Читать интересную книгу Президент Московии: Невероятная история в четырех частях - Александр Яблонский

– Так это же ваша идея была устроить охоту на Наталью!

– Дружок! Что позволено Юпитеру… – помните! Да и хочется Президенту угодить, что скрывать! Думаю, он не очень расстроится, узнав о вашей… э-э… дисквалификации. Вот отпробуйте грибочков под водочку. Сам собирал в Карелии. За ваше здоровьице, уважаемый!

– За ваше!

– Хорошо прошла?

– Хорошо!

– Ещё по одной. Между первой и второй – перерывчик небольшой, как учит Александр Николаевич.

– Какой Николаевич?

– Не вашего ума дело, какой. Какой, какой – Мавышев, какой. Ещё пивка, залакировать?

– Я хоть могу с семьей, детьми, внуками попрощаться?

– Ну, о чем вы, дорогой Михал Леонтьевич?! Я же не ядами вас угощаю, водочкой имени нашего президента – отличной, кстати, – с пивком, опять-таки, бельгийским – лучшим в мире. Конечно, успеете. Ещё как успеете. Вы же у нас шустрый.

* * *

Он встретил ее на трамвайной остановке. Напротив висели часы – было 8:45 утра. Она подошла к остановке, явно досыпая и досматривая последний предутренний, самый отчетливый сон. Рот был полуоткрыт, как у задумавшегося ребенка, правая рука поддерживала рюкзачок за спиной, голова покачивалась в такт какой-то неведомой ему, но очень приятной мелодии. Одета была просто: темные широкие брюки, куртка псевдотурецкого производства с блестящими оловянными пуговицами, мужские ботинки на толстой подошве – хипповатого вида девушка, но волосы, густые, рассыпчатые, неприбранные в утренней суматохе, делали ее похожей на «Мадонну с младенцем» Мурильо, ту, которая хранится в Метрополитен-музее. Она чуть горбилась, что было характерно для такой высокой девушки, и у нее были необъятные глаза, таких больших и лучистых он никогда в жизни не видел. Сердце скатилось вниз и вбок и замерло, затаилось, а потом бешено забилось в тисках ребер, одежды, приличий. Он подошел к ней так, чтобы влезть в трамвай сразу же за ней. Но не получилось. Она легко вскочила на подножку, но за ней протиснулась бойкая бабуля, с необъятными сумками в руках, потом женщина с ребенком, который икал и почему-то смеялся, радуясь, видимо, этому приключению, и только за малолетним оптимистом в трамвай влез он. Было набито. Пыхтя и извиняясь, он протиснулся к ней.

– Привет.

– Привет.

– Спишь ещё.

– Сплю. А ты кто?

– Я тебя увидел. И всё.

– Что – всё?

– Крыша поехала.

– Чинить надо. Вызови кровельщиков.

– Ты когда сходишь?

– Через две.

– Где и когда мы встретимся?

– Зачем?

– Знаешь, когда я тебя увидел, у меня внутри всё аж заледенело.

– Пей горячее. Чай там или кофий.

– Пил.

– Когда?

– Утром.

– Ну, тогда бери с собой термос. Если живот мерзнет.

– Так где и когда?

– Зачем?

– Ну… пойдем. Чаю попьем… Угощаю.

– На булочку не хватит?

– Да я тебе… целый батон куплю. Кушай на здоровье. – Глаза проснулись. Улыбнулась. Взглянула.

– Ну… если целый батон…

– Тебе будет со мной хорошо, – он наклонился к ее уху. Никогда он так не смелел, а тут понесло. Он не понимал, что он говорит, но чуял, как зверек, что пропусти он момент, никогда он не повторится. – Вообще, я бы на тебе женился.

– Заманчиво, – она усмехнулась, но вдруг внимательно и долго на него посмотрела.

– Мы увидимся?

– Посмотрим. Не знаю.

– Когда? Мне теперь будет без тебя… плохо.

– Посмотрим. Может… – она стала пробираться к выходу.

– Вы выходите на следующей?

Он оцепенел. Потом он часто с ужасом, отчаянием пытался понять, что с ним произошло, как так случилось. Но ответа не находил.

Она вышла, ступила на мостовую и обернулась. Но посмотрела не на окно, где они только что стояли, а на дверь вагона, из которой вываливалась низкорослая толстуха. Он рванулся, кто-то его матюгнул. Было поздно. Дверь-гармошка, скрипя, закрылась, трамвай тронулся. Он приник к двери, лепешкой распластав лицо по стеклу. Она быстро пошла к тротуару, больше не оборачиваясь, опустив голову. «Господи, надо было выпрыгнуть! Остановить трамвай, я бы успел! Надо было прыгать!»

На другой день он пришел на остановку в 8:30, прождал час, она не появилась. Через день он был на остановке в 8 утра ровно, в институт не поехал, прождал до 10 утра. Её не было. «Почему я одеревенел? Ведь один шаг!» Стало необходимо нажраться.

Где-то через полтора года он увидел её. Она была ослепительно красива, элегантно одета, на высоких каблуках, возвышаясь над редкой порослью серой людской массы, но также шла, опустив голову, слегка покачивая ею в такт только ей слышимой мелодии, рот был чуть приоткрыт, как у замечтавшегося малыша, но пальцы рук – это заметил точно – были судорожно сжаты в кулаки, и в наклоне ее фигуры была не утренняя расслабленность, а остервенелая решимость. Рядом с ней шел пожилой импозантный улыбчивый мужчина ниже ее ростом, то ли отец, то ли покровитель. Он к ним, естественно, не подошел.

