— На кровавом прошлом не сделать популярности.
— Прошлое осталось далеко позади. К их мнению прислушивается премьер-министр. При нужной подаче можно далеко шагнуть.
— Если удачно сложится, что сделаешь с ним? — кивнул очкастый профиль в мою сторону. — Ребенок тянет тебя на дно, разве не видишь? Его мать — шлюха. Нарочно не избавилась от плода, дождалась, когда стало невозможным вытравить, и принесла подарочек в подоле.
— Магда, уйми язык. Что случилось, теперь не изменить. Оскорбляя ее, ты унижаешь меня. Как-никак мы были женаты.
— Заморочила тебе голову, уголовная дрянь, — прыскал злобой женский голос. — Блаженная, и её отродье получилось таким же.
— Магда! — рявкнул собеседник, и я испуганно сжалась от окрика. Мужчина продолжил, мгновенно успокоившись: — Тактика не изменится: ошибки прошлого и заботливый отец, беспокоящийся о своем ребенке.
— Ни одной приличной женщине не понравится, когда за твою штанину цепляется огрызок. От него надо избавиться.
— Не кощунствуй. Если судьбе угодно, чтобы ребенок появился на свет, значит, так должно быть.
Очкастый профиль оскорбленно фыркнул и отвернулся к окну:
— Как знаешь. Не хочешь прислушаться к совету и прошлепаешь партию.
— Поглядим. И зажги свет. Хватит экономить на пустом месте.
Окно расплылось, и передо мной снова появился знакомый океан, только берег был не пологий, а обрывистый и крутой. По плывущему пуху и кругам на воде, я догадалась, что океан тек в одном направлении с неспешной молчаливой величавостью, и неизбежность, с которой неведомая сила перемещала немыслимые водные объемы, унося за поворот, потрясла меня.
На дальнем берегу океана кромка темного леса перевернулась, решив искупаться в воде. Глупые деревья, — посочувствовала я им. Не подозревают, что их тоже смоет в неизвестные дали.
— Посмотри, что там плывет? — спросил сзади скрипучий голос.
— Где? — вытянула я шею.
— Вон там. Подойди поближе, — подтолкнули меня в спину.
Берег был глинистым и неровным, местами целые пласты осели или обвалились, осыпавшись. Я нерешительно потопталась.
— Наверное, это плот или корабль, а на нем плывет пират, — сухой жилистый палец с вросшим ногтем ткнул на океан.
Никаких кораблей и пиратов на водной глади я не видела, но не стала признаваться в слепоте. Осторожно сделала шажок к краю, выглядывая по сторонам. Еще шагнула и провалилась вниз.
На меня накатила паника. Пытаясь выкарабкаться, я с отчаянием хваталась за жалкие кустики и травинки, а меня неудержимо утягивало за увязнувшие ноги. В трех шагах слабый ветер шевелил подол черного платья, приоткрывая черные ботинки со шнурками, с интересом уставившиеся на меня.
Из последних сил цепляясь ногтями за землю, рыхло проскальзывающую между пальцев, я хотела закричать: "Ма-ама!", но вырвался лишь тонкий писк. От безраздельного ужаса и неотвратимости грядущего меня парализовало. Когда я сдалась и перестала что-либо соображать, меня схватили за шкирку и вытащили из черной пропасти, а потом поволокли куда-то.
— Посмотри на себя, мерзавка, — злобствовало черное платье. — Грязная неловкая девчонка! Ты испортила лучший выходной костюм. Ну, ничего, сейчас мы его отстираем.
Черное платье швырнуло меня в ванну и включило холодную воду. Плача, я выдиралась, пытаясь выбраться, но сильные руки безжалостно спихивали обратно, намыливая вместе с промокшей одеждой и окатывая ледяной водой. Грязь утекала потоками в слив.
После того, как охрипло горло, оставалось поскуливать, сжавшись в комочек, чтобы согреться.
— Вот тебе наука, чтобы бережно обращаться с вещами, уголовное отродье, — шипело черное платье.
Зубы громко стучали, и меня колотило, как язычок в маленьком колокольчике, с которым я обычно играла, убедившись, что никого нет поблизости, так как боялась навлечь недовольство.
Очнулась оттого, что кто-то легонько тряс за плечо.
— Эва! Проснись, Эва!
— Что? — сипло забормотала, не в силах разлепить глаза. Кто это? Не сразу дошло, что надо мной склонился обеспокоенный Мелёшин.
