Борис Батыршин
Мартовские колокола
Часть первая
Гимназический вальс или «Игра в одни ворота».
Глава первая
Осенний день был чудесен. Нежаркое сентябрьское солнышко щадило затянутых в сукно и толстую кожу людей; короткий, теплый еще дождик прибил пыль, поднятую лошадиными копытами. Воздух над полями и невысоким, увенчанным сосновым бором откосом был прозрачен, как наилучший хрусталь, а потому издали можно было различить и шитьё на офицерских мундирах, и императорские вензели на ташках гусар, и латунные кокарды киверов. Правда, время от времени ряды войск затягивала сплошная ватная пелена порохового дыма; а уж когда стреляли двухфунтовки, стоящие у самого моста, то дымные столбы вылетали из их жерл на много метров вперед, закрывая от наблюдателей всё: и сдвоенные ряды парижских волонтёров в нарочитых обносках и «революционных» треуголках, и разворачивающихся на фоне горящих изб кирасиров, и серых с красным гусар Третьего полка, стоявших где–то на дальнем от ручья фланге, возле редких кустов тальника.
— A gаuche convetion mаrche![1]
Неровная линия кавалеристов в серых с красными шнурами ментиках принялась разворачиваться влево. Крайний, высокий худощавый, — единственный, чей мундир был украшен серебряным шитьем, — обернулся, привстав на стременах. От стоящей вдали группы всадников скакал адъютант в роскошном белом кольбаке[2] и голубом ментике, отороченном белым же мехом. На скаку он махал рукой в сторону русских позиций и неразборчиво кричал.
Всадник в серебряном шитье — видимо офицер, командир небольшого отряда, — поморщился и повернулся к гусарам:
— Serrez vous rаnge! Prepаre pour chаrge![3]
По серой с красным шеренге прошло шевеление. Верховые принимали влево, сокращая интервалы между всадниками; малое время спустя они уже стояли колено к колену, выжидающе поглядывая на офицера. Лишь один, правофланговый, боролся с заигравшей некстати кобылой — там мотала головой и дергала повод. Всадник шипел и нехорошо ругался.
— Sаbre а mаine! Portez vous аrme ![4]
Залязгало; высверками вылетели из ножен и легли на плечи клинки. Одна–две лошади испуганно дёрнулись, но остались в строю. Адъютант подлетел к офицеру и, наклонившись, принялся что–то говорить; в стороне как раз бабахнула двухфунтовка и лошадь адъютанта, присев на зады, резко отпрянула от источника звука — тот еле удержался в седле. Гусарский офицер кивнул, опустил руку с саблей к стремени и слегка приподнялся в седле:
— Au trot mаrche![5]
Шеренга двинулась. Гусары по–прежнему держали сабли у плеча. Впрочем, кое–кто взял клинок перед собой, наискось конской гривы, что, похоже, было против правил — офицер недовольно покосился на нарушителей, но замечания не сделал. Кони шли ровно, всадники держались колено к колену; лишь игривая рыжая правофлангового мотала головой, норовя вырваться из строя вперед.
— Au gаlope mаrche![6]
Ухнуло. Пехотинцу, стоящему крайним в небольшой группе, мимо которой как раз проходили гусары, показалось, что под ним дрогнула земля; солдат поспешно шагнул в сторону. Серомундирная шеренга прянула, стремительно теряя стройность: несколько всадников, в том числе крайний гусар на рыжей кобыле сразу вырвались вперед — кто на полкорпуса, а кто и на целый лошадиный корпус.
— Сharge!!![7]
Сабли разом взлетели: серые не крутили ими по–казачьи над головой, а вытянули вперед, подобно копьям, между лошадиными ушами. Оружие они держали плашмя, оборотив кисти пальцами вниз. Впереди — рукой подать! — колыхалась буро–сизая масса крестьян в суконных армяках, обшитых мехом безрукавках. Среди моря бесформенных шапок виднелись кое–где кивера и папахи с ополченческими крестами. Навстречу гусарам качнулся частокол двурогих свежеобструганных вил и кос, насаженных торчком; замелькали в толпе топоры на длинных, на манер алебард, древках. Из толпы партизан ударил выстрел–другой, но это не могло уже остановить стремительный накат серо–алых.
Почти достигнув щетины выставленных навстречу острий, верховые приняли влево и, уже по одному поскакали, вкруговую обтекая партизан. Те, сбившись в плотную группу, напоминали теперь сердитого ежа: гусары, кружась вокруг этой колючей массы, с замаха рубили по выставленным древкам; летели щепки.
— Ну вот, судари мои, они и попались! — довольно проворчал Корф и повернулся к молчащим в сёдлах кавалергардам. Скользнув взглядом по всадникам, барон незаметно со стороны дернул щекой: масти коней были разнобойные, положенной полку вороной не было вовсе. За шеренгой статных молодцов в чёрных кирасах и белых мундирах стоял ряд чёрных с серебром александрийцев. А красиво, чёрт возьми! Нет, жаль всё же, что кони не в масть…
— Вахмистр?
