— Анна, ты не слишком драматизируешь? Может, это была всего лишь неуместная шутка.
— Какая шутка?
— Не знаю. В конце концов, вечер был необычный, все веселились в восточных костюмах. Возможно, кто-то из переодетых арабом выпил лишнего и задумал какую-то проделку, а она возьми да сорвись.
— Но, Шантель, мальчику подсыпали наркотик. Я собираюсь к капитану.
— Прямо сейчас?
— Да. Полагаю, в этот час я могу застать его в каюте. Хочу с ним говорить. До конца плавания я должна принять меры предосторожности.
— Анна, дорогая, ты слишком серьезно все принимаешь.
— Я за него отвечаю. Разве ты бы не переживала, если бы дело касалось твоей пациентки?
Она со мной согласилась, и я оставила ее озадаченной. Поднимаясь на мостик, где располагалась каюта капитана, я не думала, что мой поступок можно счесть предосудительным. Мои мысли были заняты историей с усыплением ребенка, похищением его из каюты и тем непоправимым, что могло произойти, если бы не Джонни Маллой.
Я поднялась по трапу до капитанской двери. На мой стук, к своему облегчению, услышала его голос, приглашавший меня войти. Он сидел за столом над какими-то бумагами.
— Анна! — вскочил он, едва я вошла.
Каюта была просторная, залитая солнцем. На стенах висели изображения кораблей, а на шкафу стояла отлитая из бронзы модель парусника.
— Я должна была прийти, — начала я.
— По поводу происшествия с ребенком? — уточнил он, и я поняла, что он был уже в курсе.
— Ничего не понимаю, — сказала я. — И очень беспокоюсь.
— Утром я разговаривал с врачом. Эдварду дали снотворную таблетку.
— Я в полном недоумении. Надеюсь, вы не думаете, что я…
— Дорогая Анна, разумеется, нет. Я абсолютно вам доверяю. Но, возможно, у вас есть какие-то предположения? Какая-нибудь идея?
— Никаких. Шантель… сестра Ломан считает, что это была чья-то шутка.
Он облегченно вздохнул.
— Это возможно?
— Но это нелепо. Зачем усыплять ребенка? Только для того, чтобы не узнал того, кто его нес. Слишком далеко зашло для шутки. Меня мучает ужасное подозрение. Что если кто-то покушался на жизнь Эдварда?
— Убить ребенка? Но с какой целью?
— Я подумала… возможно, вы догадываетесь. Может, была такая цель?
Он был явно поражен.
— Ничего не могу придумать. А что Эдвард?
— Он ни о чем не подозревает. И не должен знать. Не представляю, как это сказалось бы на нем. Я должна быть бдительней. Мне следовало находиться в каюте, а не на танцах. Надо присматривать за ним не только днем, но и ночью.
— Уж не себя ли вы вините, Анна? Не надо. Он спал у себя в каюте. Кто мог вообразить, что ему что-то там угрожало?
— Тем не менее кто-то подложил снотворное в его молоко. Кто это мог сделать?
— Несколько человек. Кто-то на камбузе или по дороге в каюту. Таблетку могли подсыпать до того, как молоко передали вам.
— Но почему? Зачем?
— Все могло быть не так, как вы думаете. Он мог найти таблетки в комнате матери и принять их за сладости.
— Его там не было. Весь день он был какой-то вялый, большую часть времени дремал.
— Он мог взять их когда угодно. Это самое правдоподобное объяснение. Нашел в каюте матери таблетки, сунул в карман, приняв за конфеты, а вечером попробовал.
— А мужчина, которого видел Джонни? Тот, что нес его на руках?
— Возможно, он вышел сам, еще до того как подействовали таблетки. Мальчики могли выйти на палубу вместе, и по прошествии какого-то времени Эдвард вдруг почувствовал сонливость. Увидев, что его свалил глубокий сон, Джонни не знал, что делать, и, чтобы выпутаться из переделки, выдумал сказку про фокусника Гулли-Гулли.
— Наиболее правдоподобное объяснение до сих пор — и самое удобное. Я должна, обязана была с вами объясниться.
— Знаю, — просто сказал он.
— Мне не следовало сюда являться… ставить вас в неловкое положение. Это очень неэтично, простите.
— Единственное, что я вам скажу на это, то, что я всегда рад вас видеть, — рассмеялся он.
Дверь отворилась так тихо, что мы ни о чем не подозревали, пока в каюте не разнесся скрипучий смешок:
— Вот я вас и поймала!
Это была Моник. У нее был дикий, всклокоченный вид: волосы распущены, она нервно одергивала яркое кимоно с золотым драконом. Я заметила, как она судорожно ловит ртом воздух, борясь с удушьем.
— Присядь, Моник, — сказал Редверс.
— И присоединиться к вашему тет-а-тет? Уютно устроились, а? Нет, я не присяду. Вот что я вам скажу: я этого не потерплю. Не потерплю — и все тут! Она пытается отнять тебя у меня с тех пор, как появилась в Замке. Хотела бы я знать, что будет следующим шагом. Я за ней приглядываю. Придется мне ей втолковать, что ты женат — женат на мне. Это может ей не нравиться, это может не нравиться тебе, но это истина, и ничто ее не изменит.
— Моник, — мягко сказал он, — Моник…
— Ты мой муж. Я твоя жена. Ничто этого не изменит, пока я жива. Ничто не изменит.
— Я позову сестру Ломан, — предложила я. Редверс кивнул и, приблизившись к Моник, мягко направил ее в свою спальню, но она вырвалась и запричитала что-то громкое и несвязное. Чем больше она кричала, тем сбивчивее было ее дыхание. Я бросилась вниз. Шантель как раз выходила из каюты.
— Шантель, там ужасная сцена. Миссис Стреттон очень плохо.
— Где она? — уточнила Шантель.
— В каюте капитана.
— Силы небесные! — простонала она и, схватив чемоданчик, в котором держала все необходимое, побежала наверх. Я хотела последовать за ней, но вовремя спохватилась. С меня и началась эта неприятность. Я вернулась в каюту с тяжелым сердцем и принялась гадать, что будет дальше.
14
Моник основательно слегла: последствия приступа оказались настолько серьезными, что вытеснили из памяти ночное происшествие с мальчиками. Шантель постоянно находилась наверху, в капитанских покоях, ухаживая за ней. Все склонялись к мысли, что дни жены капитана сочтены.
Эдвард полностью поправился. Мы скрыли от него его ночные похождения. Он подумал, что съел что-то неподходящее, отчего впал в сонливость и приболел. Пребывание в лазарете его очень обрадовало тем, что дало решительное преимущество перед Джонни. Что до Джонни, то того крепко выбранила мать, которая и без того держала его в постоянном трепете, и велела напрочь забыть о происшедшем. Ему дали понять, что это была часть бала Арабских ночей, и поскольку у него не было права там появляться, то решение оставить без последствий его проступок может быть пересмотрено в любой момент. Следовательно, самой разумной линией поведения было для него забыть обо всем как можно скорее. Вдобавок, к его досаде, Эдвард опять становился центром всеобщего внимания: его мама была серьезно больна.