— Ты плакала, — пояснил тихо. — Я испугался за тебя. Сначала не понял, кто пищит так тоненько. Что тебе приснилось?
— Тут много и пусто, — пробурчала сумбурно. — Места много, но оно не греет. Я замерзла. И окно большое. Вдруг кто-нибудь разобьет и залезет? Боюсь.
— Иди сюда, — сказал Мэл, залез под одеяло и притянул к себе. — У тебя лицо мокрое. Страшный сон?
— Да, — проворочала я языком, отогреваясь у теплого бока, и, прижавшись сильнее к Мелёшину, уснула.
Отличный сон под утро, отличное пробуждение и бесящий потолок. Я поняла, что неправильные формы раздражали меня невыносимо. Наверное, чтобы достать до верхней точки, необходимо заказывать подъемный кран.
Потянувшись вкусно и полно, разогрев каждую мышцу, я сладко назевалась. А при виде спящего Мелёшина, вольготно развалившегося на другой половине дивана, вспомнились ночные страхи.
Осторожно убрав руку Мэла, я выбралась из-под одеяла и на цыпочках сбегала в ванную, где привела себя в относительный порядок. Сначала решила потихоньку одеться и драпануть из квартиры, но потом подумала: взгляну напоследок, как спят принцы. В моем представлении они должны спать на спине, сложив руки на груди, словно умершие, а рядом обязан покоиться на подушке верный меч.
Забравшись на диван, я устроилась рядом с Мелёшиным, и, облокотившись, принялась наблюдать за ним. Пока бегала по своим гигиеническим делам, Мэл развернулся на другой бок лицом ко мне. Он мало походил на принца: всхрапнул, пару раз причмокнул, потер во сне щеку и обнял подушку. Я с интересом наблюдала за подрагивающими ресницами и заметила, как мимолетный отблеск слабой улыбки набежал на его лицо. Судя по всему, Мэлу снился хороший сон, в отличие от моего, ночного и безрадостного.
Не будем вспоминать о плохом, будем мечтать о хорошем. Не удержавшись, я осторожно провела пальцем по бровям Мелёшина, "разрисовывая". Волоски оказались жестковатыми. Мэл вскинул руку во сне и почесал лоб и брови, наверное, ему стало щекотно.
Меня же будто кто специально тянул. Палец прочертил линию вдоль носатого профиля и спустился ниже. Аккуратно обвел нижнюю губу, а потом верхнюю, задержавшись на ямочке. Увлекшись, я погладила слабую щетину на щеке, сначала подушечками пальцев, потом тыльной стороной ладони. Здорово!
С опозданием сообразила, что дыхание спящего изменилось, лишь когда его рука внезапно схватила мою.
— Еще напугаешь, написаю на твой диван, — сказала я шепотом на ухо.
Мелёшин сонно улыбнулся, потянулся вширь и в длину и протер глаза свободной ладонью.
— Как спалось? — осведомился хрипловато.
— Нормально, — пожала я плечами. — Хорошо. Даже окно не беспокоило.
— Агорафобия? — спросил он, разминая мои пальчики.
— Что это за зверь такой? — я не спешила вырывать руку. Ласкающие поглаживания жуть как затягивали.
— Боязнь открытого пространства, — пояснил Мэл.
— Не знаю. Раньше такого не было. Только здесь.
— Значит, придется менять квартиру.
— Зачем? Наверняка ты вложил в неё много сил. Здесь немало оригинальных дизайнерских задумок.
— Мне отдали ключи, и всё. Самого утомляет эхо, — сказал он и зевнул.
Я подвинулась к Мелёшину — теплому, домашнему и понятному. И не скажешь, что может быть надменным и корчить презрительные рожи.
— Что? — спросил он.
— Ничего. Ты смешной, — подула на лоб, взъерошивая его волосы.
— Эва… — Мэл прочистил горло, прокхыкавшись. — Я не железный. Лучше не надо.
Он и не знал, что я решила. Вот так, спонтанно, внезапно, глядя на его растерянное лицо. Нужно попробовать. Хочу попробовать, потому что надоело бегать кругами как заяц.
— Хорошо, что не железный, — прикоснулась к его губам. Мелёшина аж подбросило.
— Подожди, Эвка, и никуда не уходи, — вскочил и исчез за дверью ванной.