Читать интересную книгу Тысяча осеней Якоба де Зута - Дэвид Митчелл

— Может Огава-сама проявить щедрость и уделить мне немного времени?

Ожидая, когда откроют ворота дома, Узаемон слышит старческий голос.

Согбенная старая женщина, судя по одежде, живущая в горах, поднимается от кустов, которые растут у ручья.

Иохеи набрасывается на нее:

— По какому праву ты произносишь имя моего господина?

Слуга Киошичи открывает ворота. Видит старуху и объясняет:

— Господин, это слабоумное создание ранее уже стучалось в боковую дверь и просило разрешения поговорить с переводчиком Огавой — младшим. Я надеялся, что старая ворона уже улетела, но, как видит господин…

Ее обветренное лицо, обрамленное шляпой и соломенной накидкой, не похоже на хитрые лица нищих.

— У нас есть общий друг, Огава-сама.

— Довольно, бабушка, — Киошичи берет ее за руку. — Время тебе идти домой.

Он проверяет свои слова взглядом на Узаемона, который отвечает одними губами: «Повежливее».

— Охранные ворота находятся там.

— Но Курозане в трех днях пути, молодой человек, на моих старых ногах, и…

— Чем раньше вы отправитесь в обратный путь, тем, конечно, будет лучше, не правда ли?

Узаемон минует ворота дома Огавы и проходит по каменному саду, где на хилых цветах жирует один лишь лишайник. Саидзи, сухопарый, с лицом, похожим на птицу, личный слуга отца, изнутри отодвигает дверь в главный дом, на мгновение опередив попытку Иохеи отодвинуть дверь снаружи. «Добро пожаловать домой, господин, — слуги соперничают между собой за будущее, когда их хозяином будет не Огава Мимасаку, а Огава Узаемон. — Старший господин спит в своей комнате, господин, а госпожа страдает головной болью. Мать господина ухаживает за ней».

«Значит, моя жена хочет побыть одна, — думает Узаемон, — а мать не позволяет ей этого».

Новая служанка появляется со шлепанцами, теплой водой и полотенцем.

— Зажги свет в библиотеке, — говорит он новой служанке, решив написать отчет о литотомии. «Если я буду работать, — надеется он, — моя мать и моя жена оставят меня в покое».

— Приготовь чай для господина, — говорит Иохеи служанке. — Не слишком крепкий.

Саидзи и Иохеи ожидают, кого сегодня выберет будущий хозяин себе в помощники.

— Займитесь, — вздыхает Узаемон, — чем угодно. Оба.

Он идет по холодному, натертому воском коридору, слыша, как Иохеи и Саидзи винят друг друга в плохом настроении господина. Их нападки похожи на супружескую перебранку, и Узаемон подозревает, что ночью они делят друг с другом не только комнату. Поднявшись в святая святых, библиотеку, он задвигает дверь, отгораживаясь от угрюмого дома, сумасшедшей старухи — с- гор, праздной болтовни рождественского банкета и его позорного ухода, и садится за письменный стол. Ноги болят. Он с наслаждением натирает чернильный камень, смешивает натертые крошки с каплями воды и обмакивает кисточку в чернила. Драгоценные книги и китайские свитки стоят на дубовых полках. Он вспоминает свое восхищение, когда впервые вошел в библиотеку Огавы Мимасаку пятнадцать лет тому назад, совсем не мечтая о том, что когда‑то его усыновит хозяин и, более того, он сам станет хозяином.

«Будь менее амбициозным, — предупреждает он более молодого Узаемона, — довольствуйся тем, что есть».

Краем глаза он замечает на ближайшей полке дезутовскую книгу «Богатство народов».

Узаемон выстраивает в ряд воспоминания о литотомии.

Стук: слуга Киошичи отодвигает дверь.

— Слабоумное создание нас больше не потревожит, господин.

Узаемону требуется какое‑то время, чтобы понять смысл сказанного.

— Хорошо. Ее семью надо бы уведомить, что она ведет себя неподобающим образом.

— Я попросил сына стражника так и сделать, господин, но он с ней не знаком.

— Она из этого… Курозаки, вроде бы?

— Курозане, прошу прощения. Кажется, это — маленькая деревня по пути к морю Ариаке, в феоде Киога.

Название кажется знакомым. Возможно, настоятель Эномото однажды его упоминал.

— Она не сказала, какое дело у нее ко мне дело?

— «Личное дело» — все, что она сказала, и что она — травница.

— Всякая полоумная карга, которая умеет варить укроп, называет себя травницей.

