— Может, — вставился Павел, — в отдельную палату ее.
Снова вульгарно задвигались полные губы:
— То, что вы называете «палатой», у нас именуется «камерой». А отдельные камеры — это «сушилка». Для вас поясню: карцер, штрафной изолятор. Со всеми вытекающими из названия условиями содержания. Других номеров «люкс», извините, нет.
— Извините, товарищ Павловский, — не выдержал полковник. — Выдь-ка со мной на минуту, Александра.
Вот, даже имя у майора «обоюдоострое»: и мужчине, и женщине дают!
Вернулись минуты через три. Баранов — сосредоточенно-ожесточенный, Бабенко — приструненная, угасшая.
— Есть вариант, господин Павловский: подсажу я к этой особе Федю.
— Не понял?! — Павел возмущенно вскинул брови. И глаза его сделались отчаянно встревоженными. Минуло время, когда жили его глаза автономной жизнью. — Что за Федя?! Как можно мужчину помещать…
Губы Бабенко задвигались, как совокупляющиеся пиявки:
— Вы, извините, совсем не сведущий. Федя — женщина. Женщина — пахан.
— Э, нет! — Павел вскинул обе руки. — Я понял: это лесбиянка. Кобел! Так, кажется, называются эти Феди в юбках. Нет, не катит этот вариант.
— Да вы не волнуйтесь: вашу Бравину Федя пальцем не тронет. Она, если я прикажу, — смирная. Для Бравиной будет овечкой, а для остальных — волчицей. Это я вам обещаю, господин Павловский, — в последний раз переврала его фамилию дама-майор.
* * *
— Бравина, на свидание. — Надзиратель с интересом смотрела на Владу. «Неужели Алексей?! — изумилась Влада, торопясь по гулкому коридору. — Значит, с ним все в порядке. О, дай Бог! Сделай так, Господи».
В комнате для личных свиданий ее ждал… Павел. Уже по тому, как разочарованно посерело лицо Влады, как угасли ее глаза, понял Фауст, что ожидала она Алексея. И его глаза утеряли блеск. Поникли статные плечи.
— Влада, скажи, что я могу для тебя сделать? — тихо спросил Павел, не зная, как себя вести. — Что… могу?
Влада равнодушно пожала плечами и увела глаза.
— Ничего мне не надо. У меня… все есть. Все в порядке.
— Да какой может быть порядок в этих условиях?!
— Ничего не надо, Павел. Все у меня есть.
— Влада, милая, дорогая, ты говоришь сейчас не то, что чувствуешь!.. Я понимаю… это стресс. Все это так… В общем, ты не отчаивайся. Я сделаю все возможное… все сделаю! Увидишь, скоро будешь на свободе! Этот кошмар закончится, Влада. Верь мне.
Влада беззвучно и обреченно плакала. Но не заботилась о потеках туши: не было макияжа на ее лице. И от этого оно виделось таким детским, неискушенным. И взывало к отчаянной жалости. Не сдержавшись, Павел обнял ее и стал говорить успокоительные слова. Но Влада их не слышала. Да и сам он не слышал. И из его глаз стекали слезы. Лицо перекашивалось от сдерживаемых спазмов.
— Не отчаивайся, девочка. Я сделаю все, чтобы ты забыла этот кошмар. Все будет хорошо… Все будет хорошо…
* * *
Следователя Кулиша распинали на две стороны. Как в средневековой пытке жертву, привязанную к двум, насильно согнутым деревьям. Но, в отличие от предшественников, Кулиш сам выбрал себе эту дыбу. Принял два, противоречащих одно другому, поручения: от Паустовского — выкрутить вчистую или хотя бы смягчить вину Бравиной В.В., а от Дудина — утопить ту же Бравину В.В. Насколько возможно — усугубить ее вину.
Иными словами, Дудин заплатил за то, что подразумевалось само собою и что соответствовало профессиональному назначению Кулиша. То есть он получил дополнительное вознаграждение за выполняемую по долгу работу. Кто же откажется от таких денег? А Паустовский не требовал категорической реабилитации, настаивал только на возможных послаблениях, толковании сомнительных моментов в пользу подследственной. Опять же это входило в обязанности следователя. И здесь лишь за четкое и неукоснительное исполнение УПК получал Кулиш вознаграждение. Только от Паустовского — гораздо больше, чем от Дудина. И потому был вынужден изредка выходить за рамки закона, чтобы не потерять выгодных… спонсоров. Естественно, двурушничество Кулиша держалось им в строжайшем секрете ото всех, а в первую голову — от самих спонсоров. Чтобы протянуть благоприятные вливания, следователь порекомендовал Павлу перевести Бравину в больницу.
Сангородок мало чем отличался от СИЗО. Те же серые, неприглядные стены, решетки на окнах, мощные засовы на металлических дверях. Разве что кровати вместо нар и ветхое постельное белье.
Рядом с Владой лежала женщина неопределенного возраста. Соседка тяжело и горячечно дышала, ее темные, похожие на омут впадины глаз выдавали кандидата в покойники. Она вдруг загомонила, судорожно затеребила угол одеяла. Сквозь хриплое дыхание прорывались какие-то просьбы. «Наверное, пить хочет», — подумала Влада и кинулась к ней, желая помочь, но встретила обращенный в никуда, даже не безумный, а отрешенный от жизни, мертвый взгляд. Участливо склонившись над соседкой, напряженно вслушалась. Иссохшиеся губы истово двигались, влажный лоб собрался морщинками:
— Не отпускай… Слышишь, милый? Не отпускай! Обними меня!
Влада покраснела и попятилась к койке. Ей стало стыдно, что она «подслушала» чужую тайну. Хоть в бреду высказанную, но…
Из-под руки оглядела однопалатниц. Но те лежали в полном безразличии. Не было им никакого дела ни до умирающей, ни до стыдящейся. Своих проблем — по горло.
В этот день была плановая проверка медобслуживания заключенных. Проверку, кроме работников прокуратуры, осуществлял и врач с воли. Высокий, статный, розовощекий доктор брезгливо оглядывал помещение. Начальник сангородка — худосочная блондинка — подвела проверяющих к постели соседки.
— Матюхина Вера Игнатьевна, 32 года, — монотонной скороговоркой читала начальник историю болезни, — осуждена Орловским облсудом по статье 107. В санчасть попала из ИТУ-22/б…
— Послушайте, коллега, — доктор с «воли» недоуменно переводил взгляд с тюремного врача на стоящего рядом прокурора, — вы мне историю болезни читаете или обвинительное заключение?! Давайте по существу.
Пожав плечами, тюремный врач продолжила бубнение:
— Поступила 14 октября сего года. Предварительный диагноз: аутоинтоксикация. С 15 октября отмечены: высокая температура, потливость, сопорозное, сумеречное состояние…
Влада посмотрела на больную: женщина что-то бормотала потрескавшимися губами, теребя насквозь промокшую сорочку. Мертвые серые волосы потными прядями, как змеи, расползлись по серой же подушке.
— …горячечный бред, — равнодушно дочитывала брюнетка. А врач, обойдя ее, наклонился над больной и потрогал шею.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});