Читать интересную книгу Тысяча осеней Якоба де Зута - Дэвид Митчелл

— Моя оплошность непростительна, хозяин.

— Ну да, этот старый дурак, — рычит старший Огава, — все равно тебя простит!

Узаемон пытается вмешаться:

— Уважаемый отец, я уверен…

— «Уважаемый» — так говорят негодяи, когда на самом деле они думают по — другому!

— С искренним уважением, отец, Киошичи не смог бы разогнать толпу.

— Значит, сыновья сейчас заодно со слугами против своих отцов?

«Богиня Каннон, — просит Узаемон, — дай мне терпения».

— Отец, я не заодно с…

— Но, несомненно, ты думаешь, что этот старый дурак далеко отстал от времени.

«Я не твой сын», — неожиданная мысль пронзает Узаемона.

— Люди начнут гадать, — заявляет мать Узаемона, разглядывая обратные стороны своих набеленных ладоней, — может, у семейства Огава появились сомнения по поводу обряда фуми — е.

Узаемон поворачивается к Огаве Мимасаку:

— Тогда давайте войдем… да?

— Может, сначала спросишь у слуг? — Огава Мимасаку идет к внутренним воротам. Он поднялся с кровати несколько дней тому назад, лишь отчасти оправившись от болезни, но пропустить ритуал фуми — е равносильно заявлению о собственной смерти. Он отвергает помощь Саидзи:

— Моя трость более надежна.

Семейство Огава идет мимо очереди новобрачных, жаждущих вдохнуть благовонного дыма из пасти бронзового дракона Рюгадзи. По местной легенде от этого у них должен родиться здоровый сын. Узаемон чувствует, что его жена очень хочет присоединиться к этой очереди, но слишком пристыжена двумя выкидышами. Вход в храм похож на пещеру, с белыми бумажными гирляндами в честь грядущего года Овцы. Слуги помогают снять обувь семейству и ставят ее в специально отведенное место с их фамилией. Прислужник приветствует их нервным поклоном, рассчитывая провести их поскорее в Галерею Адамова Дерева, где происходит ритуал фуми — е, вдали от глаз низших сословий. «Главный священник должен вести семейство Огава», — отмечает отец Узаемона.

— Главный священник, — извиняется прислужник, — сейчас на хра — хра — хра…

Огава Мимасаку вздыхает и смотрит в сторону.

— …хра — храмовой службе, — заике удается договорить фразу.

Прислужник приводит их к очереди из тридцати — сорока человек.

— Ждать… — он глубоко вдыхает, — …н — н-н — ннн- н — недолго.

— Как, во имя Будды, — спрашивает отец Узаемона, — ты произносишь свои сутры?

Покрасневший от стыда, прислужник морщится, кланяется и возвращается, откуда пришел.

Огава Мимасаку улыбается одними губами — впервые за много дней.

Мать Узаемона в это же время приветствует семью, стоящую перед ними:

— Набешима-сан!

Дородная женщина оборачивается:

— Огава-сан!

— Еще один год пролетел, — мурлычет мать Узаемона, — в мгновение ока!

Старший Огава и глава впереди стоящего семейства — сборщик налогов на рис для магистратуры — обмениваются короткими, подобающими мужчинам поклонами. Узаемон приветствует трех сыновей Набешимы, примерно того же возраста, что и он, и все они работают в конторе своего отца.

— Мгновение ока, — вздыхает матрона, — и два новых внука…

Узаемон видит, как его жена отводит взгляд, стыдясь позора.

— Пожалуйста, примите, — говорит его мать, — наши сердечные поздравления.

— Я говорю моим невесткам, — пыхтит госпожа Набешима, — «Сбавьте ход: это вам не скачки!» Но молодые люди в нынешнее время не слушают никого, разве не так? А теперь средняя думает, что она беременна. Между нами говоря, — она наклоняется к матери Узаемона, — когда они появились, я отнеслась к ним слишком снисходительно, а теперь они взбесились. Вы трое! Где ваши манеры? Стыдитесь! — Ее указательный палец подзывает жен сыновей на один шаг ближе, каждая одета в модной расцветки кимоно, с изящным кушаком. — Если бы я так изводила мою свекровь, как эти три мучительницы, меня бы давно с позором отослали в родительский дом.

Три молодые жены уставились в землю, а внимание Узаемона переходит на младенцев: они на руках у кормилиц, стоящих кучкой с краю. Его вновь атакуют, как и бесчисленное количество раз на дню после того прихода травницы из Курозане, кошмарные видения: одаривание Орито и, девять месяцев спустя, «потребление» учителями Дара Богини. Вновь вопрос сменяется вопросом: «Как они убивают новорожденных? Как они скрывают от матерей, от всего мира? Как люди могут верить, что такой разврат поможет им избежать смерти? Как они могут до такой степени заглушить совесть?!»

