посещениями случались довольно большие промежутки. Но она всегда возвращалась. Не оставляла надежды. Сердито стояла рядом, разглядывая сплошную чёрную коросту, в которую было упаковано тело русской архимагини, хотела даже однажды в сердцах треснуть по нему своей тростью, но побрезговала. Спросила только:
— Какой у нас ошейник с чуть меньшим допуском?
— На восемьсот единиц, — почтительно ответили из-за плеча.
— Поменяйте.
— Но восемьсот единиц для архимагини такого класса?.. — ужасаясь, вопросил голос.
— Поменяйте, — холодно повторила старуха. — Возможно, слухи о всемогуществе этой особы давно и сильно преувеличены.
Тишина стала почти осязаемой, затем раболепный голос спросил:
— До каких значений вы хотите, чтобы мы ослабили блокировку?
Старуха раздражённо пристукнула палкой:
— Не знаю! Я хочу, чтоб она хотя бы разговаривала.
Яга постаралась не радоваться. Замерла. Как и в прошлые разы, старуха ещё постояла, потом прошлась по подземелью, запугивая и уговаривая, склоняя к сотрудничеству. Молодые голоса сопротивлялись, хотя угрозы старой ведьмы с каждым разом становились всё страшнее и страшнее.
Сегодня она, кажется, превзошла саму себя, потому что девичьи голоса плакали. Теперь Яга чётко слышала: их было двое. Парни пытались их подбадривать, но…
— Заткните им рты! — рявкнула ведьма. — Я не желаю больше слушать этот детский лепет!!! Или вы сотрудничаете со мной, — голос превратился в шипение, — или я отдам вас в лабораторию некромантов, на опыты! Меня как раз страшно волнует вопрос получения дееспособного плода от живой матери и мёртвого отца. Ну! Ты! Ты хочешь стать подопытной крольчихой⁈
Дёрнулись и проволоклись по полу цепи. Девичий голос в ужасе закричал:
— Нет! Нет, нет, перестаньте! Я не хочу!
«Сломала», — горько подумала Яга.
— Встава-а-ай! — послышался удар палкой и новый вскрик. — Хочешь сделать правильный выбор? Молодец. Вот тебе инструмент… — какая-то возня.
— Зачем?.. — растерянно спрашивает девочка.
— Это твоя ручка. Я хочу увидеть твою подпись. Они… вот эти двое… не хотят даже говорить со мной. Они — мои враги. Бей их. Расписывайся.
Некоторое время висела тишина. Неприятная тишина, пахнущая плесенью и нечистотами. Потом что-то легко ударилось о камни пола.
— Я не могу. Нет.
— Зато я могу! — сказал вдруг второй девичий голос.
— Звенислава! — отчаянно вскрикнула первая.
— Заткнись. Они всё равно умрут. А я хочу выйти из этого подвала!!!
Дальше были отвратительные звуки хлещущей плётки и отчаянный крик первой девушки. Потом тишина и чьё-то тяжёлое дыхание.
— Молодец! — удовлетворённо сказала ведьма. — К сожалению, мне неудобно произносить твоё имя. Отныне тебя будут звать Дженни. Иди за мной.
Оставшаяся девушка не плакала даже — тихо скулила, в своём уголке. Звякали цепи. Где-то капала вода.
ОБИДНО, ДА
Эта эмоция была основной, обуревающей Экскалибур уже который день. А сегодня стало обидно вдвойне! Нет, вдесятеро!!! Мало того, что после полученных увечий никто не отпустил его на восстановление в родное, милое его сердцу озеро. И что с того, что в минуту гнева и отчаяния Экскалибур обзывал озеро вонючей бадьёй для головастиков, а деву-хранительницу — старой Тортиллой? Это же был аффективный выплеск, и нечего цепляться!..
Потом этот фарс с камнем! Это же уму непостижимо! Вот так взять и запихать настоящий магический меч прямо в камень! Ладно хоть в ножнах. Хотя каменная плоть даже и сквозь ножны так с боков давит — не вариант ещё, что самостоятельно из этаких тисков выберешься!
А когда начал объяснять им, как они — все они — неправы, ещё и ремешками ножны перевязали. Двумя! Так что свое мнение сделалось решительно невозможно высказать вслух. Водили вокруг мертвяка с привязанной полотенцем девкой. Это что за идиотские фокусы?
И, главное, так и не развязали ремешки после всего! И даже в дом не занесли! Так и остался Экскалибур, как сказал этот дурак: «Зримым символом силы, мощи и неколебилости альвийской Короны».
Тьфу.
А самое-пресамое обидное, что старая ведьма, проходя мимо, едва глазом скользнула и этак презрительно:
— Толку теперь с него? Железка глупая.
— Остаётся вариант призвать Дюрандаля, — тут же почтительно подсказал советник.
— Это значит — призвать вместе с ним и лягушатников, — презрительно скривилась дама, — и признать, что мы в одиночку не справляемся, — она занесла через порог ногу и обернулась на своего спутника: — Кроме того, это означает, что с франками придётся ещё и делиться!
И на него уже никто не смотрел. Никто! Словно он и вправду не волшебный меч, а обломок от какой-нибудь мотыги!
— Зато Дюрандаль благороден и не склонен к глупым импульсивным поступкам, — возразил спутник, и они вошли в дом, прикрыв за собой дверь и тем самым оборвав поток информации.
И остался Экскалибур в камне торчать, в русском сугробе. Сиротинушка-а-а…
ОЧЕНЬ ТАЛАНТЛИВЫЙ МАЛЬЧИК
Теперь Фарид чувствовал себя в вотчине князя Пожарского почти своим. Прошли первые дни растерянности и одиночества, когда он выходил из своей комнаты почти исключительно для того, чтобы присоединиться к разношёрстной компании за столом у князя. Чем дальше, тем больше перс вливался в странную и непривычную жизнь Пожарского окружения. Теперь он понимал, что непривычна она не только для него, хуже того — грядут куда более тяжёлые времена, но люди не бродят с выпученными глазами, стекленея от ужаса, а каждый старается организовать жизнь (свою и общую) лучшим образом, по мере своих сил.
Он всё-таки стал помогать в больнице, и глядя на нескончаемый поток осунувшихся от голода людей, особенно детей, невольно стыдился своих обширных пропорций. Он стал меньше есть. Правда, Фариду всё казалось, что он объедает кого-то из этих несчастных. Непроизвольный пост пошёл ему на пользу, ушла рыхлость, тело подтянулось. Пожалуй, в последнем немаловажную роль сыграли тренировки с Болеславом.
И, конечно, Фарид регулярно звонил главному управителю учебных заведений, Надиру ар-Умар ибн Фуад ибн Шафи Хакиму, чтобы отчитаться, что продолжает выполнять задание и помогать князю Пожарскому всеми возможными способами.
27. ЧУЖАЯ ВЛАСТЬ НА ТВОЕЙ ЗЕМЛЕ
ВОТ И ДОЖДАЛИСЬ…
Микула
Невесёлые мысли о скудном урожае не оставляли Микулу ни на день. Он всё-таки собрался и поехал в город. Промыкался в столице неделю, чтобы убедиться: не соврал Ермол ни единым словом. Работы в городе не было, а цены ломили уже не втрое против прежнего, а всемеро-ввосьмеро, и с каждым днём товаров на прилавках становилось всё меньше, а стоили они всё дороже. Город стал мусорным, грязным,