что, проникая сквозь завесу защиты, пробирал до костей. Время от времени его сотрясала дрожь, от которой пальцы ног поджимались, а зубы мерзковато клацали друг о друга. Причем никто-то из людей, Тойтека окружавших, не слышал этого клацанья, да и вовсе, казалось, не замечал ни самого Тойтека, ни страданий, им испытываемых.
Кроме одной наглой девицы.
Сперва Тойтек даже не обратил на нее внимания, всецело сосредоточившись на происходящем с ним. Разум говорил, что ветер и вправду теплый, а следовательно, озноб является следствием нарушения терморегуляции, что, в свою очередь, говорит о внутренних изменениях в многострадальном теле.
Девица сидела.
Тихонько.
Рядом.
И тот же растреклятый ветерок доносил до Тойтека запах ее духов, в котором чудилось что-то резкое, но не сказать чтобы неприятное.
Зубы снова клацнули.
И девица вздрогнула.
Покосилась на Тойтека. И подвинулась ближе. Осторожненько. А потом еще ближе. Предупреждающе запищало кресло, настаивая, что пациенту необходим отдых, и в кои-то веки пациент готов был согласиться. Озноб вдруг сменился приступом жара, а тот – ноющей болью в мышцах. Причем во всех, даже в тех, которые знакомы были Тойтеку исключительно по анатомическому атласу. Рот его некрасиво приоткрылся, а из горла донесся тихий стон. Слава всем богам, стон этот не был услышан.
Разве что девицей.
– Вам плохо? – участливым шепотом поинтересовалась она.
– Нет, – неожиданно четко произнес Тойтек. Правда, челюсть после короткого слова дернулась влево. А потом вправо. И встала на место.
Он потрогал языком губу.
И нахмурился.
Не потому, что боль мешала, не такой уж сильной она и была, скорее складывалось ощущение, что вместе с этой болью к нему возвращалась способность управлять телом. Сосредоточившись, Тойтек пошевелил пальцем.
И палец пошевелился.
Мизинец на левой руке. И на правой. А потом и большие пальцы тоже. И кулак получилось сжать. И…
– А у меня троюродного брата тоже парализовало, – доверительно произнесла девица, оказавшись совсем рядышком с коляской. – Только не из-за эксперимента. Пошел рыбачить и наступил на хвостокола. Вроде ж и не сезон был, в сезон-то дураков нет босиком по пескам гулять, а в ноябре-то хвостоколы кочуют, у них самый нерест.
Слушать про хвостоколов Тойтек не желал. Но кто его спрашивал? Рука девицы – звали ее Алиной, пусть информация эта была не самой необходимой, но вот же запомнилось – легла на подлокотник кресла. И Тойтек почувствовал, как его ладонь погладили.
Он нахмурился.
А потом вдруг понял, что улыбается. Не из-за девицы, хотя она, кажется, приняла улыбку на свой счет, но из-за самой способности вообще уловить это прикосновение.
– Если б не дружок его, то все, потонул бы. А тот вытащил. И медбот вызвал, только там руками развели. Яд-то крепкий, а противоядия нет. И лежал он…
Девица призадумалась, а потом еще ближе подвинулась, оказавшись слишком уж близко. А тот, кому полагалось отгонять всякого рода сомнительных девиц, представляющих потенциальную опасность – Тойтек больше не собирался обманываться кажущейся женскою беспомощностью, – увлеченно беседовал с другой девицей…
И не только с ней.
И вроде бы вопросы обсуждали важные, вытряхивая детали странных покушений, но все равно…
– Долго он лежал, – Алина вздохнула. – Отец его даже в Кинхар возил, думал, получится по страховке проводящие нейроны заменить…
Весьма сомнительная методика, от использования которой во всех центральных мирах давно уже отказываются, поскольку приживаемость слабая, даже при выращивании ткани из собственного биоматериала пациента. Но самая большая проблема лежала в затухании сигнала вследствие недостаточно точной калибровки…
– …Но сказали, что случай не страховой. Счет выставили. И кредит не дали, – Алина теперь сидела совсем уж рядышком, положив руку на колени Тойтека. – Вот и вернулись ни с чем. Так бы и лежал, если б однажды его шершень не ужалил.
В ее руках появилась склянка.
– Тоже не сезон… – Алина склянку потрясла, и тварь внутри ее – меньше всего походила она на стандартного шершня, будучи размером с небольшую птаху, – загудела. – Но я для вас нашла.
Тойтек открыл было рот.
Он морально не был готов испытать на себе всю мощь народной медицины.
– Про шершня бабка моя сказала. Что раньше их использовали и даже изучали что-то там, но потом прекратили…
Тварь затихла, позволяя разглядеть себя. Определенно, она была насекомым. Но… массивная головогрудь отливала металлической синевой, как и пара сетчатых крыльев. Подвижное брюшко покрывал мелкий пух, на котором виднелись рыжие пятна то ли пыльцы, то ли ржавчины. Три пары шипастых конечностей деловито скребли стекло, и Тойтек мог бы поклясться, что на этом стекле оставались мелкие царапины.
– Я… не… дмаю…
– Ой, вы еще и разговариваете! – восхитилась Алина, встряхнув склянку, и тварь загудела. Тойтек подумал, что еще немного, и он сам загудит. – Вы не думайте, болеть долго не будет.
Обещание лишь насторожило.
– Зато Трой так поскакал, будто паралича никогда и не было! И потом еще папенькин старый приятель, он на ферме работает…
Тварь уставилась на Тойтека фасеточными глазами, в которых виделась мрачная решимость вкупе с согласием взять на себя нелегкую миссию по возвращению здоровья человеку.
– …Он шершнями все лечит. Особенно для спины хороши. Деверь одной маминой подруги, вы ее не знаете, так он так спиной маялся, ему врачи говорили, что это из-за искривления, корсет велели носить, но ему неудобно… так он шершней пару посадил, и все прошло.
Дернулись жвалы.
Шевельнулись усы.
– Так что вы не думайте, наши ими все лечатся, и пока еще никто не умер, – девица ловким движением руки сняла крышку и прижала флакон к ноге Тойтека, одновременно стукнув по днищу. Разъяренный шершень взлетел, стукнулся о стенку, чтобы в следующее мгновенье свалиться с нее. Острые коготки на лапах пробили и мох, и ткань.
А в следующее мгновение…
Тойтек не думал, что он может орать так громко… Кахрай вскочил, а следом и ахайорец, и все три его жены, и рыжая, и…
– Шершень, – Алина убрала склянку за спину и указала на несчастное насекомое, которое барахталось, пытаясь выбраться из липкого мха. А тот, верно, решив, что не одной искусственной средой жить можно, никак не желал упускать добычу. – Пролетел… поле-то на объекты покрупнее рассчитано, а шершни…
Второй укол заставил Тойтека взвыть.
Будто… будто огня в кровь плеснули. Взмахом руки Кахрай отправил шершня на свободу, и тварь закружилась, загудела, сопровождаемая многими взглядами. А Алина этак участливо поинтересовалась:
– Очень болит?
Болело… так болело, что Тойтек стиснул зубы, не желая показывать, насколько болит. И вообще… просто шершень, насекомое… а ощущение, что несчастное тело сейчас просто расплавится вместе с мышцами, костями и жалкими остатками