Прищурясь, как бы вглядываясь в даль, капитан посмотрел на девушку:
— Работница часового завода?
— Холодно.
— Стюардесса? — спросил инженер.
— Чуть теплее.
— Та-ак, — капитан поднял руку. — Сфера обслуживания?
— Ещё теплее.
— Торговля. ГУМ? «Детский мир»?
— Холодно, — сказала девушка.
— Укротительница хищников?
— Мороз.
— Общественное питание?
— Горячо.
— Порядок! — оживился капитан.
— Артистка, — уже по инерции сказал инженер.
— Горячо!
Капитан был заметно озадачен:
— Довольно странная комбинация получается — искусство плюс общественное питание.
Проводница принесла чай, и в купе завязался разговор — неспешный, типично дорожный. Инженер достал записную книжку и сказал, что каждый раз, приезжая в командировку, он старается выкроить время и побывать в театре, в музее, на выставке. Он завёл привычку заносить в эту книжку, где, когда был и что видел. Мы по очереди заглянули в его записи и удивились — как много он успел.
— Я всего лишь второй раз в Москве, — сказал капитан, — мне до вас далеко.
— А приезжие, они поактивней москвичей, — заметила Рая. — Мы как рассуждаем? Чего нам торопиться в Третьяковку? Она вот она, рядом. Успеем сто раз. Зачем рваться в Большой? Никуда он от нас не уйдёт.
— Понятно. Значит, вы москвичка….
— Большой театр — он действительно никуда не уйдёт, — продолжала Рая, — а вот годы, между прочим, идут, и время уходит.
Я смотрел на Раю, и мне почудилось, что я где-то уже видел эту миловидную сероглазую девушку.
— Вы, значит, доктор? — спросил инженер. Это означало, что на очереди новая тема.
— Да. Но я надеюсь, вы не станете спрашивать — почему, когда вы вот так наклоняетесь, у вас здесь покалывает, а сюда отдаёт?..
— Нет, — засмеялся инженер, — я просто очень уважаю вашу профессию.
— А вы обратили внимание, — сказал капитан, — что из докторов часто выходят писатели. Возьмите, например, Антона Павловича Чехова. Есть ещё Вересаев и другие. Интересно, почему так получается?
— Видите ли…
— Знаете почему, — сказала Рая, — потому что доктор ближе всех к человеку. Он знает, что у него болит, что он чувствует…
— Возможно, что и так.
— Рая, безусловно, права, — сказал капитан и скромно коснулся её плеча, — это именно так. Тем более есть много разных причин, по которым человек обижается и при этом страдает его нервная система. Правильно?
— Конечно, — кивнул инженер. — Вот, например, иной раз зайдёшь в магазин или в ателье…
Я смотрел на Раю, увлечённую беседой, и меня не оставляла уверенность, что вижу её не впервые.
— …одним словом, в сферу обслуживания, а там продавщица или приёмщица глянет на тебя исподлобья, грубо ответит, и в момент у тебя портится и настроение, и самочувствие. Думаешь: не сходить ли к врачу пусть выслушает, а то и к писателю — пусть напишет…
— Фельетон, да? — сухо спросила Рая.
Тогда я сказал ей:
— Извините, не мог я вас видеть в «России»?
— Да, — ответила мне Рая, — безусловно, могли. Вот я вам сейчас скажу, — она обернулась к капитану, — вы говорите: «Странная комбинация — искусство плюс общественное питание». Я вам сейчас скажу, — повторила она, как видно обдумывая свою мысль и желая выразить её поточнее. Она обратилась к инженеру: — Вы помянули недобрым словом сферу обслуживания.
И тут я вспомнил. В прошлый свой приезд я жил в гостинице «Россия», вечером спустился поужинать. Едва я успел сесть за столик, подошла официантка…
— Я третий год работаю в ресторане «Россия», — продолжала Рая, — а до этого работала в «Звёздочке». Дело прошлое — выговоров и замечаний нахваталась там сверх головы. И что невнимательная бываю, и чересчур резкая и так далее и тому подобное. И вот, представьте себе, когда я надумала уже искать другую работу, один клиент, который у нас обедал, говорит: «Я за вами, девушка, давно наблюдаю, у вас необычайно выразительное лицо, вам надо идти в театр или в кино».
Рая помолчала.
— Ну и что же было дальше? — спросил инженер.
