твоей смерти. Она готовила для тебя комнату. Она обустроила комнату, ― мой голос сорвался, ― для твоих детей. Ее внуков. Она изменила законы. Бенедикт последовал ее примеру. Себастьян пытался найти утешение в кокаине. И каждая война, которую вел наш отец за последние двести лет, была вызвана его ненавистью к Уильяму.
― А ты? ― требовательно спросила она. ― Где был ты? Что делал мой близнец?
― Я пытался. ― Я не мог сказать ей больше, не с клятвой крови, связавшей меня. Не с тем обещанием, которое я дал нашей матери. Тем, что висело у меня на шее, как камень.
― Пытался? ― повторила она. ― Ты потерпел неудачу. Так же, как ты подведешь свою пару, если откажешься увидеть правду.
― И что же это за правда? Где Уильям? Кто эти люди, с которыми ты работаешь? ― надавил я.
― Ты не единственный, кто связан клятвой крови.
Я замолчал. Она не могла знать о клятве крови. Никто не знал. Даже Тея. Это был единственный секрет, который я был вынужден хранить.
Ее глаза злорадно сверкнули, словно она тоже могла читать мои мысли. ― Мне всегда было интересно, в чем мать заставила тебя поклясться, что было настолько ужасно, что ты уснул на десятилетия.
Я понятия не имел, откуда она это знает, но было ясно, что ей все равно.
― Знаешь, я однажды навещала тебя, ― продолжила она. ― Приезжала на остров, стояла в твоей комнате и смотрела, как ты спишь. Поэтому, когда я говорю, что у меня нет желания убивать тебя, ты можешь мне поверить.
― Это было бы легче сделать, если бы ты перестала убивать всех вокруг меня, ― прорычал я. Даже когда я пытался осмыслить то, что она мне говорила, и то, чего она не говорила, я не забывал о Париже. Я не забыл ни Хьюза, ни невинных людей в опере. И уж точно не забыл ее нападение на Тею и следы, которые она оставила на ней.
― Есть цена за свободу. Это смерть, ― сказала она мне.
― Так вот что думали люди, напавшие на Оперу? Что они освобождают невинных?
― Все вышло из-под контроля. К сожалению, Мордикум привлекает немало озлобленных, обращенных вампиров. Тех, кого Совет и чистокровные пытаются держать под контролем.
Мордикум. Теперь у меня было название. Это была латынь, извращенная на современный лад, но смысл ее был ясен. Укус. Но не простое действие. Нет, это был жестокий укус ― беспощадный, первобытный, раздирающий. ― И этот Мордикум лучше, чем Совет?
― Они не боятся того, кто они есть. Они просто хотят быть вампирами, ― яростно сказала она, ее глаза загорелись.
― И это то, чего ты хочешь? ― Я покачал головой. ― Это чушь, и ты это знаешь. Ты была свободна десятилетиями. Зачем возвращаться? Зачем начинать войну?
― Ты думаешь, это я начинаю войну? ― Она моргнула, и свет исчез, а белки ее глаз потемнели. ― Что, по-твоему, произошло, пока ты спал? Почему, по-твоему, ввели Обряды? Совет хочет только одного. Контролировать.
― Совет больше не одобряет внушение.
― Для отребья, ― сказала она, и я побледнел. ― Не удивляйся, что я так выражаюсь. Я не девственница, которую ты отправил на заклание. Правила Совета распространяются не на всех. Старые кровные линии все еще имеют власть.
― Ты забываешь, что они угрожали моей паре, ― прошипел я.
― Да, потому что ты разрушаешь их план ― разрушаешь его план, ― многозначительно сказала она.
― Кого? ― Моя кровь застыла в жилах.
Уголок ее рта опустился, глаза закрылись, и она покачала головой. ― Я не могу тебе сказать ― пока ты не выберешь сторону.
Но я уже знал, потому что только один человек мог вытащить Камиллу из укрытия ― только один человек, которого она ненавидела настолько, что присоединилась к этим мясникам, которых она называла Мордикум. Человек, который превратил ее в это чудовище, сидящее рядом со мной.
Уильям.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
Джулиан
За тонированными окнами проносился город, окрашенный в оттенки ночи. Сквозь темное стекло он был таким же черным, как и мысли, роившиеся в моем мозгу. Даже если Камилла была права и Уильям жив, он не мог спрятаться за спиной Совета.
― Невозможно, ― пробормотал я. ― Наша семья ― наша мать ― никогда бы…
― Что? ― оборвала она меня. ― Что наша мать никогда бы не сделала? Неужели ты решил, что расскажешь мне о том, что она хранит в шкафах мою одежду, и это волшебным образом смягчит меня? Что упоминание о ее сожалениях сотрет то, что она сделала?
― Она бы никогда больше не вступила в союз с Уильямом. Если бы она знала, что он жив…
― Ты думаешь, я поэтому ее ненавижу? ― перебила Камилла. ― Я злюсь на нашу мать не за то, что она подчиняется Совету. Я злюсь потому, что она дура. После всего, что произошло, она все еще слепа к реальной опасности, которую они представляют. Она все еще слишком зациклена на фамилии, репутации и банковском балансе семьи, чтобы увидеть то, что находится прямо у нее под носом. Как и тогда, когда она использовала меня в качестве приманки, чтобы поймать фамилию Дрейк.
― Ты сама искала его расположения, ― холодно напомнил я ей. ― Ты бегала за ним. Мы не знали, пока не стало слишком поздно.
Она рассмеялась, звук был похож на звон разбитого стекла ― резкий и тревожный. ― Да, я сама была ответственна за свой брак, не так ли? Не та женщина, которая привела девственницу на светский сезон. Не та женщина, которая ничего не сказала, когда змеи проигнорировали меня во время Первого Обряда. Змеи, которые ползали по телу твоей пары ― почему?
― Потому что она была девственницей, ― сказал я, и мой голос затих от ужаса, когда я понял, что она имела в виду.
― Теперь ты понимаешь? Сабина знала. Она знала, что Уильям Дрейк овладел мной еще до Первого Обряда. ― Ее голос дрожал, когда она говорила. ― Она знала, что я была привязана.
Это не могло быть правдой. За все годы, что мы боролись с Советом за изменение закона, Сабина ни разу не признала, что моя сестра не была девственницей, когда выходила замуж.
― Разве ты не хочешь знать? ― продолжала