Читать интересную книгу Кирза и лира - Владислав Вишневский

Оглядываюсь. В комнате несколько сейфов разной величины со множеством печатей и бумажных наклеек на створках возле замка. Высокий — до потолка — закрытый пристенный стеллаж с большими дверцами — для папок с документами, догадываюсь. Вешалка для верхней одежды с кучей шинелей, шапок, шарфами и четырьмя сумками противогазов. Прямо напротив входа на стене, с хитрым прищуром, портрет Ленина в мятой фуражке. На другой стене политическая карта мира и целая вешалка каких-то таблиц. На подоконнике горшки с цветами. Окно забрано в железную, окрашенную светло-голубой краской решетку. В углу, к стенке прижался маленький шахматный столик. На нём старый, слегка помятый электрический чайник, три стакана в подстаканниках, большая алюминиевая ложка и сахарница. Почему я всё это так подробно разглядел? А потому что ждать пришлось. Они же все заняты…

Ещё я заметил… В воздухе друг за другом весело гонялась стая шустрых и бесцеремонных мух. Время от времени они резко пикируют вниз и проводят свои совещания на тарелке с куском белого хлеба и одинокой булочке там, на столике. Сорвавшись с продсклада, они, весело повиляв друг за другом по комнате, садятся то на политическую карту мира, другие на портрет Ленина в кепке, некоторые даже на амбарную майорскую книгу пытаются планировать, но испуганные майорской рукой, мгновенно меняют траекторию полёта, прячутся в цветках или садятся высоко на дверцы шкафов, но через пару секунд вновь принимаются летать в комнатном пространстве. Чехарда такая, карусель.

В принципе, как и мы в казарме. Например, перед каким-нибудь построением, в столовую, на занятия, перед отбоем…

Всё это я успел раза два или три, в разной последовательности, пересмотреть, пока ефрейтор закончив дело, наконец, смог переключиться на меня. Коротко глянув, он углубился в мои бумаги и соответствующие папки с документами и реестрами. Я опять несколько раз расписался в каких-то бумагах, и ефрейтор, солидно выставив себя в коридор штаба, баском крикнул кому-то:

— Пос-сыльны-ый!.. Шыу-шыу, — присвистнул сквозь зубы. — Подь сюда!

Посыльный, тот, который с повязкой и штык-ножом, бодро прогрохотал к нам сапогами по длинному коридору и махнул широкой ладонью к шапке:

— Посыльный по штабу…

— Ясно, ясно, — вальяжно и пренебрежительно отмахнулся от доклада ефрейтор. — Значит так, Жирнов, отведешь «молодого» в первую роту, сдашь старшему лейтенанту Коноводову. Понял? — В речи и интонациях ефрейтора безмерное высокомерие и безмерное превосходство.

— Есть, сдать Коноводову, — в широкой улыбке расплывается посыльный.

— Всё, вал-лите, — небрежно заключает пухлый с пробором, и сует мне узенькую бумажку. — Это отдашь Коноводову.

— Пошли, молодой, — посыльный хлопает меня по плечу своей широченной лапой, и мы гуськом движемся из штаба.

22. Ты это откуда, чмо?

Рота находится где-то наверху. Бежим — почему-то бежим?! — проскакивая через две-три ступеньки, поднимаемся на пятый этаж. Здесь, как и на других этажах, одинаковые большие двери. Только оформление торцевых стен разное, но все с однообразной военной тематикой. Наша большая дверь в роту тоже направо. У этих дверей вид сильно побитый, поношенный. Ими, видимо, пользуются не только часто, но, главное, бесцеремонно. В подтверждение этого, мой сопровождающий лихо открыл её сильным пинком сапога, даже не задерживаясь при этом. Мы вваливаемся в спальное помещение роты.

Огромная длинная (кишка) комната на весь этаж. Широкий просторный проход, те же спортивные турники справа и слева от прохода, рядом гири, самдельная штанга, те же длинные ряды двухъярусных коек, ряды тумбочек и коричневые массивные табуреты. Одинаковые конусы подушек и светлые пятна развешенных полотенец. Единообразные полки и вешалки с солдатскими шинелями. Всё, как и у нас там, в учебке. Всё аккуратно заправлено и выровнено. Те же тёмно-коричневые, серые, серо-зелёные тона, ряды голых и больших окон с левой и с правой стороны казармы. Тот же стойкий стандартный казарменный запах. Рота!

Да, она!

Посыльный, войдя, громко и весело кричит в пустое перед нами пространство, даже не кричит, а пугающим голосом орёт:

— Днева-альный-й, ёб… в рот, опять спишь, бля! — Злобы или угрозы в голосе нет. только крик, и ухарство. И на одном дыханииЮ без запятых. — Встать-смирно-вольно, бля! Где Батя?

— Облезешь! — издалека, вяло огрызается дневальный.

