Пока на плите доходил до нужной кондиции грибной суп, Бармин просмотрел почту. Прислали приглашение принять участие в работе жюри телевизионной передачи. Необходимо принять участие, он обещал, а сутки, по некоторым данным, — это всего двадцать четыре часа… Было несколько добрых, приятных писем от зрителей, среди них одно забавное. Человек ушёл на пенсию и желает поделиться с народом своим богатым запасом весёлых житейских впечатлений: «Хочу развивать среди окружающего населения моменты хорошего настроения». Бармин улыбнулся: у него с пенсионером общие творческие цели — развивать атмосферу хорошего настроения.
Он пообедал. Убрал за собой. Подставил сперва глубокую, затем мелкую тарелку под сильную струю горячей воды. Прогрессивный метод мойки посуды. Удобно, быстро, надёжно.
После обеда он прилёг отдохнуть. Совет Вари не просто совет, это и руководящее указание. Он не спеша, со вкусом закурил, взял газету, включил торшер и сразу же выключил — слишком яркий свет, и вообще, пожалуй, лучше немного подремать или полежать с закрытыми глазами и постараться ни о чём не думать.
В квартире было тихо. Неожиданно послышались мягкие звуки рояля. Откуда?.. Ага, понятно — радио на кухне.
Пусть себе играет, пусть. Как-то спокойней на душе, когда издали доносится музыка, а если исполняется что-то знакомое, тогда совсем хорошо — слушаешь и мысленно опережаешь движение мелодии: сейчас будет это место — та-ри-ра-рам… И потом это — та-ри-ра-ра…
Была бы полная тишина, он непременно стал бы прислушиваться к самому себе. В таких случаях иногда начинает казаться, что тебе слышны глуховатые толчки сердца и даже медленный ток крови. Впрочем, это, конечно, чистая фантазия. Ток крови можно ещё как-то вообразить, но не услышать.
Была бы дома Варя, они поговорили бы о том о сём, и затем Варя обязательно вышла бы на главную тему, от которой, как от ствола, тянутся затейливые ветви. Начала бы она с того, что он себя совершенно не щадит, и даже посторонние люди говорили ей, что лично они видели, как он на протяжении одного спектакля меняет две, а то и три сорочки. Так нельзя. Это работа на износ. Он должен подумать о себе, о Варе, о Кольке, о Наташе, у которой есть муж Вадим и сын Алёшка. Мальчику седьмой год, он того и гляди отвыкнет от мамы с папой, они с утра до вечера пропадают в театре, репетируют и играют, играют и репетируют.
Он бы терпеливо слушал и кивал, улыбался бы своей кроткой, обезоруживающей улыбкой, а Варя, трагически воздевая руки к потолку, произносила бы знакомые слова: «Боже мой! У людей мужья как мужья. Почему мне так не повезло в жизни? Почему, когда я нахожусь рядом с тобой, мне кажется, что я включена в сеть высокого напряжения. Пойми же, я рассчитана на сто двадцать семь вольт, а меня включили на двести двадцать. Сколько это может продолжаться? Я тебя спрашиваю!»
А может, она права? В самом деле — сколько это может продолжаться?..
Началось это давно. Они уже сыграли серебряную свадьбу. Было многолюдно и очень весело. Оказалось, у них масса друзей. Произносились тосты, говорили разные слова. Варя танцевала с Колькой, а он с Наташей. Наташа старшая, в ней такая милая женственность, а Колька — тот весь из углов и при этом страшно похож на обоих, на отца и на мать.
Бармин потянулся за сигаретой. Будь здесь Варя, она не преминула бы сказать: «Тебе кланялся завод «Компрессор». На их языке намёков это означало — из окна видна труба завода, которая порой изрядно дымит. В ответ на Варину реплику Бармин удержался бы, не закурил, но обязательно ответил бы: «Спасибо. А тебе кланялся Макаренко». Имелся в виду известный воспитатель «трудных» ребят, автор «Педагогической поэмы». До чего же они привыкли друг к другу. И то, что в их долгой совместной жизни иной раз случались ссоры и было не всё так уж благополучно, не отдаляло, а, как ни странно, ещё больше сближало их. Кто-то из друзей однажды сказал: «На зеркально-гладкой дороге машина чувствует себя неуверенно, ею трудно управлять, а если дорога ровная, но при этом слегка шероховатая — усиливается сцепление, машина на любой скорости проходит виражи, надёжно тормозит и меньше рискует свалиться в кювет». Тогда же вспыхнула шумная и довольно бессмысленная дискуссия — кто машина и кто дорога, но, поскольку мнения разделились, дискуссия эта так и осталась неоконченной.
Зазвонил телефон. Бармин снял трубку.
— Я вас слушаю…
На другом конце провода послышался приглушённый шёпот, и после короткой паузы раздался громкий детский голос:
— Здорово, дед!