«Надо было спрыгнуть с трамвая! Надо было!» Эта мысль долбила его долгое время. Потом он о ней – о безымянной девушке из трамвая – забыл, во всяком случае, наяву о ней не вспоминал – многое другое заполонило, затмило, опрокинуло жизнь, сознание, чувства, но во сне он часто видел ее – смуглую, большеглазую, заспанную, – и все объяснял ей, объяснял, а она улыбалась, но не понимала, не слушала, растаивала. Однако мысль «Надо прыгать с трамвая!» не уходила, она тихонько забилась в уголок и ждала своего часа.

Сейчас же опять нахлынула та удушающая тоска, та отчаянная безысходность, опустошающая непоправимость случившегося и взорвалась по совсем другому поводу, но теми же словами: «Надо прыгать с трамвая! Надо прыгать».

* * *

Всеволод Асламбекович нашел бывшего шефа в саду. Тот сидел на скамейке под голой, продрогшей березой и дремал. Рядом на боку, выбрав сухое место, лежал, звучно посапывая, солидный и вальяжный сенбернар. Некогда всесильный Вождь и Учитель, казалось, был далеко отсюда, тонкая струйка слюны стекала к подбородку, белые пальцы с подагрическими узлами бесцельно бродили между пуговицами серого пальто, но как только Хорьков, бесшумно шагая по аллее, приблизился, Лидер Наций быстро открыл глаза и, зло стрельнув, бросил: «Чего крадешься, как тать?!» – «Господин президент, новое слово в вашем словаре, поздравляю!». – «Не юродствуй. Чего пришел? И никакой я не президент. Бывший! Бывший в употреблении. И выброшенный, как гондон рваный. А слова новые – так книжки стал читать. Вот – “Князя Серебряного” осилил. Интересное было время… Чего приперся?» – «Сам Бог прислал!» – «Чей это Бог?» – «Бог он один. А прислал… Как вам Иван Грозный?» – «Так я про него кино раньше видел. Знаю. Сильный был правитель. Не чета нам. И хитер, хитер, хоть Андроповки и не заканчивал, а прямо – наш Генерал». – «Вот поэтому я и здесь. Хотел вас проведать и поговорить надо».

Разговор был не прост. Для начала Хорьков коротенько рассказал об Александровской слободе, Семеоне Бекбулатовиче, заодно припомнил намерение Эффективного оставить свой пост на XIX съезде большевистской партии. Бывший слушал, кивал: «Знаю… Дальше что?!» – «Думаем, возвращаться пора». – «“Думаем” – кто “думаем”?» Хорьков не ответил – пока думал так он один. – «Присмотрелись, кто есть кто, оценили, запомнили, можно и status quo вернуть». – «Кого вернуть?.. Опричнину хочешь устроить?» – «А почему и нет? Народ поддержит». – «Народ… Где был твой народ, когда меня пинком в зад?» – «Во-первых, честно говоря, народ всегда безмолвствовал, это ещё Пушкин определил, иногда мычал этот народ что-то неопределенное, повякивал. Вы же, что скрывать, и мычать отучили, отбили такое желание – и правильно сделали. Не хер мычать, коль ничего путного сказать не могут. За быдло элита – мы с вами думаем и говорим. И будем говорить. Во-вторых, почему же пинком? Все было продумано, спланировано. Вами одобрено и с вашим участием осуществлено. Организованный отход на заранее подготовленные позиции для дальнейшего победоносного наступления». – «Жуков хренов!» – «Пока никаких сюрпризов. Кроме того, что наш друг не по чину берет. Правила игры не понял. Поэтому можно и нужно его валить». – «Что, не удалось под себя подмять? Не пляшет под твою дудку? Молодец! Ни под чью не пляшет. Вроде меня». – «Так точно. Вроде вас. Кстати, наш любимый журналист концы отдает». – «Угробили?» – «Нет, запил. А у него же цирроз». – «Хочешь сказать, работа нашего друга?» – «А чья же!» – «Не вали безглазого! Нашел кому варганку крутить [8] . Не его это работа. Сам знаешь. Либо Суча решил в пол прогнуться, либо… ты». – «Нет, на нас это тоже не похоже. А про Косопузова забыли?» – «Этот далеко пойдет». – «Впрочем, положили мы и на этого циррозного, и на тех, кто его приговорил». – «Ты на всё, вижу, положил». – «Не на всё. Поэтому и пришел. Не хочу, чтобы с нами было то же самое. И не важно, что Чернышев не той породы. Он, вы правы, скорее уйдет, чем кровь пустит. Но его новые холуи… Не мне вам объяснять. Так что решайте. У вас дети, семья. У меня, у всех наших. Или вы хотите, чтобы ваших детей…» – «Забудь о моих детях». – «Забыл. Или вы хотите, чтобы вас долго и ритмично били по затылку мешочком с песком». – «А это зачем?» – «Затем, чтобы названия банков, номера счетов, пароли, шифры узнать. Тут в несознанку не уйдешь, скорее крыша съедет, и от боли, помутнения все выложишь. Кстати, когда-то это ваша идейка была, помните, когда с первыми олигархами работали». – «Не помню! И помнить не хочу!» – «Короче говоря, хотите, чтобы молодцы Аркаши с вашими близкими и с вами работали? А потом в Забайкалье вместо Сидельца?» – «Почему именно Фиофилакта, а не Мещерского?» – «У Мещерского не костоломы, они действуют иначе, как правило, чужими руками. Повторяю, хотите, чтобы Крачёк своих псов спустил, – сидите на пенсии. Или – будем думать?» – «Подумаю! Сам! Без твоей помощи. Хватит. Хочешь мою страну кровью залить? А это моя страна!» – «Что-то вы раньше не вспоминали, что это ваша страна! Думайте. Все равно без нас не обойдетесь!» – «Как ты заговорил! Почуял мою слабину?! Думаешь, спекся?! Посмотрим! Пошел!»