Она перевернулась на бок, посмотрев на него. Он лежал на спине, глядя в потолок, напомнив ей Эйдена, когда он искал в своей голове ответы.
— Меня не тошнит, если ты об этом.
— Ну тогда ладно.
— Ты нанесешь символ?
— Да, если ты все еще хочешь этого. Исправлю поврежденный и нанесу новый, который не даст тебе забирать энергию у других.
— Спасибо.
Почему он так охотно согласился? Потому что его больше не волновало, выживет или нет?
— Тогда нет причин ждать, да? — он опустил ноги с кровати, и она увидела рану на его икре. Свежую, ярко-красную, воспаленную. Ему должно быть очень больно.
Она потянулась и схватила его за руку, не давая встать.
— Как ты себя чувствуешь?
— Нормально, — сказал он, вырывая руку.
Вновь расстроенная, она смотрела, как он залезает в сумку, оставленную братом. Взяв все, что ему было нужно, он разложил оборудование рядом с ней.
— Переворачивайся.
Она послушалась. Он не произнес ни слова, отодвигая края больничной пижамы, в которую она все еще была одета, ткань задралась до плеч. Было больно, когда он исправлял символ на ее спине, — игла проходила через свежий рубец и заживающую плоть.
Когда он закончил, она уже вся вспотела и дрожала.
— Куда тебе нанести новый символ?
Был шанс, что она вновь станет человеком. Нормальной. И это значило, что был шанс, что она сможет вновь увидеть отца. Он взбесится, когда увидит татуировки на ее руках. Не за чем добавлять к ним еще одну, чтобы он разозлился еще сильнее.
— На ногу.
Ее спину сильно трясло, так что она и не пыталась лежать ровно. Она просто приподнялась на подушке и вытянула одну ногу.
Райли закатал ее штанину до колена и замер на несколько секунду. Только смотрел на нее… разгоряченно?
— Райли?
Ее голос вырвал его из тех мыслей, в которые он погрузился. С сердитым видом он вернулся к делу. После предыдущей эта татуировка была едва ощутима. Но — ого! — получилась такой большой, растянувшись от колена до лодыжки.
Тату-машинка затихла, Райли все сложил обратно, затем протер ее окровавленную голень полотенцем из ванной.
— Виктория не права. Ты не умрешь, если это не сработает.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Если ты начнешь слабеть или не сможешь больше есть обычную еду, то я просто нарушу символ, и ты вновь станешь нор… собой.
Он оборвал себя на слове «нормальной». Но суть в том, что она снова станет опустошительницей, если он нарушит этот символ. С одной стороны, она поняла, что ему все еще важно, выживет она или нет. С другой — он поставил крест на их отношениях, ведь так?
— В любом случае, я хочу, чтобы он оставался, — ответила она. — И действовал.
— Мэри Энн…
— Нет. Поэтому мне нужно, чтобы ты нанес еще один символ.
Его глаза сузились, но он не стал возражать. Однако она его хорошо знала и догадывалась, что Райли думает о том, что он поступит, черт побери, как сочтет нужным.
— Какой?
— Ты знаешь какой. Я хочу такой, как у Эйдена. Тот, что не позволит никому нарушить символы, никогда больше.
Он замотал головой, еще пока она говорила.
— Признай это. Если бы у меня был этот символ, то ведьмы не попытались бы проделать дыру в том символе, который не позволял мне умереть от физических ран, — ведьмы могли чувствовать защитные символы и понимали, от чего именно те защищают.
— Да, но что если тебя захватят в плен? Что ты будешь делать, если тебе нанесут опасный символ?
— Тогда мне нужен тот, что не позволит нанести новые.
— Никто в здравом уме не согласится на такой символ. Ты останешься беззащитной перед массой других заклинаний.
— Райли.
— Мэри Энн.
— Я хочу этот символ, Райли. Первый, о котором я говорила.
— Риск слишком велик.
— У Эйдена же есть.
— Потому что в его случае риск оправдан. Слишком многие тянутся к нему, хотят его использовать, захватить контроль над ним, навредить ему.
— У меня для тебя новость: мне тоже пытаются навредить.