— Я вижу вашу жену — Окину-сан, не так ли? госпожа Набешима обращается к Узаемону с невинной улыбкой и взглядом ящерицы, — она воспитана гораздо лучше моих троих. У «нас» лишь… — она похлопывает себя по животу, — пока не получается, да?

Краска на лице Окину скрывает стыдливый румянец, но щеки слегка дрожат.

— Мой сын делает свое дело, — заявляет мать Узаемона, — это она неосторожна.

— А как, — любопытствует госпожа Набешима, — «мы» привыкли к Нагасаки?

— Она все еще тоскует по Карацу, — отвечает мать Узаемона. — Такая плакса!

— Тоска по дому может быть, — матрона похлопывает себя по животу, — причиной…

Узаемон хочет защитить свою жену, но как сражаться с разукрашенным оползнем?

— Может, ваш муж, — госпожа Набешима спрашивает мать Узаемона, — отпустит вас и Окину-сан позже днем? У нас будет небольшое празднование в доме, и ваша невестка сможет получить хорошие советы от матерей ее возраста. Но — о-о! — Она, нахмурившись, смотрит на старшего Огаву. — Наверное, вы думаете, это неудобно, такое внезапное приглашение и, учитывая здоровье вашего мужа…

— Здоровье ее мужа, — перебивает старик, — превосходно. Вы двое, — он насмешливо смотрит на свою жену и невестку, — делайте, что хотите. Мне надо прочитать сутры в честь Хисанобу.

— Такой набожный отец, — госпожа Набешима покачивает головой, — нынче образец для молодежи. Тогда все решено, да, госпожа Огава? После фуми — е приходите в наш… — она прерывает предложение, крикнув кормилице:

— Заткни рот этому мяукающему поросенку! Неужто забыла, где мы находимся? Стыдись!

Кормилица отворачивается, обнажает грудь, начинает кормить ребенка.

Узаемон всматривается в очередь в галерее, прикидывая, как быстро она движется.

Буддийское божество Фудо-мёо свирепо смотрит с ярко освещенного свечами алтаря. Его гнев, как учили Узаемона, страшит нечестивых, его меч разрубает их невежество, его веревка свяжет любого демона, его третий глаз видит насквозь человеческое сердце, камень, на котором он стоит, символизирует его несокрушимость. Перед ним сидят шесть членов Инспекции духовной чистоты в церемониальных одеждах.

Первый инспектор спрашивает отца Узаемона:

— Пожалуйста, назовите свое имя и должность.

— Огава Мимасаку, переводчик первого ранга Гильдии переводчиков на Дэдзиме, глава семейства Огава округа Хигашизака.

Первый инспектор говорит второму: «Огава Мимасаку присутствует».

Второй находит имя в списке: «Огава Мимасаку внесен в список».

Третий пишет имя: «Огава Мимасаку записан присутствующим».

Четвертый с пасофом произносит: «Огава Мимасаку сейчас исполнит обряд фуми — е».

Огава Мимасаку становится на истертую бронзовую табличку с изображением Иисуса Христа и надавливает пяткой на изображение так, чтобы все это видели.

Пятый чиновник провозглашает: «Огава Мимасаку исполнил обряд фуми — е».

Переводчик первого ранга сходит с идолопоклоннической таблички и с помощью Киошичи садится на низкую скамью. Узаемон подозревает, что отец страдает от боли гораздо сильнее, чем готов показать окружающим.

Шестой чиновник делает запись в списке: «Огава Мимасаку записан, как исполнивший обряд фуми — е».

Узаемон думает о чужеземных псалмах Давидовых де Зута, о том, как он чуть не попался, когда Кобаяши решил обыскать жилье голландца. Сожалеет, что прошлым летом не расспросил де Зута о его загадочной религии.

Шум веселья доносится из соседнего зала для простолюдинов.

Первый чиновник теперь спрашивает его: «Пожалуйста, назовите свое имя и должность…»

Покончив со всеми формальностями, Узаемон становится на фуми — е. Смотрит вниз и встречается с взглядом чужеземного бога. Узаемон давит ногой бронзу и думает о длинной череде мужчин семейства Огава в Нагасаки, которые когда‑то наступали на эту же фуми — е.

В прошлый Новый год Узаемон гордился, что стал последним в той череде: некоторые предки, как и он, тоже были приемными сыновьями. Но сегодня он чувствует себя самозванцем и знает почему.

«Моя преданность Орито, — облекает он причину в слова, пусть и не произносит их, — сильнее моей преданности роду Огава».

Он чувствует лицо Иисуса Христа сквозь подошву.