Извлечённый из футляра микрофон словно по мановению волшебной палочки преобразил тембр голоса приёмщицы. Вместо густого контральто явственно зазвучало меццо-сопрано. Изменился и текст: «Гражданин, вы, наверно, не обратили внимания, уже без пяти час. Наше ателье закрывается на обед. Но раз вы торопитесь, пойдём вам навстречу. Милости просим!»
В учреждении, куда я зашёл за справкой, ледяная фраза: «Зайдите завтра, Мурзаев уехал в трест, сегодня его не будет» — при включении «УП-1» обрела тёплый, задушевный характер: «Василий Павлович, к сожалению, уехал, но зачем вам лишний раз подниматься на третий этаж? Присядьте, пожалуйста. Справку подпишет другой товарищ».
В кафе «Отдых» рискованный эксперимент заказать в вечерние часы стакан кефира и одну булочку, как я и предполагал, увенчался полным успехом. Сначала официант посмотрел на меня как на личного врага, затем, при виде микрофона, он сменил гнев на милость и любезно посоветовал мне отведать ряженки, после чего, улыбаясь, принёс свежайшую булочку с яблочным вареньем.
Во время моего скромного ужина в «Отдыхе» микрофон лежал на столе, и официант неотлучно маячил у меня за спиной, всем своим видом давая понять, что он готов, если потребуется, отдать за меня жизнь, а также и то, что самый дорогой и желанный его гость именно я, а не какой-то там усатый толстяк, усидевший уже бутылку марочного армянского коньяка.
… Слушая рассказ счастливого владельца «УП-1», я с уважением и с почти детской завистью смотрел на этот диковинный аппарат.
Я молчал, и отдохнувшее сердце моё наполнялось любовью к могучей современной технике, способной творить чудеса, побеждать немыслимые просторы космоса, а также и отдельные недостатки людей, населяющих нашу грешную землю.
Добрые воспоминания
Войдя в кабинет Ломакина, Лидия Вячеславовна притворила за собой дверь и прижалась к ней спиной. Было похоже, что кто-то рвётся на приём, а сейчас не время, потому что Аркадий Павлович занят, у него народ, Колунцев из Госстроя. Надо же соображать, что есть часы приёма, есть какой-то порядок, наконец, существует очередь.
— Что у вас? — спросил Ломакин.
— Аркадий Павлович, к вам явился какой-то товарищ, я ему объяснила, что вы заняты…
Она выдержала паузу и сурово помотала головой.
— Откуда товарищ? — Ломакин виновато и вроде бы даже беспомощно поглядел на сидящих в кабинете, давая им понять, что он, Ломакин, необходимый людям человек, без которого они никак не могут обойтись.
— Я у него спросила…
Лидия Вячеславовна проигрывала единоборство — человек в приёмной, как видно, поднажал, и, несмотря на её сопротивление, дверь отворилась.
В кабинет вошёл пожилой мужчина в светлом костюме и в соломенной дырчатой шляпе. Он вошёл легко и весело, и лицо его выражало удовольствие по поводу того, что он уже здесь, и он очень рад этому обстоятельству. Он готов немедленно со всеми познакомиться. Вообще-то говоря, ему следовало бы начать с хозяина, но он, как видно, наметил иной порядок. Пришелец обошёл сидящих в кабинете людей, несколько удивлённых его внезапным появлением, и каждому пожал руку, коротко представляясь:
— Бычков. Бычков.
Наконец очередь дошла и до Ломакина. Тоже изрядно удивлённый и не слишком довольный, он протянул руку человеку, назвавшемуся Бычковым, но тот, как ни странно, не подал ему руки, а, подмигнув, погрозил ему пальцем.
Ломакин был и смущён, и слегка рассержен. Происходящее в его служебном кабинете смахивало на сцену из комедии.
— Здорово, друг Ломакин! — торжественно произнёс Бычков. Он снял шляпу, с ловкостью жонглёра бросил её, и, описав дугу, шляпа завершила полёт на крюке стоячей вешалки. — Наша задача, товарищи, состоят в том, чтобы день и ночь решительно бороться с бюрократизмом!..
Бычков достал сигареты и закурил.
— Чувствую, что помешал, но не мог не зайти…
Ломакин встал и положил ладонь на телефонную трубку. Можно было ожидать, что он сию минуту позвонит вахтёру и попросит принять меры, чтобы ему не мешали работать.
Бычков именно так и расшифровал жест хозяина кабинета — управляющего седьмым строительным трестом товарища Ломакина Аркадия Павловича. Он снисходительно улыбнулся и снова подмигнул, на сей раз уже всем, кто с любопытством глядел на него в надежде догадаться, что же здесь всё-таки происходит.