— Именно, господин. Возможно, она услышала о нездоровье в доме и хотела продать какое‑то чудодейственное снадобье. Она заслуживает, чтобы ее поколотили, точно, только ее возраст…

Новая служанка входит с ведром угля. Возможно, из-за холодного дня на ней белый головной платок. Кусок текста из девятого или десятого письма Орито приходит к Узаемону из памяти: «Травница из Курозане живет у подножия горы Ширануи в старой хижине с козами, курами и собакой…»

Пол качается.

— Приведи ее сюда, — Узаемон почти не узнает свой голос.

Киошичи и служанка удивленно смотрят на своего хозяина, а затем — друг на друга.

— Беги за травницей из Курозане — за той старухой с гор. Приведи ее сюда.

Пораженный слуга не может поверить своим ушам.

До Узаемона доходит, как странно он себя ведет: «Сначала потерял сознание на Дэдзиме, а сейчас — эта перемена с оборванкой».

— Когда я молился в храме об отце, монах посоветовал, что нездоровье может быть связано с тем, что… что от дома Огавы требуется пожертвование, и боги пришлют… э-э… предоставят такую возможность.

Киошичи сомневается, что посланники богов могут быть такими смердящими.

Узаемон хлопает в ладони:

— Не заставляй меня повторять, Киошичи!

— Вы — Отане, — начинает Узаемон, не решаясь дать ей почетный титул. — Отане-сан, травница из Курозане. Ранее, на улице, я не понял…

Старая женщина сидит, как нахохлившийся воробей. Ее глаза ясные и проницательные.

Узаемон отпускает слуг.

— Я извиняюсь за то, что не выслушал вас.

Отане принимает извинение, но ничего не говорит пока.

— Путь из феода Киога занимает два дня. Вы спали в гостинице?

— Мне требовалось прийти сюда, и теперь я здесь.

— Госпожа Аибагава всегда говорила об Отане-сан с большим уважением.

— Во второй свой визит в Курозане… — ее киогский диалект полон достоинства, — госпожа Аибагава точно так же отзывалась о переводчике Огаве.

«Ее ноги, может, и болят, — думает Узаемон, — но она знает, как пнуть». Жених, который берет невесту по зову сердца, — большая редкость. Мне пришлось жениться, следуя требованиям семьи. Так устроен мир.

— Визиты госпожи Аибагавы — три самых дорогих сокровища в моей жизни. Несмотря на разницу в ранге, она была и остается для меня драгоценной дочерью.

— Я слышал, что Курозане находится у начала тропы, которая ведет к вершине горы Ширануи. Может, — Узаемон все‑таки надеется на лучшее, — вы встречались с ней после того, как она вошла в храм?

Ответ читается на печальном лице Отане — горькое «нет».

— Любое общение запрещено. Два раза в год я ношу лекарства храмовому доктору, учителю Сузаку, к дому у ворот. Но никому постороннему не разрешается идти дальше, разве что по приглашению учителя Генму или владыки — настоятеля Эномото. И не приходится рассчитывать…

Отодвигается дверь, и служанка матери Узаемона вносит чай.

«Мать недолго ждала, — отмечает Узаемон, — чтобы прислать шпионку».

Отане кланяется в ответ, приняв чай на подносе из орехового дерева.

Служанка уходит на допрос с пристрастием.

— И не приходится рассчитывать, — продолжает Отане, — что в храм пустят старую собирательницу трав. — Она обхватывает чайную чашку покрытыми несмываемыми пятнами от трав костлявыми пальцами. — Нет, я не принесла весть от госпожи Аибагавы, но… Хорошо, я буду очень краткой. Несколько недель тому назад, в ночь первого снега, гость нашел убежище под моей крышей. Молодой аколит храма на горе Ширануи. Он сбежал оттуда.

Силуэт Иохеи проходит мимо бумажного окна, на которое падает отраженный снегом свет.

— Что он рассказал? — во рту Узаемона разом пересохло. — Она… госпожа Аибагава здорова?

— Она жива, но он говорил о жестокостях, творимых Орденом над сестрами. Он говорил, что если об этих жестокостях узнают, то даже связи владыки — настоятеля с Эдо не помогут защитить храм. Таков был план аколита — пойти в Нагасаки и рассказать об ордене горы Ширануи магистрату и его суду.

Кто‑то метет снег в саду жесткой, замерзшей метлой.

Узаемону холодно, несмотря на жаркий огонь.

— Где беглец?

— Я похоронила его на следующий день между двумя вишневыми деревьями в моем саду.

Что‑то прошмыгнуло на периферии поля зрения Узаемона.

— Отчего он умер?

— Есть семейство ядов, которые, будучи однажды принятыми, остаются в теле, не причиняя вреда, если каждый день принимается противоядие. Но без этого противоядия яд убьет человека. Такая моя догадка.