Вторая волна должна раскрывать творческий потенциал участников. Кто стихи про президента сочинит, причем оригинальные, с Пушкина списывать запрещено, кто пантомиму изобразит, кто картину маслом напишет, технические умы подделками, а иногда и серьезными открытиями радуют. Так, к примеру, токарь-карусельщик автобазы Кремля Ганс-Фридрих Ферг придумал такой аппарат, который в народе назвали (тут Сыроежкина опустила взор и прикрыла лицо белоснежной рукой) суходрочилкой , она, правда не работает, но, если довести до ума, то может безболезненно лишать мужчину детородного органа, если он не тем полом заинтересуется. Здесь Аделаида Ивановна подняла на Чернышева голубые чистые глаза и улыбнулась: «Мол, таким мужчинам, как вы, это не грозит». Впрочем, может, Чернышеву показалось. «А вы чем покорили вашего шефа?» – «Я танцевала “Грезы любви” на музыку Шопена». – «Вы хотите сказать, Листа». – «Да, конечно, я волнуюсь». – «Сольный танец?» – «Что вы, как можно! Я же не какая-нибудь… С куклой». – «И куклой был, конечно, Президент?» – «Да… Бывший, извините. Я тогда о вас не знала».
Третья волна была самой ответственной. Надо было представить список из 10 человек, вызывающих подозрения в любой сфере деятельности или мышления. Список автоматически к производству не принимался. Необходимо было доказать, выслушать встречные предложения, противопоставить возможные доказательства прокурора и аргументы адвокатуры – сложная игра, приближенная к полевым условиям. Затем Президент накладывал свою печать, изымая при этом одну фамилию, как в Америке, когда ихний президент оставляет жизнь счастливице индейке перед Днем благодарения. Кроме Президента больше никто не имел права помилования. Во всем остальном процедура повторялась по всей стране: каждый приближенный Президента, прошедший мониторинг, проводил три волны со своими подчиненными, те, в свою очередь, со своей челядью, и так до детских садов. Ясельники, умственно удрученные и душевно ущербные от мониторинга освобождались, так же, как и заключенные категории Z и Z-прим., то есть неперевоспитуемые; заключенные же категорий W, F, К-2 и К-3, то есть «социально близкие оступившиеся элементы», как-то: расхитители «единичной частной собственности» (НЕ государственной или МОНОПОЛЬНОЙ), то есть воры-карманники, воры-домушники, клюквенники, медвежатники, лебежатники, сводники, воры в законе, воровки «на доверие», наркокурьеры, наркоторговцы, содержатели наркопритонов, подпольных публичных домов, неплательщики алиментов, махинаторы, цеховики, самогонщики, торговцы краденым, писатели-сатирики, пропагандисты анального секса, коррупционеры среднего достатка, мошенники, хулиганы, налетчики, педофилы, насильники, убийцы лиц, не находящихся при исполнении, бывшие работники органов полиции, государственного порядка, таможни, Бюро анализа личных контактов и связей, Службы внутренней разведки, Службы внешней разведки, Служб собственной безопасности Службы внешней и внутренней разведки, полиции, ООН и других силовых ведомств, Антиоранжевой службы, Особых отделов «К» и «Э», – все эти работники правопорядка, совершившие нетяжкие преступления, не повлекшие за собой смерть, или повлекшие за собой смерть по неосторожности или неумышленным действиям, а также бывшие госчиновники, служители культа, проститутки – носители особо опасных заболеваний, бывшие члены правительства и Администрации, не нарушившие Кодекс чести, – все они подвергались мониторингу, ибо они имели шанс вернуться к нормальной жизни на благо Родины.
Изложив все это, Сыроежкина уставилась на Президента.
– Что делать, господин Президент?
– А что?
– Ну… не можем мы, выступая перед ВАМИ, цитировать Предыдущего, углублять ЕГО мысли, а не ваши!
– Почему? Будет очень интересно и поучительно. У вас же вообще никаких проблем не будет. Я распоряжусь изготовить куклу с моими формами и лицом. Вам как привычнее танцевать: чтобы Президент был вообще в обнаженном виде, при трусах или при мундире?
– Ой, вы шутите!
– Нет, Амалия Ивановна, не шучу.
– Я – Аделаида, – засмущалась Валдайская. – Можно без отчества.
– Можно, но не нужно. Вы свободны. Я вас вызову.
– Уффф…
– Зайдите ко мне.
– Слушаю, господин Президент.
– Во-первых, постарайтесь эту голубку ко мне не допускать.
– Есть, не допускать. Она вылетела счастливая. Уверена, что вам понравилась. Помчалась готовиться к мониторингу.
– Этот паноптикум надо прикрывать. Но один раз я бы хотел посмотреть. Такого и в Цирк дю Солей не увидишь. Кстати, а как к этому маразму Предыдущий относился?
– С усмешкой и, пожалуй, брезгливостью. Но он считал, что эта штука необходима, так как многое выявляет, прежде всего, скрытых врагов и предателей. Стишки, песенки и прочую ерунду он не воспринимал, но вот «третью волну» – доносы… к этому он присматривался внимательно.
