теперь спорить с этой наглой горожанкой. – Вот подпись, вот приказ, вот ваш адрес! Что ещё нужно? Если вы будете препятствовать Королевским Птицеловам при исполнении поручений Сэйлори, вы за это ответите!
– Нет печати! – с радостной улыбкой сказала Тэлли, как будто это был ответ на простую загадку. – Но я, так уж и быть, согласна подождать и не ложиться спать, пока вы сходите и поставите личную печать Сэйлори. Только, мне кажется, Сэйлори не будет доволен, если его разбудят из-за того, что кто-то забыл поставить печать.
Некоторое время за дверью снова молчали. Не так-то легко разговаривать с человеком в реальнейшем, особенно если ты думаешь, что всё происходящее – привычная и знакомая реальность.
Наконец кто-то из птичников не выдержал и, грубо оттолкнув Тэлли, вошёл в булочную. Уставившись на Кору, он застыл в изумлении: это был тот самый шейлир Лейтери, который, видимо, уже оправился от злополучной ночи в «Поэтиксе». Кора Лапис только сочувственно посмотрела на него, поскольку она уже видела лицо Тэлифо, которая, едва не ударившись в стену, стояла теперь около двери и смотрела в затылок птичнику.
– Никто из самоуверенных дураков, которые думают, что сильнее всех, не смеет хватать меня. И никто на свете не смеет врываться в мой дом и угрожать моим друзьям, – медленно проговорила Тэлли.
На лице птичника промелькнул ужас: ему показалось, что он опять очутился в том тёмном зале с сумасшедшей поэтессой. Он обернулся и смотрел теперь в лицо Тэлифо, не узнавая в ней ту булочницу, которая открыла дверь. Его товарищ почему-то не спешил прийти на помощь, а топтался снаружи.
– Я хочу, чтобы вы убрались из моего дома, по дороге в резиденцию птичников съели свой приказ без печати, а потом доложили своему начальнику, что в доме булочницы Хирунди никого не обнаружено, – сказала Тэлли. И, сощурив глаза ещё больше и смотря теперь прямо в лицо шейлиру Лейтери, добавила: – И чтобы каждую ночь тебе снилось, как в твой дом врываются разбойники и убивают всю твою семью. Каждую ночь, пока тебе не надоест врываться в чужие дома.
Кора и Сорел не успели заметить, как Тэлли медленно сползла по стене на пол. Когда они подбежали к ней, то оба птичника исчезли и об их визите напоминал только ветер из открытой двери, который, как радостный пёс, носился между столами. Сорел поспешно закрыл дверь на засов, а Кора опустилась на пол рядом с Тэлифо и положила её голову к себе на колени.
– Она… она жива? – шёпотом спросил Сорел.
Кора кивнула.
Они осторожно положили Тэлли на лавку рядом в углу, подложив под голову зелёный плащ Коры и укутав её длинным плащом Сорела.
Тэлли пришла в себя довольно быстро. Она огляделась и, убедившись, что её гости в безопасности, улыбнулась:
– Реальнейшее для меня теперь – как вино для трезвенника.
Кора и Сорел с благодарностью смотрели на свою спасительницу.
– И тем не менее вы сами видите, что здесь не вполне безопасно, – сказала она, с трудом поднимаясь на ноги. Голова кружилась, но нельзя было терять время.
– Где лучше всего спрятать дерево? – спросила Тэлли, задумчиво стоя посреди комнаты.
– Ну Тэлли, в лесу, конечно! – хмыкнул Сорел.
– Хорошо, – серьёзно продолжила она, – а где лучше всего спрятать обитателя реальнейшего?
Кора понимающе взглянула на Тэлли и стала надевать плащ.
– Куда мы идём? Неужели нельзя объяснить? – возмущённо спрашивал Сорел, не успевший ещё оправиться от явления птичников. Но он тоже надел плащ, и все трое, скрываемые темнотой и волей троих людей реальнейшего, вышли из дома.
А наутро жители Тар-Кахола обнаружили на Стене Правды свежую надпись:
Птичники нашего короля
врываются в наши дома,
забирают наши тела
и души. Слушай,
слушай, слушай:
грядёт беда!
Глава 5
5.1 Realibus
5.1.1 Caelum, non animum mutant, qui trans mare currunt35
Унимо сидел на скамейке и наблюдал, как флейтист на «Люксии» сначала о чём-то долго говорил офицером, а затем, пожав ему руку, в сопровождении матросов спустился в трюм. В день отплытия это с большой вероятностью означало, что слепой музыкант решил отправиться в морское путешествие.
Остывший кофе с молоком капал из стакана на тёплые камни набережной, но Ум-Тенебри не замечал этого: он смотрел только на палубу «Люксии», и вся его бравада таяла, словно кружево морской пены на береговом валуне. Хотелось расплакаться и закричать, что это нечестно. Встать и идти подальше от этого всего, сердито пиная не успевшие отскочить с дороги мелкие камешки. Но Унимо только сидел, потерянно смотря вдаль, пока изображение парусника не стало расплываться.
– Красивый, правда? – послышался голос, от которого Нимо вздрогнул, выронил стакан с кофе и вскочил со скамейки.
Говоривший испугался не меньше: он во все глаза смотрел на дёрганного мальчишку. С клочковатой бородой и серебряными серьгами в ушах, он напомнил Силура. Но, приглядевшись, Унимо увидел, что между ними было совсем мало сходства. У незнакомца был добрый, хоть и немного рассеянный взгляд.
– Извини, не хотел тебя пугать. Извини, – смущённо пробормотал он. – Обычно я прихожу сюда ночью. Ночью никого нет. Ночью пусто. Никому не мешаю. Тут лучше всего видно корабли. И эти огни в море, очень красивые. Но сейчас не ночь, не ночь, я всё перепутал! – незнакомец схватил себя за волосы и стал качать головой – казалось, он уже не замечал Унимо.
– Ничего страшного, тут хватит места, – приходя в себя, вежливо ответил Ум-Тенебри, отодвигаясь на край скамейки.
Незнакомец больше не пугал его, хотя было ясно, что он не в себе. Он с благодарностью взглянул на Унимо, как будто тот правда сделал ему какое-то одолжение, и устроился на скамейке, сгорбившись и подперев подбородок руками. Унимо почувствовал запах вина.
– Эта скамейка – лучшая для того, чтобы наблюдать, как возвращаются корабли, – тихо сказал незнакомец. – Ты ведь тоже это понял, да?
Унимо пробормотал что-то утвердительное. Он не очень любил случайные разговоры, общение с незнакомыми людьми было для него не таким простым делом. Но «сумасшедший моряк», как про себя прозвал незнакомца Ум-Тенебри, почему-то вызывал желание поддержать разговор. Впрочем, как часто бывает при разговоре трезвого с пьяным, говорить ничего особо не приходилось – в основном слушать.
«Моряк» удивлённо посмотрел на успевшее уже высоко подняться ясное весеннее солнце, ещё обрамлённое утренней морской дымкой, как будто, и правда, удивляясь тому, что наступил день, и сказал:
– Когда-то давно, в молодости, – при этих словах Унимо посмотрел на незнакомца, которому, несмотря на бороду, нельзя было дать больше тридцати лет, – я знал одного синтийца. Он приезжал к нам торговать парусиной. У него была своя мастерская в северной части города. Ну так вот, мы как-то случайно познакомились с ним. Не помню даже, как… ну, не важно, потом он стал рассказывать мне всякие странные вещи. Он учил меня своим