ней о чём-то важном, и сказал:
– Девочка моя, мир очень непрост. В нём много интересного, это правда, но опасного, грустного и злого гораздо больше. Я могу тебя от него защитить. Здесь ты в безопасности, здесь у тебя есть и будет всё, чего ты захочешь, и, кроме того, так ты всегда будешь со мной. Тебе чего-то не хватает? Скажи, чего. Это поправимо.
Ей хватало всего. Она обняла его и поняла, что ей не нужен никакой глупый мир снаружи, если взамен им нужно будет расстаться.
С того момента и до сего дня папа дважды – раз в Айдун, раз в день её рождения – позволил дочери покинуть дворец, отпустив её кататься в закрытой карете. Царевна во все глаза глядела в маленькие окошки на город, беспорядочный, людный, шумный, и была страшно рада, что, в отличие от всех этих несчастных на улицах, ей не приходится жить вот так. Это, наверное, было очень сложно, раз уж от одного только взгляда со стороны у Царевны голова шла кругом…
Она вернулась к книгам, и долгое время ей было в них хорошо. Когда она выросла, на смену энциклопедиям пришли истории о достойных девушках и благородных мужчинах, о пороках и добродетелях, неизменно побеждающих в конце. Приключения на страницах раздвигали стены и сокращали время, которое мучительно тянулось, когда его было нечем заполнить… Вот только за все эти годы даже книги ужасно ей наскучили, хотя папа не забывал присылать новые. В последнее время у неё совсем не было охоты читать читать.
Летом можно было бы погулять в саду, разбитом специально для неё во внутреннем дворе. Он упоительно цвёл по весне, и Царевне было приятно, что этот сад принадлежит ей и только ей, что никому, кроме неё да садовника, нет хода под его тенистый полог, если она сама не позволит. Сейчас, ранней весной, деревья стояли полуодетыми, но летом их кроны казались отсюда, из окон верхнего этажа, то ли мягкой лужайкой, то ли зелёным озером, волнующимся от ветра. Царевна любила смотреть на сад, а ещё – на звёзды. После того, как в детстве ей показали карту звёздного неба, она узнавала их в ясные дни и радовалась им, как старым знакомым. Каждую ночь над дворцом горделиво вставало созвездие Аренарии, а вон там, правее и дальше, виднелось распластанное крыло Огнептицы…
Иногда Царевна так долго глядела на звёзды, что они являлись ей во сне. Ей снилось, что она встаёт ночью, открывает окно, чтобы подышать, и Огнептица вдруг слетает с небесного свода к ней на подоконник. Ослепительно светлая, сложив крылья, она склоняла голову Царевне на грудь – и та просыпалась, обожжённая жаром её пламенных перьев…
Птичка на канве, такая же огненно-рыжая, уже лишилась половины своего пышного хвоста. Царевна много вечеров сидела над пяльцами, и работа уже близилась к концу, но сегодня она вдруг поняла, что и вышивка тоже невыносимо ей надоела. Она упрямо продолжала распарывать стежок за стежком, когда вдруг услышала стук – в… окно.
Оно было открыто и задёрнуто лёгкими шторами, трепещущими от прохладного влажного ветра. Защищённые коваными решётками створки были распахнуты наружу – и вот кто-то учтиво постучал в стекло, словно просил разрешения войти. Что же это? До земли ведь так далеко! Мгновенно захваченная любопытством, Царевна бросила вышивку, подошла к окну – и, изумлённая, невольно отступила на шаг, потому что по ту сторону подоконника стоял человек.
Это был мужчина; кроме отца да учителей, она видела мужчин очень редко, тем более – своих ровесников, а этот если и был старше неё, то вряд ли намного. Высокий и стройный, он был безукоризненно одет и коротко подстрижен – это смотрелось непривычно, но ему шло. Красивое – ох, Айду, какое же красивое! – лицо оттеняли чёрные усы и ухоженная бородка. Но самое главное – самое главное было то, что он в самой непринуждённой позе стоял на воздухе, словно на паркете, и, кажется, это обстоятельство его ни капельки не смущало.
– Добрый вечер, ваше высочество, – сказал он с обворожительным полупоклоном, и Царевне показалось, что этот глубокий, тёмный, бархатный баритон проник ей до самого сердца, – примите мои извинения, если я вас напугал.
– Что вы, ничего подобного, – вежливо ответила Царевна, не в силах оторвать от него взгляд. Глаза незнакомца, светлые-светлые, прозрачно серые с голубой ноткой, необоримо притягивали её глаза, и, глядя в них, она забыла, что удивлена…
Она не лгала: она его не испугалась. В конце концов, это ведь не какое-нибудь чудовище, а просто человек, и, к тому же, если она закричит, горничные услышат – они тут, рядом, только через приёмную пройти…
– Ах! – воскликнула Царевна, вдруг поняв, что к чему. – Так вы, должно быть, волшебник?
Конечно! Как же она сразу не догадалась? Она ведь не раз и не два слышала от папы про его верных магов и про то, на что они способны. Почему бы и не летать? Наверняка они умеют и это.
– Вы совершенно правы, – улыбнулся мужчина, – хотя я предпочитаю, чтобы меня называли Чародеем.
Теперь Царевна точно знала, что ей нечего бояться. Она помнила, что волшебникам можно доверять: они все приносили присягу её отцу, а значит, не могут, да и не захотят её обидеть. Даже если и нет, она так и так ни за что не поверила бы, что незнакомец с такими прекрасными глазами желает ей зла…
Она сделала реверанс и сказала:
– Очень приятно познакомиться, господин Чародей. Пожалуйста, входите.
Ей не хотелось держать такого гостя на пороге, даже если он пришёл незваным.
– О, благодарю, – Чародей склонил голову в знак признательности, – но я как раз хотел пригласить вас на прогулку. Сегодняшний вечер слишком хорош для того, провести его взаперти.
Царевна понюхала волнующий, весенний ветер и вдруг поняла, что он прав. Воздух пах ночью и далью, луны на ясном, звонком небе горели, как маяки… и ей вдруг очень захотелось наружу.
– В сад? – уточнила она. – Я с радостью спущусь.
– Нет… Несколько дальше. Но если вы захотите вернуться, только скажите, и я немедленно доставлю вас обратно.
Слова Чародея, а может, сам его голос, странно манили и заставляли сердце биться чаще. Её родная и любимая спальня вдруг показалась Царевне тесной, словно тюремная камера. Папа рассердится, если она уйдёт без спроса… но он не узнает, если она успеет вернуться до утра. Это будет её маленькая тайна, вот и всё.
– Обещаете? – спросила она.
– Слово мага.
Этого ей было достаточно.
– Тогда