Читать интересную книгу Президент Московии: Невероятная история в четырех частях - Александр Яблонский

…………………………………………………………………………………………

* * *

Пот липкой теплой росой покрывал лицо, лоб, шею, мокрыми были ладони, спина, низ живота. И острая опоясывающая боль. Невыносимая. Крючившая. Чернышев ловил ртом воздух, дышал, дышал и не верил, что он может дышать, что он жив, что это – ночь, а не могильная темнота несгораемого шкафа в квартире известного киноартиста, что это был сон…или, наоборот, то, что он жив, – сон, бред, но на самом деле он лежит в этом сейфе на полу в лужице ещё теплой мочи с удивленными глазами, разрывая пальцами рот, уже не живой, но почему-то скребущий новыми ботиночками стальной пол, как бы пытаясь куда-то отползти.

* * *

На другой день утром фрау Кроненбах подала ему заявление Премьера с просьбой отправить его в отставку, на пенсию. Чернышев попросил секретаря пригласить к нему Премьера, сказав, что до встречи с ним он подписывать заявление не будет.

* * *

Попасть в гости за Стену было делом непростым. Сначала надо было получить вызов от застенного жильца, проживающего за Стеной не менее года. Затем два нотариально заверенных заявления соседей по жилячейке, не возражающих против проживания в их жилячейке постороннего лица в течение определенного приглашением времени. К приглашению прикладывалась характеристика Главного комиссара нужного сектора Наружной или Внутренней зоны Стены и гарантии застенного жильца, что он несет полную ответственность за поведение, высказывания и своевременное отбытие приглашенного лица, обеспечивает его проживание, питание, медицинское обслуживание, в случае необходимости. Получив данный набор документов гость должен был пройти медосмотр и получить карту с абсолютно чистой историей, собрать характеристики по месту работы, проживания и из Бюро анализа личных контактов и связей, пройти собеседование в Особом секторе Чрезвычайного отдела Комиссариата государственного порядка, дать подписку о своевременном возвращении и заполнить все анкеты на себя и всех родственников до третьего колена.

Когда-то всё это было непробиваемо, и за Стену попадали считанные единицы. Однако в последние годы процедура, не изменившись по форме, по существу весьма упростилась. Дело было в том, что из-за Стены уезжали. Все чаще и активнее, причем, что удивительно, делали ноги в первую очередь самые благополучные и удачливые, то есть жители Внутренней зоны. Уже не жилячейки, а целые жилблоки стояли пустыми, испуганно глядя на Божий свет скучающими вечно серыми окнами. А торговать-то надо было, товар-то завезли, загнить может, а все бесчисленные точки культурного отдыха, как-то: рестораны, боулинги, сауны, интим-клубы по интересам, закрытые яхт-клубы для мужчин, show-rooms для женщин старше 18 лет и прочие бары должны были хоть как-то функционировать, а про все остальное и говорить нечего – огромная индустрия обслуги застенных жителей остановилась. Поэтому на приезжих стали смотреть с надеждой: и отовариться могут – положенные четыре банки мясных или рыбных консервов всяк отхватит, и сыра полголовки и, главное, соли, сахара, мыла, всякой мануфактуры, а кто разживется спецталонами, то может и импортную шмотку оттопырить и, главное, оттянуться по полной, благо денежки накоплены для поездки, да и застенные не пожмотятся редкого гостя ублажить. Поэтому на все формальности смотрели сквозь пальцы, а после шести вечера можно было и за бутылку без бумаг проскочить. Хотя и стремно. Если попадешься, отымеют тебя в опорных пунктах по самое не могу и уйдешь гол как сокол, с болями в тазобедренной области и с нехорошей болезнью.

Впрочем, Татьяне нелегальщина была не нужна. Бабуля Евдокуша всю документацию собрала, не выходя из дома. Позвонила в секретариат Главного комиссара сектора «С» Внутренней зоны, и на другой же день доставили ей весь пакет со спецталонами в придачу. Дай Бог здоровья Комиссару – благодарный человек. Что бы там ни говорили, но и среди «едино-неделимов» иногда попадались люди… Татьяна же ни в какой протекции уже не нуждалась, она и сама могла составить протекцию кому угодно. За эти полтора года она стала замглавного редактора «Единого Урала», досрочно закончила аспирантуру и написала диссертацию «Поиск новых политтехнологий: предсказание как выбор пути». Помимо этого она была приглашена в команду Полномочного представителя в качестве референта по особо важным делам, и эта должность давала ей те самые неограниченные возможности, о которых никакой главный редактор или ректор университета и мечтать не могли. Правда, допуск для постоянного проживания за Стеной не получила. Для этого нужен был стаж референта по особо важным делам не менее четырех лет или некий поступок «особой важности, судьбоносный для региона или страны» («Уложение о расселении в пределах Стены», ст. 48/66, п. 17-а). Она располнела, превратилась из прозрачной, белокуро-беззащитной смешливой девушки в интересную молодую женщину, с несколько тяжелой походкой и озабоченным выражением лица. Со Сквозняком она уже давно не общалась, так как Яша намылился из страны, устроившись смотрителем в государственном заповеднике провинции Гуандун. Сначала Татьяна ему завидовала, но в последнее время она осуждала этот его поступок – наблюдать и охранять жизнь редких животных можно и нужно не только в Китае, но и на родном Урале, где не только редких, но и обычных животных почти не осталось. Осуждала, но скучала и по ночам вспоминала неунывающего, остроумного и легкого Сквозилу. Ночи она делила… Впрочем, это не важно, с кем она делила ночи, это было ее личное дело, и к нашему рассказу отношения не имеет. Делила… и вспоминала.