— Ломакин, ты не сердись, но я, понимаешь ли, намертво забыл, как тебя зовут…
— Меня зовут Аркадий Павлович, — сухо ответил Ломакин
— Значит, так, — неожиданно строго начал Бычков, — я потому пришёл, что на тебя, Аркадий, поступают жалобы трудящихся. Имеются сигналы, что к тебе невозможно попасть, что ты оторвался и вознёсся…
— Товарищ Бычков!..
Ломакин опять опустил руку на телефонную трубку, но тут же успел подумать, что со стороны это может выглядеть довольно смешно. Похоже, что он испугался этого странного посетителя и будет искать защиты на стороне.
А Бычков тем временем уже сменил гнев на милость.
— Ты можешь спросить, на каком основании я тебе выговор объявляю. Кто мне дал право делать по твоему адресу критические замечания? Может, думаешь, я — большой начальник?
Он немного помолчал, а Ломакин перехватил любопытный взгляд работника Госстроя Колунцева, обращённый на агрессивно настроенного Бычкова.
— Ах, Ломакин, Ломакин, — Бычков укоризненно покачал головой. — Забыл ты юные годы, а мы с тобой сидели почти что на одной парте, в одном буфете плюшки покупали, в одном школьном огороде редиску пололи…
Вижу, Ломакин, что забыл ты и меня, и школьные годы, и учителей, и девчонок, за которыми совместно бегали. Но я на тебя не в обиде. Память — инструмент несовершенный, требует реконструкции. Когда мне про тебя сказали, что ты здорово изменился, я не поверил. Честью клянусь — просто не поверил…
Бычков обращался ко всем по очереди, радуясь, с каким интересом слушают его, не перебивая, что даёт ему счастливую возможность высказаться.
— Вы просите меня охарактеризовать товарища Ломакина, — сказал он, хотя никто его об этом не просил, — могу. Пожалуйста. Мне это нетрудно. Товарищ, который занимает этот кабинет, в детстве был, конечно, не такой солидный, но, самое главное, он был трудолюбивый — раз, честный — два, исключительно скромный — три.
Ломакин снова оглянулся на присутствующих, кая бы желая спросить у них, не пора ли закончить этот вечер воспоминаний, но он не сказал ни слова, неожиданно поймав себя на мысли о том, что очень уж по-доброму рисует его уже забытый им школьный товарищ.
— Вспомни, Ломакин, как ты отличился, когда девчушку спас, которая под лёд провалилась, помнишь?
— Не помню, — ответил Ломакин и улыбнулся. Он и в самом деле не помнил этого.
— Узнаю Ломакина! — со значением ответил Бычков. — Он, видите ли, не помнит. А статейку в «Пионерской правде» тоже не помнишь про тот случай?
— Я сейчас больше другие газеты читаю, — сказал Ломакин.
— Понятно. Если вопросов нет, подведём итог. Жил-был замечательный парнишка…
— А он и сейчас парнишка неплохой, — вмешался Колунцев. — Критика, конечно, движущая сила, это всем ясно, но мне думается, вы к своему школьному приятелю чересчур строги.
— Хорошо, — согласился Бычков, — ладно. Вам видней, вы с человеком работаете. А у меня что? У меня одни только добрые воспоминания. А моя критика, она, как бы сказать, профилактика. Чтоб не забыл человек то хорошее, с чем в жизнь вступал. А если я неправ, — он улыбнулся Колунцеву, — пусть меня товарищи поправят. Но я думаю: таких нет…
— Всё. На этом я заканчиваю свой монолог, — после паузы заключил Бычков. — Ты уж извини, что я нагрянул со своими мемуарами. Очень, понимаешь ли, потянуло заглянуть в прошлое. А теперь будь здоров.
Он долго тряс руку Ломакину, затем простился с остальными.
Он взял с вешалки шляпу, надел её чуть набочок, как на фронте носил пилотку, и направился к дверям. На пороге обернулся:
— Если будешь проездом в родных местах, в Дятлове, обязательно зайди в школу. Она как стояла, так и стоит.
— Зайду в школу, — кивнул Ломакин. — Всего доброго.
Когда за Бычковым закрылась дверь, Ломакин, помедлив, нажал кнопку звонка. Вошла секретарша.
— Лидия Вячеславовна, там ко мне есть кто-нибудь? Попросите немножко подождать. Я скоро освобожусь.
Ломакин полистал на столе бумаги, с необъяснимой грустью думая о том, что родился он в городе на Днепре, а в Дятлове не только не учился, но и не был никогда в жизни. И девчушку он не спасал, и в «Пионерской правде» о нём не писали…
Посылка
В динамике послышался вздох, и по залу поплыл лёгкий девичий голос:
— Пассажиры, вылетающие рейсом девятьсот тридцать четвёртым по маршруту Киев — Москва, приглашаются на посадку!