От шеренги гусар отделился невысокий, крепкий унтер, ладно сидящий на вороной лошади. Барон снова поморщился; что лошадь, что всадник, были явно не гусарских статей; эдакому молодцу служить бы в драгунах. «Впрочем, — напомнил себе Корф», — не надо судить строго. Вечно я забываю, что тут правила иные. Эти люди, хоть и стараются, изо всех сил, но вот подбирать людей и лошадей по росту и статям позволить себе никак не могут. Да и зачем это, если вдуматься?»
— Вот что, голубчик, а подрежьте–ка вы серым гусарам хвосты! И нас заодно фланкируете…
Унтер кивнул, вскинув пальцы к козырьку, крутанул лошадь и вернулся к своим гусарам. Барон недоумённо нахмурился: сколько не напоминай себе, а вбитое годами строевой службы не вытравить самовнушением…
«….Если же нижний чин едет верхом на заузданной лошади (то есть поводья в обоих руках), то для отдания чести правую руку не прикладывает к головному убору, а лишь поворачивает голову к начальнику и провожает его глазами…»[8]
Конечно, на войне подобным придиркам не место, но мероприятие, на котором он сейчас находился с чистой совестью можно назвать манёврами — а уж на манёврах–то сам Бог велел требовать от нижних чинов строгого следования уставу… ну вот, опять! Какой, к свиньям, устав? Он остался в ста тридцати годах, в прошлом…
— Са–а–бли вон! Рысью–марш!
Эх, трубача нет! А без него — что за кавалерийская атака! Никакого шика. По правилам сейчас следовало трубить к галопу, а потом: «Марш—Марш!» И «Строй равняйсь!» — эскадрон, подняв палаши, пускает в карьер; усатые унтера следят, чтобы кавалеристы на правом фланге не отпускали особенно поводов, ибо опытом доказано, что левый фланг не успеет скакать за правым, ежели оный пустит без всякой сноровки…
Серые увидели угрозу и начали поворачивать навстречу. Поздно: гусары не успели не то что разогнаться навстречу кавалергардам, а даже не смогли сплотить ровную линию; к тому же партизаны, воодушевленные помощью, сломали своего ежа и кинулись отбивать остановившихся гусар от строя, окружая их вопящей толпой, ощетиненной вилами и косами. «Французы», попавшие в середину таких группок, крутились на месте, ловко отмахивая саблями тянущиеся со всех сторон дреколья.
Однако, две трети серых все же успели сбиться вместе и встретить атаку лицом к лицу. В последний момент они даже слегка разредили строй, и тяжёлые кавалеристы картинно, на публику, гребенкой прошли сквозь гусар; залязгали клинки, и барон краем глаза увидел, как чёрно–серебряные александрийцы поскакали в обхват, прижимая серых к нестройной массе партизан — на вилы, на косы, на разгром…
Офицер серых ловко (барон даже удивился — откуда такая сноровка у далеких потомков?) отбил два удара баронова палаша, потом отсалютовал Корфу саблей:
— Ну что, расходимся? Классно отыграли!
Барон согласно кивнул, принял коня в сторону:
— Назад, господа кавалергарды! Ры–ы–ысью!
* * *
— А барон–то… бог войны! — радостно крикнул Николка.
Ваня кивнул. Корф и правда был хорош, хотя и пришлось ему сменить роскошное латунно–полированное облачение на более соответствующие эпохе — чёрную крашеную кирасу и высокую кожаную каску с щетинным гребнем.
Впрочем, рассматривать кружащих в клубах пыли и упоённо звенящих клинками кавалеристов, Ване было некогда. Поставив тяжёлое ружье на землю, он сосредоточенно забивал бумажный пыж в ствол. В губах он сжимал медяшку капсюля: не забыть надеть его на шпенёк, иначе молоточек замка только всухую щёлкнет, не воспламеняя порох в казённике и не толкнув в плечо отдачей.
Ружья раздобыл им всё тот же барон — в Фанагорийских казармах, кроме винтовок Крнка и прочего оружейного хлама, нашлось несколько старых, времен ещё Крымской войны, капсюльных ружей с латунными накладками; ими–то и вооружились Роман, Ваня и Николка. Не желая связываться с громоздким построением мундира (что, впрочем, было не так уж и сложно, как могло показаться — в швальне Троицко—Сергиевского резервного батальона сшили бы и не такое), мальчики под чутким руководством Порфирьича, денщика Корфа, посетили Сухаревку и подобрали там вполне «антуражные» армяки, кушаки, шаровары и прочее, необходимое уважающему себя «партизану» тряпьё. Ромка заткнул за пояс специально приобретённый на той же Сухаревке крестьянский топор — он нарочно выискивал вот такой, понеказистее, с истёртым Бог знает за сколько лет топорищем и неровным, грубой деревенской ковки лезвием.
![Электронная Библиотека [Русские Книги] 📚 Читать На КулЛиб](https://cdn.coollib.biz/s20/1/1/1/7/9/1/111791.jpg)