Бабуля встретила ее радостно, да и сама Татьяна была счастлива, будто помолодела на пару лет. По старой памяти дернули по стопке самогончика, Татьяна цельную бутыль привезла с собой. Провоз за Стену какой-либо съестной продукции или напитков был строжайше запрещен, но Татьяну в гинекологическое кресло не сажали, слабительное не давали и вообще не обыскивали и через сканер не пропускали: она подлетела к ВР («Врата Рая», как называли в народе КПП при переходе границы за Стену) на «Серебристом питоне», так что притронуться к ней никто не посмел. Хорошо было быть референтом. Татьяне все больше нравилось. Так что выпивали и закусывали родным – схороновским. Закусывали, выпивали и балакали до полуночи. И в первый день, и во все последующие. В дневное время всю неделю Татьяна обследовала новый для нее мир Стены: и покупочки совершила – она, естественно, не бедствовала, в распределителе Полномочного всего было завались, но всё же не то: и качество другое, и культура обслуги не та, и сам вид дворцовых помещений лабазов бодрил, и вообще – вонь распределителя не сравнима с ароматом бутиков за Стеной; и развлечься пыталась в ночных show-rooms для женщин старше 18 лет и прочих барах, но там долго не высиживала: провинциальное воспитание давило на психику и не давало возможности наслаждаться изысками ночной застенной жизни – стыдно было, да и противно, когда тебя все хапают. Зато фильмов закордонных хороших насмотрелась всласть: и китайских и корейских, и японских, и даже один шведский видела. Да просто походить по улицам – чистым, пустынным, просторным, с газончиками, свежевыкрашенными скамеечками без вырезанных ножиком слов, фонтанчиками, цветными флажочками и прочими невиданными украшениями – просто ходить и дышать пьяняще чистым воздухом было волнительно-празднично.

В последний вечер они опять хорошо приложились, стол накрыла Евдокуша. Не поскупилась, все свое умение показала. Пили не самопал, а коньяки заморские. Хорошо сидели, прошлое вспоминали: петушков резных, Балабола, окончательно спившегося и назначенного смотрителем богоугодных заведений вместо проворовавшегося Земляникина, Яшку-дуралея, закаты в конце мая, Забияку-ворчуна – совсем старый стал, из будки не вылезает, Степаниду, земля ей пухом… После чая Евдокуша сказала: «Пойдем на воздух выйдем, пройтиться надобно, не то животом ночью промаемся. Столько заглотнули!».

Вышли, кусты сирени перешептывались в темноте, где-то пел Шаляпин. Тогда Евдокуша и сказала: «А теперь слухай внимательно и запоминай. Повторять не буду. Больше не свидимся. Я помру. Молчи. Знаю. А ты слухай. Исчезни. Уйди со службы. Придумай что-нибудь. Занемогла, мол. Надо к дохтуру в Москву. Уезжай. Может, к своему Яшке. Справь себе пропуск. Поначалу не спохватятся и искать не будут. А как сполошатся, хрен найдут. Смени фамилию. Можешь замуж выйти – выходи. Если не то, разведешься. Главное, чтобы все чистое было. И затеряйся. Лучше в большом городе. Окрас поменяй. Волосы отрасти или что там полагается. Нам нашего крестника не простят. Ничего не спрашивай. Делай, что говорю. Завтра уедешь. Всё. Прости, что из-за меня вляпалась». Татьяна замерла, сжалась. Евдокуша зазря не гуторила. Бабка обняла, прижалась, всхлипнула: «Прости, внученька. Прощай».

* * *

Премьер явился в понедельник утром. «Тяжелый будет денек», – мелькнуло в голове. После встречи с Премьером вызван Генеральный прокурор. На три часа дня была назначена встреча с Сидельцем. В семь часов – князь Мещерский: попросил, наконец, уделить ему полчасика. Чернышев специально выжидал две недели, но в пятницу решил снизойти и принять. Мещерский сообщил через фрау Кроненбах о своей благодарности и готовности прибыть в любое время. «Ну и ладненько». Однако сначала надо было разобраться с Премьером, и это было самым неприятным и трудным. «Какого черта я его вызвал! Надо было подписать заявление и отпустить… с миром?., нет, с миром, видимо, не получится». «С миром» отпускать было нельзя, слишком много висело на Отце Народов, но Чернышев не мог бить лежачего, уже поверженного, причем не им самим, а жизнью, ее неумолимыми реалиями, отторгнутого не только обществом – это случилось давным-давно, но даже ближайшим окружением. Казалось бы, совсем недавно мечталось, как вытаскивают из царских покоев этого жалкого человечка в ночной рубашонке, без грима, со слипшимися волосиночками на испуганном личике. И воздается ему по делам его. Несомненно: будь победителем сам Лидер Нации, он бы не задумался, топтал бы в кровавой грязи поверженного, ухмыляясь и поигрывая своими ликующими желвачками. Сегодня же, вспоминая лицо этого, как оказалось, старичка, отрешенно, с какой-то щемящей безнадежностью рассматривающего свои ладони, он понимал, что рука не поднимется даже на легкую пощечину. Его рука не поднимется, но есть, в конце концов, закон, есть… А… ничего нет! Закон – это та же кровь. Вакханалия. В этой стране закон?! Простить нельзя, но и открыть заслон повальной ненависти, мести, разгулу гопоты?.. Надо было решать. И решить можно будет по окончании проклятого понедельника, после всех встреч, особенно с Сидельцем. Да и с самим Премьером не грех побеседовать на прощанье. Не зря вызвал!