— Меня-то вообще давно интересовала самодеятельность. Играла всякие сценки, но только для себя, для подружек, вообще для знакомых. Уже когда стала официанткой работать, часто после закрытия ночной театр устраивала. Интересно: столы сдвинуты, стулья перевёрнуты, а я на эстраде, где оркестр сидел, представляла разных людей — и сильно занятых, которые не видят даже, что едят, и капризных, и нерешительных, и влюблённых. Я играю, а в зале официанты, повара, судомойки — все на меня смотрят и другой раз просто-таки плачут от смеха…
Того человека, который мне тогда совет дал в театр идти, я всю жизнь буду помнить… Пришла я в Дом культуры и вступила в драмколлектив. Сперва стихи читала современных поэтов и классиков, в одноактных пьесах начала играть. Наш художественный руководитель Лавриков Яков Александрович, заслуженный артист, много с нами занимался. Он нам однажды такую речь сказал: «Моя главная задача — научить вас любить искусство, понимать прекрасное и доставлять людям радость».
Мы слушали Раю и видели — она рада, что ей представился случай поделиться своими заветными мыслями.
— Я считаю, человека можно по-разному воспитывать. Для одного строгость — наилучшее средство. А к другому совсем иной подход нужен, его терпением, уговорами воспитать можно. А вот лично на меня знаете кто большое влияние оказал? Каких два человека? Никогда не догадаетесь…
Рая обвела нас лукавым взглядом.
Капитан улыбнулся.
— Можем погадать по системе «холодно» — «горячо».
— Ничего у вас не выйдет. Вы, наверное, скажете: отец, мать. Да, они, конечно, свою долю внесли. Отец — мастер на ЗИЛе, мама на швейной фабрике работает, они хорошие, я у них одна. Помню, когда а газете была заметка — «Звёздочку» сильно критиковали, и я там тоже была помянута, — отец ходил чёрный как туча и только одно мне сказал: «Раиса, ты нашу фамилию унизила». Но это давно было. А теперь вы скажите, кто же они, эти два человека, которые меня перевоспитали?..
— Мы их, наверное, не знаем, — сказал капитан.
— Нет, знаете. Уверена, что знаете!.. Одного фамилия — Шекспир, а другого — Островский.
Мы молча переглянулись, а Рая, довольная произведённым эффектом, продолжала:
— Готовили мы в народном театре «Укрощение строптивой», не всю пьесу, отдельные сцены. Мне Янов Александрович доверил роль Катарины и сказал: «Попытаемся создать образ строптивой итальянки на материале своенравной москвички». Это он, конечно, в шутку сказал. И вот наступила премьера, в зале народу полным-полно, родители пришли, отец очень важный был — не подступись: дочь — артистка. В роли Петруччо выступал Слава Тёмин, шофёр-таксист, исключительно темпераментный парень. Если видели «Укрощение строптивой», вы, наверное, помните, Петруччо говорит Катарине: «Сначала стань хорошей», а я в ответ на его слова бросаю ему в лицо:
Я тоже говорить имею правоИ всё сейчас скажу: я не ребёнокПолучше люди слушали меня;А не хотите, так заткните уши,Уж лучше дать свободу языкуИ высказать, что в сердце накопилось.
Рая уверенно вошла в образ.
— И потом финал. Я, то есть Катарина, уже совершенно другая, её не узнать. Помните, что она говорит в финале:
Гнев губит красоту твою, как голод —Луга зелёные; уносит славу,Как ветер почки. Никогда, нигдеИ никому твой гнев не будет мил,Ведь в раздраженье женщина подобнаИсточнику, когда он взбаламученИ чистоты лишён, и красоты.
Рая вздохнула и провела рукой по лицу, словно снимая грим.
— А через год Яков Александрович поставил «Грозу» Островского, и опять мне главная роль досталась. Там была Катарина, а здесь Катерина — совсем иная женщина и характер совершенно другой… С «Грозой» интересно получилось. Роль Бориса исполнял Званцев из треста ресторанов, и не только в пьесе, он и в жизни стал за мной ухаживать, но мне это было совершенно ни к чему, потому что любила я другого человека. А Званцев с этим не посчитался и внёс в рисунок роли своё личное отношение. Тогда я думаю: ничего, останусь сама собой. И вот играем мы спектакль. Когда у меня там свидание с Борисом — между прочим, Званцева тоже зовут Борис, он мне говорит: «Кабы вы знали, Катерина Петровна, как я люблю вас!» А я ему отвечаю: «Не трогай! Не трогай меня!» После все говорили, что это очень сильно у меня получилось. А дальше, по роли, у Катерины чувство меняется: «Как увидела тебя, так уж не своя стала. С первого же раза, кажется, как бы ты поманил меня, я бы и пошла за тобой»… После спектакля Яков Александрович меня похвалил: «Я видел в глазах твоей Катерины и страдание, и любовь. Ты просто молодчина!» Нехорошо, конечно, что я хвастаюсь, но это его слова. И так мне это было радостно. Значит, я всё же сумела себя преодолеть, оказалась выше личных отношений…