Читать интересную книгу Мартовские колокола - Борис Батыршин

Газеты, имущество и, главное, кадры перешло в полицию, а вся иностранная агентура — и Охранное отделение. Газетёнку «Правда» за ненадобностью закрыли. Кстати, ротмистр Модест Павлович Вершинин — ну, однокашник барона, о котором мы давеча говорили, — тоже тогда в Охранное перешёл. Он состоял в Исполнительном комитете «Дружины» и как раз курировал агентов, наблюдавших за революционерами в эмиграции — вот и решил применить свой опыт на ниве личной охраны государя. Так что, с 1883 года, этот самый баронов приятель но Пажескому корпусу — подчинённый генерал–лейтенанта Черевина[63], главного начальника «Собственной Его Величества охраны».

— Полезные у нашего барона знакомства. — уважительно кивнул Семёнов. — как раз то, что нам сейчас и нужно. Кстати, ты назвал эту компашку «Клубом взволнованных либотрясов» — за что же их так?

— Так это не я. — ответил доктор. — Это Михаил Евграфович наш, Салтыков—Щедрин, в своих «Письмах к тетеньке» сострить соизволили: «Общество частной инициативы спасения» и «Клуб взволнованных лоботрясов». Впрочем — что ждать от рупора либеральной интеллигенции?

— Да… — задумчиво протянул Семёнов. — А идея–то… того… богатая! Жаль, что так по–дурацки закончилось.

— Да вот, похоже, не закончилось. — усмехнулся Каретников. — Корф уверяет — со слов этого самого ротмистра, разумеется, — что «Дружину» распустили из–за того, что его конспирация была, стараниями всяческих болтунов, совершенно нарушена. А под прикрытием этого самого «роспуска» было сохранено активное ядро организации — оно с тех пор находится в глубокой тени, никак о своём существовании не объявляет, более того — оно всячески отрицается. Есть даже мнение, что тему с «Клубом Лоботрясов» Щедрину подкинули через надёжного человека — чтобы и таким вот способом скрыть существование «Дружины».

— Так она существует? — не понял Семёнов. — То есть — и сейчас? И этот ротмистр….

— …является одним из членов её ЦК. — закончил Каретников. — Ты уж извини, что я такие термины употребляю, это всё придумали. Да, ты прав, Олегыч. «Священная дружина» продолжает действовать — и именно с её руководством барон предлагает нам познакомиться. Они, сам понимаешь, в силу своего положения способны отнестись к информации неформально — что нам сейчас и требуется.

— Да, сюрприз… — Семёнов был одновременно и удивлён и задет за живое. — Так вот, значит, что вы вчера с Корфом обсуждали? А меня, значит, не сочли достойным доверия?

— Ты, Олегыч, не обижайся. — Каретников видел, что его друг изрядно задет и поспешил смягчить впечатление. — Никонов вон, тоже толком ничего не знает насчёт «Дружины»; то есть, он в курсе, что приятель барона служит в жандармах, но и только. Так что ты, можно, сказать, первый в курсе.

— Ну, спасибо хоть на этом! — фыркнул Семёнов. — Хотя, конечно, насчёт Никонова — неубедительно; сам знаешь, что он за своими минами и броненосцами сейчас света белого не видит, целыми днями торчит под шпицем. Ладно, я не красная девица, чтобы дуться; давай, рассказывай, что вы с бароном напридумывали…

* * *

Молодой человек в студенческой шинели стоял, облокотившись на перила АнИчкова моста и смотрели в перспективу Фонтанки. От самого моста, река была забита уродливыми баржами; зима эта выдалась слякотной, тёплой, лёд на реках и каналах Петербурга окончательно встал только к середине января. И тем не менее, навигация закончилась в срок, когда ей и было положено; баржи, притащившиеся в Петербург по последней открытой воде были уже разобраны на «барочный лес» и превратились в бесчисленные времянки и сараюшки, облепившие берега Невы, Невок и Фонтанки, команды пароходиков, таскавших баржи в город и обратно, взяли расчёт и разошлись по деревням, а сами эти суда встали на зимний ремонт. Те же посудины, что забили всё течение Фонтанки — на многих из них красовались временные домики, отчаянно дымящие кирпичными трубами), — были на самом деле не баржи а живорыбные садки; Особенно густо они стояли на Неве против Сената и здесь, на Фонтанке у Ани́чкова моста.

Садки эти представляли из себя большие баржи с надстройкой, в которой жили работники. Тут же велась и торговля: Геннадий лениво наблюдал, как с саней, пристроившихся возле баржи, навалом перегружали на борт замороженную рыбу. Рыба это, как он успел уже узнать, добывалась подлёдным ловом в заливе; на люду она немедленно замерзала, а уже здесь, в садках и чанах, часть улова оживала.

