугав прихожан. Вдобавок у меня с плеча упала куртка, и пришлось ее поднимать. Что за храм был, не помню. Костел или нет. Но свечи зажечь удалось, и некоторое время я ощущала себя внутри крестного хода. Затем всей компанией отправились к крепостной стене, на которую Мэм взбежала косулей. В Ракквере находится одна из самых старых крепостей в Эстонии. Вернулись к утру. На втором этаже Эльмарова дома музыканты импровизировали.

 

Днем в Таллине на Ратушной площади сейшенили незнакомые нам, но знакомые Мэм ребята. Я подобралась к перкашистам. И получила погремушки. Постукивала погремушками и ощущала, что это событие космического масштаба. Снова съездили в Ракквере, к Эльмару. Вернувшись в Таллин, накупили на всю мелочь нарциссов и раздавали их прохожим. Русские шарахались, эстонцы улыбались. Обратно ехали на поезде. Без одеял, в холодном вагоне, делили остатки пищи. Помню, в соседях у нас был некто Благочестивый Господин, молодой человек призывного возраста с отчаянно едущей крышей. Все бесов видел. В его речи церковнославянизмы соседствовали с матом: ибо не…