Читать интересную книгу История изнутри. Мемуары британского агента. - Робин Локкарт

Мы обсуждали этот вопрос со всех сторон и пришли к заключению, что чехи должны быть эвакуированы как можно скорей. После конференции я простился с господи ном Нулансом. Он был сплошная любезность. Когда спустя сутки я приехал в Москву, Хикс встретил меня сообщением, что в Сибири между большевиками и чеха ми произошло серьезное столкновение. Как это столкно вение возникло, для меня до сих пор неясно. Согласно донесению французских офицеров, которые сопровожда ли чехов, большевики, уступая требованиям немцев, пы тались разоружить чехов. Чехи оказали сопротивление и затем уже продолжали свой путь с оружием в руках. Большевики утверждали, что по наущению французов чехи сделали ничем не обоснованную атаку на местные большевистские власти и забрали власть в свои руки. С чьей стороны исходила провокация, по всей вероятности, останется спорным на вечные времена. Как бы то ни было, результат этого события совершенно ясен.

Первый камень в сооружении интервентов был зало жен. Москву я нашел на осадном положении.

Чешский дипломатический корпус был арестован. Арестовано и посажено в тюрьмы множество контррево люционеров. Газеты были запрещены. Я получил спеш ное поручение от Чичерина использовать мое влияние для мирного разрешения чешского инцидента. Была так же телеграмма от Кроми с просьбой немедленно выехать в Петербург для свидания с одним из офицеров генерала Пуля, который должен был приехать туда на следующий

ДеНЯ провел следующий день в интервью с Чичериным и

Караханом. За неимением подробностей происшеег*. .

Сибири мы не могли прийти ж чемунибудГопг^де^нн^

МУ по поводу чешского инцидента. Было

ясно, что большевики стараются уладить

мирным путем но, так как я еще не успел"ол?ч»£

инструкций из Лондона, я мог только обетадть Сдел!ть

все, что в моих силах. сделать

Одно было для меня несомненно после этого ин тервью: подозрения большевиков возникли со всей силой Они были, как я всегда и думал, точно осведомлены о деятельности французов. Они знали, что генерал Пуль прибыл в Северную Россию. У них уже было подсвреняе, что чехи были авангардом антибольшевистской интет> венции. Я мог им дать только один ответ: предложение британского правительства военной помощи против Гер мании еще в силе. Чичерин горько рассмеялся.

«Союзники были заодно с контрреволюционерами. У большевиков не было выбора. Они будут сопротивляться интервенции союзников, интервенции против желания России, так же, как они стали бы сопротивляться против немецкой интервенции».

В гот же вечер, решив, что я могу улучить время, я выехал в Петербург. Там я нашел Кроми и Мака Грзса, английского офицера, который выехал с генералом Пу лем. Мак Грэс меня в одном смысле успокоил. Несколько недель тому назад Троцкий в минуту депрессии высказал предположение, что я был только орудием британского правительства, которое пользовалось мной для того, что бы я успокаивал большевиков в то время, как оно подго товляло антибольшевистское нападение. Я тогда пришел в страшное негодование. Теперь я был сбит с толку. Мак Грэс меня несколько утешил. По его словам, интервен ционистский план не очень продвигался, и у Англии, в сущности, не было политики относительно России. Пока Пуль не представит донесения правительству, никакого решения принято не будет.

В этом заявлении Мака Грзса можно было найти некоторое утешение, хотя бы и отрицательного свойства, но он же меня расстроил. Пуль был сторонником интер венции. Торнхилл, который был в Мурманске, ярый сто ронник интервенции. Линдли, который был нашим упол номоченным charge d'affaires, когда я прибыл в Петербург теперь должен был приехать снова. Это моглГоТн^ч^Гтолько одно. Лондон не доверял мне. Я

вернулся в Москву в состоянии полной подавленности к которой еще примешивалось чувство унижения от того что весь Петербург знал о приезде Линдли, тогда как меня мое правительство не позаботилось поставить об этом в известность.

По приезде в Москву я нашел инструкции из Лондона касающиеся чешского события, и в тот же день вместе со своими французскими и итальянскими коллегами я от правился в Комиссариат иностранных дел.

Прием был холодноформальный. В кабинете Чичери на, длинном и голом, не было никакой обстановки, за исключением стола посередине. Мы сидели на простых деревянных стульях против него и Карахана. Один за другим мы прочли наши протесты. Мой был самый резкий. Я сказал обоим комиссарам, что в течение не скольких месяцев я прилагал все усилия, чтобы привести их к соглашению с Антантой, но они всегда держались со мной неопределенно и уклончиво. Теперь, после того как они обещали свободный выход чехам, защищавшим в свое время славянские интересы и направлявшимся во Францию, чтобы продолжать сражаться против врага, который был также врагом большевиков, они уступили угрозам немцев и с оружием напали на тех, кто всегда оставался их друзьями. Мне было поручено моим прави тельством заявить, что всякая попытка разоружить чехов и всякое столкновение с ними будет рассматриваться, как акт, инспирированный Германией и враждебный союзни кам.