Он находится напротив нас, но далеко-далеко, в конце длинного прохода, у тумбочки. На звук открывающейся входной двери в роту он едва успел выпрямить колени и чуть-чуть спину, а на лице изобразить готовность и старание. Но, увидев нас, мгновенно погас, как лампочка с падением напряжения, опять привычно сгорбился и полуприлёг на тумбочку.

— Чё орешь?.. Там он, в канцелярии. — Абсолютно спокойно и вяло кивая на дверь, информирует дневальный, равнодушно глядя мимо нас.

— Я смотрю, ты совсем у нас оборзел, салага, да? Страх потерял? — светло замечает посыльный.

— Сам козёл! — без интонации парирует дневальный.

— А по тыкве?

— Ага, щас…

Мы гулко топаем по пустому проходу. Проходим мимо дневального.

— Закурить есть? — не глядя на нас, всё также равнодушно и вяло просит дневальный.

— Са-ам стреляю, — не глядя, громко и весело отвечает мой сопровождающий и, почтительно согнувшись, осторожно стучит в тёмно-коричневую дверь с табличкой «Канцелярия 1-й роты». «Да-а», — слышится за дверью. Посыльный осторожно приоткрывает дверь и, всунув голову внутрь, осторожно спрашивает:

— Разрешите, та-ащ старший ле…

— Какого х…? Чё тебе? — раздраженно несется из комнаты, и, повернувшись на стуле, офицер узнаёт посыльного. — А, это опять ты, Жирнов? Слушай, ты зае… меня сегодня своим на х… штабом.

— Не-а, не в шта-аб, та-ащ старш-лант, — резко взбодрев, оправдывается солдат, и голосом, как на сцене, раскрывает цель своего появления. — Я пополнение вам привел, — широко распахивая дверь, показывает меня, стоящего сзади. — Во!

— Какое на х… пополнение? — недоуменно, с тем же наигранным раздражением спрашивает офицер.

За столом, боком к нему, сидит офицер лет сорока. Короткие взъерошенные волосы, блёклое капризное лицо, выцветший мятый расстегнутый китель, мятые погоны. В комнате очень накурено. Сбоку от стола сидят, нога на ногу, еще три офицера. Двое тоже старшие лейтенанты, один капитан, но все гораздо моложе командира Коновалова, внешне аккуратные и подтянутые. Они с полуулыбкой слушают этот диалог. Все неторопливо с удовольствием курят.

— Ты откуда, чмо? — спрашивает старший лейтенант. Его товарищи, наклонившись вперед, весело меня разглядывают. У меня от удивления и от обиды (какое такое чмо?) заполыхали уши.

— О, о! Ты посмотри, оби-иделся он. Гу-убы наду-ул. Цаца нашлась какая. — Ёрничает офицер. — Как стоишь, ё… твою…ть? — во весь голос вдруг орёт командир. — Ну-ка выйди на х… отсюда. Зайди и доложи, как положено. А ты (посыльному) — пи…уй в штаб, на пост… Разболтались, понимаешь! — Офицеры одобрительно засмеялись. Посыльный выскочил из дверного проёма, прикрыв за собой дверь. Как ни в чем не бывало, весело и глуповато улыбаясь, уже на ходу, бросает мне:

— Не обращай внимания, это он так — пузыри пускает, — и вприпрыжку, зацепив дневального по шапке, одновременно ловко увиливая от ответного пинка, гулко загрохотал сапогами по длинному и пустому проходу в штаб, на свой пост.

Поправляю шинель, шапку, стучу в дверь. За дверью бурлит оживленный разговор, меня не слышно. Стучу еще раз и захожу. Разговор прекращается и я, как учили, докладываю:

— Товарищ старший лейтенант, рядовой Пронин для дальнейшего прохождения службы…

— Вижу, что явился не запылился, — обрывает командир и протягивает руку. — Давай бумагу.

Развернув её и далеко отставив от глаз, молча читает.

— Ну вот, опять, на х… прикомандированный, — бросая бумагу на стол, возмущенно всплескивает руками. — У меня, бл… не рота, а сплошные спортсмены, музыканты, писари… Х… его знает, что такое!

Я стою как оплеванный и ничего не могу понять, что там в бумаге? Бумагу-то я не читал, некогда было. Со мной никто, и ни о чем не разговаривал.

— До каких пор будет продолжаться это бл…во, а? — обращается за поддержкой к своим друзьям капитан. — Ну как тут службу нести?

— Что, опять спортсмен? — озабоченно и наигранно-сочувственно переспрашивают офицеры Коновалова.

Стою! Ошарашен! Уши горят! Слушаю и не пойму, что случилось, в чем я виноват. Куда я попал? Какие «командированные»? Почему старший лейтенант такой злой?

— Какой, на х… спортсмен, — музыкант! — Презрительно вытянув губы, громко сообщает он, и все сочувственно смотрят на меня: и как это тебя, парень, мол, так сильно угораздило?