долго он шарился по городу и вообще по долине в поисках халявного золота. Где он ещё видел манекенов, или "сонных", как он их окрестил, и насколько они вообще быстро могут передвигаться. А если они ведут себя как комодские вараны, которые кусают жертву, а потом, не спеша, так идут по её следам, пока та не грохнется от усталости и от заражения крови?
Если судить по опыту личной встречи, то ходят они довольно бодро. Да, волочат ноги, да не бегут, но ходят вполне себе со скоростью, близкой к прогулочному шагу. А вдруг они всё-таки могут делать пускай и короткие, но забеги? Идут-идут себе, шаркают, а потом как втопят на стометровке! И попробуй, скройся от такой толпы!
Толком о манекенах ничего неизвестно, короткая стычка не в счёт, и как долго они могут поддерживать заданный темп передвижения непонятно, а если они могут пускай и медленно, но передвигаться с постоянной скоростью на протяжении длительного времени, то, как бы быстро ты не бегал, эти создания имеют неплохие шансы тебя настичь. Тупо возьмут измором. И сейчас не до того, чтобы рассуждать о том, насколько они разумны или нет, и живы ли в том смысле, какой мы обычно вкладываем в это понятие.
Может быть и живы, может быть где-то там, в искажённой неизвестным воздействием черепной коробке до сих пор тлеет искорка разума, а может быть и полноценная умственная деятельность. Да, другая, но он есть! В конце концов, если они могут шептать свои заклинания, то это может говорить только том, что речевые центры в их мозгу худо-бедно, но работают.
И мумии, мумии, мумии… кругом тела жителей в пускай и старой, но всё-таки сохранившейся одежде. Если ткань и портилась, тол исключительно от времени, а не от гниения, вызванного воздействием бактерий.
"И тела ваши иссохнут", вспомнил слова Плетнёв, которые шептал подобно молитве Егор. Звучит, как проклятие, не находите? И что-то там про горькие ягоды… Которые то ли сами по себе горькие, то ли должны быть на самом деле сладкими, а горькими становятся только при определённых условиях.
Взгляд невольно упал на веточку кустарника с яркими красными бусинками. На них даже пыль оседала как-то неохотно. Не то, что на лежащих тут же горожанах.
"И вострубит первый ангел" всплыло в памяти невесть откуда, хотя, это уже из другой оперы, ведь так?
Однако, такое количество мертвяков, которого ты ещё никогда в своей жизни не видел, порядком действовало на нервы. И пусть бояться надо живых, а не мёртвых, долгое пребывание, по сути, в одном большом морге, в который превратилась не то, что город — вся долина! — могло расшатать даже самую крепкую психику.
Хотя засушенных тел и становилось всё меньше, всё-таки уже не центр города, где ими были завалены целые улицы, в целом картина оставалась всё такой же безрадостной. Добавь сюда поскрипывающую — скрип, скрип, скрип — с одинаковым интервалом и на одной и той же ноте тележку, на которой лежал привязанный ремнями раненый товарищ, чтобы невзначай не соскользнул, да вновь начавшие падать с неба серо-сизые хлопья, более всего похожие на пепел — хочется забраться под горячий душ и мыться, мыться, мыться, растирая себя мочалкой до красноты.
Откуда, чёрт бы побрал, его приносит, этот пепел? Неужели он валится из этих набухших туч, которые всё никак не разродятся дождём? Если это вообще пепел, а не что-то другое. И если эти тучи вообще несут в себе хоть каплю влаги.
«Деконтаминация» — слово-то какое, подумал Алексей. И что имел в виду Дмитрий, когда вспомнил о ней?
Алексей стряхнул с плеча насыпавшийся тлен, но новые частицы тут же стали покрывать его одежду. Всё равно, что пытаться отряхнуться от снега, находясь под снегопадом. Так же бессмысленно.
Да ещё небо периодически озаряется тихими зарницами. Вроде сверкает прямо над тобой, но никаких раскатов грома до поверхности так и не докатывается. Если и гремит, то где-то очень и очень далеко. Здесь, на поверхности, ничего не слышно. Тихий-тихий мир.
На глаза попалась очередная семья (должно быть, семья): на скамье, судя по всему, мать обнимает, прижимая к себе, двух детей-погодок, из сжатого кулака правой руки свисает цепочка.
Плетнёв дулом автомата слегка разжал пальцы трупа, который, когда-то был, наверное, довольно красивой светловолосой женщиной. Хотя как тут можно судить, не ясно. Пальцы мумии противно хрустнули, на землю посыпалась пыль, а на цепочке повис круглый по виду серебряный медальон с вписанным крестом и мелкими красными камушками по центру и четырём по концам креста.
Очевидно, что она, эта женщина была одной из тех немногих, кто понял, что происходит что-то неправильное, что-то ужасное. Она успела обнять детей, успела сжать в кулаке местный аналог святого распятия, может быть, вспомнила молитву, а может быть и не успела.
Да уж, перед лицом Небытия, которое готово навсегда стереть тебя из этой Вселенной, многие становятся верующими, хотя при жизни в особой религиозности замечены не были. Немногим удаётся принять судьбу с холодной головой и открытыми глазами, это верно. Многие не могут смириться с тем, что за последней чертой ничего нет, верят, что там обязательно должно быть какое-то другое продолжение их земной жизни. В каком-то ином, совершенно непонятном виде, но обязательно должно быть.
О чём она молилась? О спасении? Для себя или для детей? Или о быстрой и лёгкой смерти? Или о царстве небесном, каким бы его не представляла себе? Кем она считала ту, к которой были обращены последние слова молитвы за секунды до? Могло быть так, что все её жизненные установки рухнули в одно мгновение, и вместо веры в её сердце осталось одно лишь разочарование и злость?
Перед лицом смерти люди ведут себя по-разному. Это Алексей знал по собственному опыту. И те, кто собирается умереть, и те, кто собирается эту смерть причинить.
Бесовщина и чертовщина, вспомнилась присказка его прабабки, которая ещё последнего царя застала, а потом пережила Гражданскую и обе Мировые войны, по причине чего являла собой пример парадоксального сплава критического отношения к попам и в то же время какой-то фатализма.
— Поскорее бы уже свалить отсюда, — послышался голос кого-то из мужиков позади.
— Скоро уже, —