Вообще-то все, кого Райли знал, хотели убить ее. Даже его братья. Или только она помнит, как они смотрели на нее той ночью, когда она убила тех ведьм и фейри? С ужасом, отвращением и злостью. Единственной причиной, по которой они согласились влезть во все эти неприятности, чтобы спасти ее сегодня, было то, что Райли любит ее. Или любил раньше.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— С несокрушимым символом, который не дает тебе умереть от ран, как по-твоему ведьмы решат убить тебя в следующий раз? — зарычал он. — А они попытаются убить тебя снова. Тебя винят в «алой резне».
— Но я…
Он оборвал ее на полуслове.
— Если ты сама не понимаешь, то давай я объясню. Они запрут тебя, заморят голодом и будут пытать, не убивая, день за днем, пока ты просто не умрешь от старости.
Невозможно.
— Это займет десятилетия.
— Именно.
Она внезапно поняла, что позволяет ему запугать себя.
— Нанеси мне символ.
Она уже решила: она скорее умрет сама, болезненно, мучительно, чем станет причиной чьей-либо смерти из-за того, что проголодается. Он не сможет заставить ее передумать.
— Я уже убрал оборудование.
— Да, это ведь так сложно снова его достать.
— Нет.
— Я не хочу больше быть угрозой для тебя.
У него заиграли желваки.
— Ты не угроза для меня.
— О, и что же изменилось? — она старалась сказать это так буднично, как могла. Наконец-то, она узнает, почему он так себя ведет.
Он пробежался языком по зубам, глаза засверкали знакомым зеленым пламенем. Но не желания, а ярости. То, что никогда прежде не было направлено на нее.
— Я больше не могу менять обличье.
Он не мог… стоп, стоп, стоп.
— Что?!
— Я не могу превратиться в волка. Я пытался. Тысячу раз, с тех пор как мы покинули больницу. Я просто… не могу.
— Потому что я… потому что я покормилась от тебя?
— Ты не хотела этого, даже сопротивлялась, но я заставил тебя, вынудил покормиться, — ярость рассеялась, уступая безнадежности. — Впрочем, неважно. Это ничего не изменило.
Неважно? Да не было ничего важнее! Он, может, и давил на нее, но она приняла. Она забрала его волка. Его истинную сущность. Настоящий он потерян. Навсегда. Из-за нее. Неудивительно, что он вел себя так, будто ненавидел ее. Он, правда, ненавидит ее.
— Райли, прости меня. Мне так, так сильно жаль. Я не хотела… Я бы никогда…
Нет таких слов, которые могли бы выразить всю глубину ее сожаления. Нет ничего, что могло бы утешить его.
Из всего, что она натворила, это было наихудшим. И эти иссохшие слезные железы? Они внезапно вспомнили, как работать. Ее глаза защипало от слез, по щекам потекли тонкие струйки.
— Мы знали, что это возможно, — сказал он.
— Ты теперь… человек?
Горький смешок.
— Вполне себе.
Все хуже и хуже. Это, наверняка, настоящая пытка для него. Он был перевертышем всю свою жизнь.
Его очень долгую жизнь. Которая сейчас может оказаться очень короткой. Все. Из-за. Нее. Его друзья были перевертышами. Его семья. А теперь он стал таким, каким он ненавидел быть: уязвимым.
Райли поднялся на ноги и отвернулся от нее.
— Я собираюсь в душ. Постарайся немного отдохнуть.
Он не стал дожидаться ее ответа и ушел в ванную, закрыв за собой дверь.
Закрывшись от нее.
Раз и навсегда, подозревала она.
Мэри Энн свернулась клубочком и разрыдалась.
* * *
Эйден выругался сквозь зубы.
— Ты это слышала?
— То, что только что вырвалось из твоего рта? — спросила Виктория. — Да. Ты буквально крикнул матом прямо мне в ухо.
— Не это. То, что Райли сказал Мэри Энн.
— Оу. Нет. А ты?
— Да, — она лежала рядом, прижавшись к его боку, и он просеивал пальцами ее волосы, восхищаясь их мягкостью. В их комнате было темно, но он видел сквозь всю эту темноту, слова надел очки ночного видения.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— Как ты услышал?
— Тонкие стены?
— Тогда бы я тоже услышала. Как ты это сделал?