– Понятно. Слушайте, Анастасия Аполлинариевна. Я задам вам один интимный вопрос. Если не можете, не хотите, если покажется… э-э… слишком откровенным, не отвечайте. В концов концов, это чужая тайна.
– Имею честь ответить Действующему Президенту Московии. Тайн, секретов, интимных вопросов и прочих запретных тем для Действующего Президента не существует.
Согласно п.67, № 987/12-4 Внутреннего распорядка служб Действующего Президента и Положения об информационном обслуживании Действующего Президента, параграф 14, графа 2-бис, НЕ СУЩЕСТВУЕТ тем, запретных для изучения Действующим Президентом. Иначе говоря, вы можете спрашивать обо всем, и я – ваш секретарь и сотрудник Чрезвычайного отдела Комиссариата государственного порядка в звании комиссара третьего ранга обязана отвечать на все ваши вопросы.
– Так… когда следующий Президент будет спрашивать обо мне, вы так же все откровенно изложите?
– Так точно, господин Президент. Служба… Только… думаю… при следующем я не буду служить.
– Это почему? Уволят? Наберут своих людей?
– И поэтому. Но я и сама уйду.
– …?
– К хорошему быстро привыкаешь. Отвыкать трудно.
Чернышев замолчал. Он почему-то верил ей.
– Спасибо. Я тоже к вам привык. И не отвыкну.
– Что вы хотели спросить?
– Уже не имеет значения. Хотя… Предыдущий часто пользовался вашей «службой любви», часто вызывал девственниц или с… отклонениями?..
– Никак нет. Не пользовался. Не вызывал. Пару раз. Лет пять – семь назад, когда службу учредили.
– Почему?
– Извините, что «почему»?
– Не пользовался. Облико морале?.. Как у меня?..
– У вас разные «облико». Он ничего не мог.
– Оппа… Как так? Он же мачо! Самец-производитель! Секс-мечта компатриоток!
– Никак нет. Ничего не получилось. Ни с малолеткой, ни с…
– Что с ними стало?
– Ликвидированы.
– И больше…
– Больше ничего не было. Составляли отчеты для «внутреннего пользования»: столько-то девственниц, столько матрон употребил за неделю. Хорьков подписывал и отдавал в Секретариат. Оттуда иногда шла «утечка». Народ радовался. Я могу идти?
– Идите. Спокойной ночи.
* * *
– Карцинома?
– Подтверждено.
– Стаотория?
– Повышенная.
– Боль в эпигастральной области?
– Порой мучительная. С иррадиацией в спину.
– Метастазирование?
– Региональные лимфатические узлы.
– Отлично, коллеги. Все точно. Савелий Кузьмич, вы опять давеча…
– Так же День полиции был.
– Встаньте подальше. Дышать невозможно. И почему такая вонь?… Да не от вас!
– Непроизвольное…
– Так подмывать надо.
– Некому, Вахтанг Давидович.
– Поверните… Да не так. Вот так. Безрукие… Пижаму… Господи, какие пролежни. Волочкова, на вашей совести. Впрочем, и так всё ясно. Промойте его хотя бы. Совестно…
* * *
Последняя неделя перед уходом вечевиков на каникулы была совершенно сумасшедшей. Чернышев поднимался в свою квартиру не ранее одиннадцати вечера. Вера Сергеевна – сухая, длинная, нескладная старуха, приходившая каждый день к семи утра и покидавшая квартиру как только Чернышев ложился спать, то есть не ранее часа ночи, – молча подавала ему ужин – обед (время на обед днем у Олега Николаевича не находилось; так, перекусывал на ходу), затем чай, убирала со стола и уходила в свою каморку ждать, когда в спальне Хозяина погаснет свет.
Спал Чернышев хорошо часа два – три. Около четырех он обязательно просыпался с ощущением тревоги и начинал вспоминать самые гадкие и постыдные минуты своей жизни. Разволновавшись, он вставал, пил воду, ходил нагишом по квартире, немного замерзал и с удовольствием падал в теплую постель, засыпал. В начале седьмого его поднимал будильник – старинный механический, круглый с двумя ушами-колокольчиками, вот и весь сон. После переезда в Кремль ночные хождения, вздохи и покашливания прекратились, исчезла кровь из унитаза, но запах карболки и застарелой мочи остался. Появились новые глюки, может, и не глюки: часто он слышал чьи-то голоса; возможно, вентиляция или канализация, или отопительные трубы являлись хорошим проводником звуков, доносившихся из соседнего корпуса, где размещались вспомогательные службы и медицинский центр. Но эти голоса его не пугали, а, наоборот, развлекали, создавали впечатление, что не один он в своем старомодном убежище. Постепенно Олег Николаевич втягивался в проблемы незнакомых ему людей, – голоса были почти одни и те же, – и эти проблемы отвлекали его от тяжких ночных дум. «Что такое аденокарцинома скиррозного строения? Симптом Курвуазье? Надо будет днем выяснить… Интересно, откуда доносятся такие умные слова… Не может мне сниться то, о чем я понятия не имею…» Но утром Чернышев, естественно, забывал о своих ночных проблемах и проблемах неизвестных румейтов, а если и вспоминал, то отмахивался: они к нему никакого отношения не имели и посему мало интересовали и волновали…