На дощатой палубе, между чанами, на рогожах была вывалена мороженая рыба: судаки, лещи, сиги, окуни, корюшка и тому подобные богатства… По бокам от входа стояли дыбом громадные замороженные белуги, длиной аршина[64] в два, а то и поболее. В бочках, стояла солёная рыба, рядом в окоренках — икра разных сортов. Тут же, над дощатым прилавком висели громадные весы в виде коромысла с медными цепями и тарелками, рядом — маленькие, чашечные.

Здесь, на Фонтанке, садки с славились разнообразием отборного товара — правда, и цены здесь были повыше, и покупатели побогаче. Народу теперь было немного; до Масленицы и Великого поста, когда многие не ели мясного, оставалось ещё пол–месяца.

Геннадий снова — уже в который раз! — вспомнил полки рыбных отделов супермаркетов своего времени. Конечно, и там нельзя было пожаловаться на недостаток ассортимента. Но — чтобы жители крупного мегаполиса видели такое разнообразие рыбы, выловленной прямо у их порога? А то — лосось норвежский, сельдь поймана где–нибудь у берегов Гренландии, за жалким минтаем так и вовсе пришлось идти за половину земного шара, к берегам Чили… а здесь — такое богатство и всё своё…

Впрочем, что об этом думать? Прогресс имеет свою цену — и это, в числе прочего, огромный рост численности населения. Вот и приходится гонять сейнеры и плавучие рыбозаводы по всем океанам планеты. Или — нет? В конце концов, те же норвежцы — выращивают же они сёмгу и прочие рыбные богатства в таких же точно садках, в буквальном смысле не выходя за порог своего дома? Ну пусть не в таких, конечно, но — всё же?

Геннадий усмехнулся этим внезапно накатившим мыслям. Они посещали его всё чаще — каждый раз, когда он сравнивал окружающую его действительность с тем, что осталось в родном двадцать первом веке. И каждый раз нет–нет, да и всплывала непрошеная мысль — а, может, всё, что он затеял — зря? И не надо силой гнать людей в светлое будущее, отрывая их с кровью от маленького кусочка их персонального, пусть даже и жалкого с точки зрения далёкого потомка, счастья? Такие мысли следовало гнать от себя…

Всё же надо быть справедливым — прогресс, в том числе и социальный, много дал людям. Конечно, можно понять любителей салонных танцев и «хруста французской булки» — как выразился один из собеседников Геннадия на каком–то форуме. Но что казали бы эти доморощенные эстеты, увидев двенадцатилетних гулящих девиц в каменных колодцах петербургских дворов? А оборванных нищих, роящихся на папертях храмов, мимо которых катит на лихачах сытая публика? И избитого пацанёнка, не сумевшего угодить похмельному ублюдку — хозяину лавки, где мальчишка служит на побегушках?

На ближайшей к мосту барже–садке раздались шум и брань. Геннадий пригляделся — ну да, так и есть, приказчик, отпускавший икру, поносил бедно одетого человека. Тот выбирался по сходням на берег, вытирая губы, на которых налипли икринки. Так и есть — бедный покупатель, возжелавший полакомиться господским дорогим товаром, явился на баржу со своей булкой, подалее приказчику, прося помазать ее икрой то того, то другого сорта — якобы, попробовать, прежде чем купить. Так и перепробовал, надо думать, все сорта — а потом заявил, что икра–де горьковата или солоновата. Разозлённый приказчик, попавшийся на нехитрую уловку, проводил ловчилу площадной бранью и даже запустил чем–то вслед… Геннадий снова усмехнулся и вернулся к своим мыслям.

Да, цена… в конце концов, у них есть шанс сделать этот путь к прогрессу чуть менее кровавым, чуть более осмысленным чем тот, который был пройден в их собственной истории. Да, через кровь и насилие — а когда было иначе? Но зато — не на ощупь теперь будет выбираться человечество, не нащупывать в страшной игре проб и ошибок верный путь. Ему, этому человечеству, повезло — есть те, — точнее, тот, — кто точно знает, что и как надо делать. Остановка за малым — заставить теперь человечество поступать так, как он, знающий и понимающий, ему укажет. А значит — надо сделать так, чтобы его слушали. И — услышав, подчинялись.

А значит — снова кровь, подумал молодой человек. И нету в мире другого пути, как ни бейся… не придумано. И надо снова загнать поглубже все эти мысли, которые, право же, не способны принести ему ничего, кроме сомнений. А сомнения — слабость. Всегда. Только те, кто, не сомневаясь, следуют выбранному пути, побеждают. Это — непреложный закон, так бывает всегда. И нельзя пройти этот путь, давая мудрые советы, подкидывая сворованные из будущего рецепты благоденствия или технические новинки — как привыкли думать иные, с позволения сказать, литераторы его времени. Только решимость — и, конечно, способы борьбы. Правы всё же были.. будут? — эсеры. Если что и следует сохранить в первую очередь — то это их партийный лозунг[65]…