Невидимая обычному глазу тьма клубилась, неспешно растекалась над поместьем, отравляла уставшую землю. Безнадёжная пелена заставила пространство и старого Сневерга содрогнуться, сжала горло графа незримой рукой.
— Придите, Светлые… я… верю… Саша…
Магдалена… Откуда там Магдалена?
* * *
— Отец! — Алекс вскинулся в ледяном поту, схватившем шею и грудь. — Отец, — простонал шёпотом. Тонкий серый свет скользил в щель между простых, грубых занавесок. Мужчина соскочил осторожно с кровати, быстро порывисто оделся, скоро бросился вон из комнаты, уже на ходу застегнул рубашку.
Новостей не было неделю. Гостиница пустовала — приближались дожди. Тракт обезлюдел как раз с их приездом.
Внизу в такую рань опять никого не было. Померещилось. Не удержался, вышел на узкое тёмное крыльцо. Ещё не заморозки. Но уже скоро. Сразу за дождями.
Городок привычно собранно просыпался. Алекс вдохнул утренних сумерек и вздрогнул — дверь за спиной отворилась.
Сашенька растерянно куталась в широкую зимнюю шаль. Простоволосая. И… слава богам, не босая.
— С ума сошла, — уткнулся шёпотом в её ладошки. — Замёрзнешь.
Так и стояли, обнявшись, в немом, тающем сумраке. Держа надежду. Туча на юге истаяла позавчера.
И они, конечно, ждали. Не получалось не ждать. Верили. Должны были верить. И шёпотом, тайком оба говорили: «Слава богу…»
Свет, уже уверенный, но пока тусклый, наполнял улицу, капал между лысых, обсыпанных лишайником ветвей старых яблонь.
— Идём? — спросил шёпотом в её волосы.
— Идём, — согласилась ему в плечо. Чтобы опять не двинуться с места.
Уходить не хотелось. Всё ждали чего-то. Дождались.
Загудели рядом голубиные крылья. Они увидели её вместе — белая горлица опустилась совсем рядом на перильца крыльца.
Сашеньку чуть повело, она сдавленно охнула.
— Неужели никто? — всхлипнула шёпотом, дрожа.
— Это ничего не значит, — прижал её сильнее к себе. — Перестать ждать мы не в праве. Идём! — потребовал сдержанно и строго. — Холодно, — и закусил больно губы, чтобы только не выдать, не показать.
Этим утром он надел ей на палец тонкое золотое кольцо с защитным тёмным камнем.
Судьба подарила им почти четыре года. Алекс пытался взять от них всё до последней секунды, до самого тонкого луча света, до невесомого касания, шелеста дыхания и всегда, каждое мгновение, неизменно был со своими девочками рядом.
Мари была невероятной копией их обоих — удивительно и филигранно взяла лучшее от матери и отца. И, безусловно, сумасшедше обоими любима. Сашенька, замирая, видела в ней черты Алекса и, умиляясь счастливо, с улыбкой прятала увлажнившиеся глаза, укладывая малышку спать. Но растила девочку строго, без привычной провинциальной инфантильности.
Отец же малышку воспитывать и не думал. Позволял ребенку всё, трепетно лелеял и нежно оберегал, дурачился, учил и катал на шее с неприкрытым удовольствием. Сашенька и ругалась на вопиющую вседозволенность, и тайком морщила пощипывающий нос, задыхаясь от счастья.
Они жили просто. Не на виду. Сашенька открыла аптечную лавку.
Алекс держал связь со столицей с того самого момента, как старшие Сневерги добрались в уезд в год проклятья — уже по снегу, когда установилась зимняя дорога. Живые, слава Всеобщему. Отец заметно осунулся и сдал. Мать держалась получше, но всё равно неуловимо, почти незаметно постарела. Настороженно сначала приняла Сашеньку после всего, что случилось, будто боясь сглазить, но потом отошла и медленно, но себя к ней допустила.
Уездный особняк, который зимой занимала тётка Алекса, вместил бы без труда их всех, но Саша не захотела, да и Алекс туда не стремился, тем более зная, что проклятье могло сказаться в любом из домов Сневергов.
Родители понимали и молчаливо принимали.
Из дома разлетались десятки писем. Ответов было едва ли не больше.
Из разговоров Сашенька сумела тогда понять, что замок разрушен. Но люди вопреки ожиданиям живы. Проклятье и впрямь сильнее коснулось именно семьи. Дворовый люд похворал немного, а дальше Алекс выправил остальных, на кого у отца сил не хватило. После этого его щёки прорезали две глубокие косые морщины, а волосы сильно поседели.
И сдавленной тревогой в груди маленькой женщины отзывались его ссутулившиеся плечи.
Спустя месяц после произошедшего в поместье внезапно умерли одним днём каждый в своём доме дядюшка Алекса и его бастард. Что вызвало довольно смрадную волну сплетен в обеих губерниях. Остались ещё два старших кузена. Но те были в столице на императорской службе и к сведениям о нападении на семью неведомого отнеслись до скандального несерьёзно. Всё, что оставалось Николаю и Алексу, — искать любое упоминание в дневниках Ксандера, их деда и прадеда, о творении защиты, по которой он при жизни был мастер.
Та зима вышла тревожной.
Сначала неожиданно сдала и за неделю ушла старшая тётка. Потом пришли дурные вести из столицы. Кузены, связывавшие для государя главное поместье Сневергов и дворец, внезапно сорвались с места и, забрав семьи, вернее, тех, кто ещё остался, спешно выехали за границу. Потом пришло известие, что рубежа империи достигли только жёны и кто-то из детей. К концу зимы связь с ними окончательно оборвалась. С каждым следующим потерянным Сневергом тяжесть и непонимание душили, распластывая веру окончательно.
Кто? За что? Зачем?
То, что видели Алекс с Сашенькой, было очевидной, понятной картиной. И ясно, что силы тут действовали нечеловеческие. Что битва эта не на Земле, но за Землю. За тот кусок, за который они, как бы то ни было, отвечают. И отчаянная горечь оттого, что защитить его, свой, так и не смогли, болезненно рвала и мучительно давила.
Государь выслушал о положении дел с равнодушным спокойствием. Сказал только:
— Значит, будет кому меня встретить, — и улыбнулся, пожалуй что тепло. — Не мы знаем, нам сколько. Но мы знаем как. Да будет с нами Всеобщий. Прощайте, — и освободил их и потомков от всех обязательств перед императорским домом.
Жест этот виделся обоим Сневергам, и старшему, и младшему, настораживающим и тревожным, но перечить государю не посмели.
— Повтори ещё раз, пожалуй, что спасло тебя? — Алекс в сотый, наверное, раз вглядывался в узкие пологие строчки. И не мог найти ничего важного, озаряющего или хотя бы просто неизвестного. Всё безнадёжно устарело. Его хорошо учили. В дневниках размеренно теснились прописные, с детства знакомые истины: «Способность равно пропорциональная твоей витальности — ровно столько, сколько в тебе жизненной силы, столько зла сможешь вобрать в себя и переработать. Мёртвое тело не восстановишь. Но сможешь изменить ток времени, изогнуть и раздвинуть кривые пространства. Тогда только успей предложить замену, но будь готов, что измененный эпизод не уймётся и найдёт своё выражение в тебе самом. Истина эта не непреложна и возвращение метки события происходит не всегда. Но как правило».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});