Большевики выслушали наши протесты молча. Они были преувеличенно вежливы. Несмотря на то что у них был повод, они не сделали никаких попыток возражения. Чичерин, более чем когдалибо похожий на мокрую кры су, смотрел на нас грустными глазами. Карахан казался совершенно сбитым с толку. Наступило тяжелое молча ние. Нервы у всех были несколько натянуты, и больше всех у меня, так как совесть моя была не совсем чиста. Затем Чичерин кашлянул.

«Господа, — сказал он, — я принял к сведению все сказанное вами».

Мы неловко пожали друг другу руки и один за другим вышли из комнаты.

Наш протест произвел глубокое впечатление, не сколько месяцев спустя, когда я был в тюрьме, Карахая говорил мне, что его и Чичерина удивила запальчивость

моих выражений. С этого дня они начали 1юдозревать меня. Их подозрения были обоснованны. Прежде^м^ осознал это, я связал себя с движением, кото^ка^ бы ни была его первоначальная цель, было на^влея^ против Германии, a irpora фаллического JJreS

Я должен объяснить мотивы, которые вовлекли меня в такое противоречивое положение. Четыре с половиной месяца я был против японской шпервенижи и вообще всякой интервенции, не получившей санкции большеви ков. Я плохо верил в силу русских аетиболыпе^ских войск и совсем не верил в возможность восстановления восточного фронта против Германии. Кроме того я был в тесном контакте с Чехословацким советом Чешская армия, восстание которой вызвало кризис, состояла из военнопленных. Они были славяне, только формально австрийские подданные, и в начале войны тысячами пере ходили на сторону русских. Они не любили царского режима, который отказывался признать их как самостоя тельную национальность. Они были демократы по ин стинкту, сочувствовали русским либералам и соци алистамреволюционерам. Они не могли дружно рабо тать с царскими офицерами, составлявшими основные кадры в армиях антибольшевистских генералов.

Почему я стал приверженцем политики, которая обе щала очень мало успеха и навлекла на меня обвинения в непоследовательности? Несмотря на мое желание строго придерживаться правды, — ответить нелегко. Счастли вые последователи традиции, которые с колыбели ста новятся сторонниками существующего строя и решают каждую политическую задачу при помощи простой фор мулы: «Эти люди — друзья, а те — враги», они мне чужды. Так смотреть на дело я не мог. Меня вернули в Россию для того, чтобы я осведомлял британское прави тельство о действительном положении дел. Эту задачу я старался выполнить по мере сил. Особенной симпатии к большевикам я не чувствовал, и постоянные обвинения в большевизме не могли увеличить настойчивости, с кото рой я выдерживал объективное и беспристрастное отно шение к политической ситуации. В то же время я не мог не чувствовать инстинктивно, что за мирной программой большевизма и его экономической программой скрывает ся идеалистическое обоснование, которое ставит его го раздо выше обычного определения: «Движение черни под

руководством германских агентов». В течение месяцев я жил бок о бок с людьми, которые работали 18 часов в сутки и в которых жил дух самопожертвования и аскетиз ма, вдохновлявший пуритан и ранних иезуитов. Если считать, что быть современником движения, которое имеет большее историческое значение, чем Французская

революция, значило быть сторонником большевизма

то я имел право им называться. Из телеграмм моей же ны — позже они подтвердились из других источников — я знал, что мои взгляды неприемлемы для английского правительства. Мне следовало подать в отставку и вер нуться на родину. В настоящее время я пользовался бы репутацией пророка, который с замечательной точ ностью предсказал все фазы русской революции.

Я этого не сделал. Я мог бы сказать, что прежде всего у меня был долг по отношению к родине, что, когда моя родина повела иную политику, я не имел права проти виться ей, что уходить в отставку в разгар войны было бы равносильно дезертирству. Я не ссылаюсь на эти оправдания. У меня были другие мотивы. Тремя месяца ми позже, когда я был в тюрьме, Карл Радек в письме Артуру Рэнсому описывал меня как карьериста, который, увидев, что его тактика не имеет никаких шансов быть принятой, лихорадочно мечется, стараясь вновь завое вать милость своих хозяев. Это также несправедливое обвинение, хотя оно и ближе к истине. Два мотива опре деляли мое поведение. В глубине души, хотя тогда я не спрашивал себя об этом, мне не хотелось уезжать из России изза Муры. Другой мотив, более сильный — и это я вполне сознавал — заключался в том, что у меня не хватало духу уйти в отставку и занять позицию, которая навлекла бы на меня ненависть большинства моих сооте чественников.