Бармин улыбнулся и ответил преувеличенно дряхлым скрипучим фальцетом:
— Здравствуй, внучек!.. Как живёшь-поживаешь?
— Отлично поживаю, — доложил Алёшка, с готовностью включаясь в привычную игру, — а как ты себя чувствуешь, дед? Ноют старые кости?
— И не говори. Ноють и ноють. Спасу нет. Не иначе — к дождю.
— Зимой дождя не бывает, — сказал Алёшка, — Бабушка спрашивает, ты пообедал?
— Было дело.
— А чего ты ел?
— На первое — жареного бегемота, а на второе — не помню.
Алёшка засмеялся:
— Вкусно?
— Очень даже вкусно. А ты мне скажи, внучек, что вы там делаете?
— Бабушка мне читает «Винни-Пух».
— Это хорошо. Скажи, чтоб она запомнила содержание, потом мне расскажет, я тоже сильно интересуюсь.
— Будет сделано, — сказал Алёшка. — Передаю трубку бабушке. Пока!
— Ну как ты там? — спросила Варя.
— Нахожусь на заслуженном отдыхе, — ответил Бармин и вдруг почувствовал слабую глубинную вспышку боли.
— Ты чего молчишь?
— Я думаю, — ответил Бармин. Он, не вставая, включил торшер и сунул руку в тумбочку, нашаривая склянку с таблетками аллохола.
— О чём же ты думаешь?
— О разном…
«Надо бы налить грелку. Тепло обычно помогает». Он проглотил таблетку и понял, что слишком долго молчит. Ещё, чего доброго, Варя смекнёт, что ему стало худо. Тут же примчится вместе с Алёшкой, одного его оставить нельзя. Начнутся переживания и никому не нужная паника.
— Кеша…
— Я думаю о странностях любви, — сказал Бармин. Боль не оставляла его. Она всё усиливалась. — Если я что-нибудь придумаю по этому вопросу, я вам позвоню. Привет!..
Он положил трубку, но почти сразу же снова зазвонил телефон.
«Догадалась», — подумал Бармин и, сняв трубку, сказал:
— Я тебя слушаю, уважаемый Винни-Пух…
В ответ раздался вежливый смешок.
— Это не Винни-Пух. Говорит Юрий Ильич. Вы, вероятно, отдыхаете, Викентий Романович. Не стану мешать. Я исключительно только хочу напомнить, что мы вас сегодня ждём.
— Да-да, конечно. Обязательно…
— Спасибо. Отдыхайте. Всего доброго!
Бармин положил трубку. Он совсем забыл. И как это сегодня некстати. Если приступ не состоится и всё пройдёт — хорошо, он заедет и, конечно, выступит. А если ему станет хуже? Что тогда?..
Он написал записку: «Варя! Мне нужно было уехать в одно место, и я срочно уехал. Я потом позвоню. Не волнуйся, всё будет в порядке. Ц. В.».
Ц. В. — целую, Викентий.
Он положил записку на пол. Варя вернётся, сразу же её увидит, прочтёт и, конечно, начнёт волноваться. А собственно, чего ей волноваться? Он ведь частенько срывался — то на поздний концерт, то на ночную съёмку. Зря он написал «не волнуйся». Чаще всего это пишут и говорят как раз в тех случаях, когда есть повод для волнения.
Ничего! Он позвонит из больницы и скажет: «Варя! Угадай, откуда я с тобой говорю?» Она, разумеется, не угадает. Тогда он спокойно и, если удастся, так небрежно, вроде бы между прочим, скажет: «Значит, так. Случился небольшой приступ печени. Совсем небольшой, почти незаметный. Я позвонил, и, можешь представить, приехал один мой знакомый. Его фамилия Зайцев. Он приехал в машине «Перевозка больных». Но это не потому, что я такой уж больной. Это вышло чисто случайно. Я чувствую себя значительно лучше, так что ты не волнуйся. Я тебе завтра позвоню, и ты сюда прикатишь, мы поговорим, погуляем…»
Варя это выслушает, но она не поверит, что всё обстоит именно так. Она поймёт, что в его словах много вранья — и приступ вовсе не небольшой, а, наверное, серьёзный, и ни о какой совместной прогулке завтра даже и речи быть не может.
Бармин лежал одетый, прикрытый одеялом, серым с зелёными полосами. Машина шла не быстро, за окнами проплывали фонари, огни светофоров.
Доктор Зайцев сидел рядом на откидном стульчике.
— Зачем мы едем в больницу? — Бармин уже третий раз спрашивал об этом, но так и не получил ответа. И правильно. Незачем задавать праздные вопросы.
— Зачем мы едем в больницу? — снова спросил Бармин.
— Так уж и быть, скажу. Не хотел, правда, говорить, но разве от вас скроешь. Мы едем с вами заниматься фигурным катанием.
— Но мы же не взяли коньки, — сказал Бармин. Он оценил шутливый настрой доктора Зайцева.