Определенно, все эти вещи — смена дня и ночи, имена, счет — делали жизнь людей осмысленной. Агни никогда не понимала, зачем им за это цепляться, когда можно просто всласть поноситься по мягкой траве или вздремнуть в каком-нибудь дереве, но мирилась с тем, что им это непременно надо, а то они сходят с ума и постепенно хиреют. Кроме того, если подумать, ей люди по-настоящему помогли…
Это случилось, когда Агни поняла, что стареет.
Саламандры, как уже было сказано, времени не чувствуют. Но однажды они понимают: все, конец. Воздух перестает быть сладким, огонь — вкусным, а мыши — забавными. Никуда не хочется бежать, ничего делать, и даже превращаться в Праздничную Ночь в человеческое существо или, скажем, в белую лань, и заманивать путников в лес на жертвоприношение тоже не очень хочется, хотя, казалось бы, что может быть веселее?… Тогда одно из двух: либо ты не найдешь ранней осенью, пока они еще сговорчивые, дерева на зиму, останешься одна-одинешенька и тебя заметет снегом, либо ты попадешься на зуб лисе, потому что тебе даже сдачи этой животине давать не захочется. А, ну еще единорог какой может наступить из жалости, чтоб не мучилась. Но это редкость. Единороги, вообще, довольно флегматичные, лишний раз не вмешаются… только людей они ненавидят лютой ненавистью.
Ну вот, саламандра чуяла, что именно такое с ней и происходит. Она прекрасно понимала, что это смерть, но… какая разница? Если раньше она завопила бы от ужаса, повстречавшись в лесу с агрессивно настроенным роем феечек, то теперь, наверное, только слабо вильнула бы хвостом.
В тот год она даже в Ламмасе не участвовала и яиц не откладывала: муторно. Заботиться о них еще потом, выхаживать… Хватит с нее. Зачем вообще все?
Саламандра, лежа у корней старого дуба, — кажется, именно его желудь она в свое время, любопытствуя, зарыла передними лапками в землю, когда была в этих краях, хотя кто знает, — наблюдала за неспешным течением мыслей в собственной голове. Мысли были привычными, спокойными, имели откатанную временем форму. Они походили на дубовые листья, плывущие вниз по реке. Вы ведь знаете, что листья — это мысли дерева?… Оно зачинает их зимой, пока спит, потом выкидывает весной наружу в едином порыве, все лето доводит до ума, потом наконец сбрасывает и отпускает прочь, чтобы снова остаться легким и свободным. И отрастить новые — а как без этого?
Ящерка чувствовала: вот-вот что-то случится. Например, выпадет снег. Его предчувствие жило в воздухе еще с тех самых пор, когда солнце показалось из-за края земли. Хотя в небе не было скоплений пара, заграждающих тепло, Агни знала, что уже к тому моменту, когда солнце пройдет половину пути, станет гораздо холоднее. И снег начнет рождаться из воды в небесах.
Это будет знаком: зима приходит, жизнь уходит…
А потом был глухой топот подкованных копыт по опавшим листьям и звук голосов в отдалении.
«Люди», — подумала Агни.
Давным-давно, до того, как жизнь изменилась, и саламандр стало больше, люди не боялись приходить в лес даже по ночам. Сейчас они даже днем никогда не появлялись поодиночке. Осенью, правда, слегка смелели, и не зря.
Охота промчалась мимо, даже не заметив прикорнувшую под деревом ящерку. Она уловила: три лошади. Два жеребца и кобыла. На одной ехал большой человек, на других — не такие большие. Может, взрослый и двое детей. Может, мужчина и две женщины.
Лошади ускакали, и довольно долго ничего не происходило. Потом все-таки пошел снег. Он падал маленькими такими звездочками…
Люди появились снова. На сей раз их было только двое, они вели лошадей в поводу и переругивались. Саламандре стало ясно, что это действительно дети, кажется, мальчики… Причем один старше, чем другой. Или нет?… Ну, во всяком случае, выше.
Тот, который ниже ростом, ругал того, который выше: выходило, что именно из-за старшего они упустили «отца». Саламандра смутно помнила, что «отец» — это, вроде бы, почти то же самое, что «мать», а мать — это тот, кто отложил яйцо, из которого ты вылупился. Хотя… секунду, ведь люди не откладывают яйца. У них это как-то по-другому происходят. Так зачем им матери и отцы?…
Мальчики, очевидно, думали, что зачем-то нужны. Ящерка не прислушивалась к их разговору, но уловила, что они собираются возвращаться к «остальным», и ждать отца. Ах да, еще они думали, что может быть, отец уже там, и тогда они получат от него нагоняй.
И тут на сцене появился бог.
Он возник почти незаметно — среди падающего снега, среди шепота засыпающих деревьев. Попытался войти в тишину, как входит нота арфы в журчание ручья. Не получилось, хотя почти, почти…
Саламандре не было страшно — ведь в последнее время она разучилась бояться. Однако ей все равно захотелось поглубже зарыться в опавшие листья — просто по привычке. Не стала. Толку… Зато она отлично могла его разглядеть.
Вон, люди тоже заметили бога. Остановились. Даже слишком резко остановились, сказала бы она. И что это с их глазами?… Почему они отводят их и прячут? Разве бог так страшен? Разве он сияет?… Подумаешь… Просто большой человек в странной просторной одежде и огненным мечом в правой руке.
Бог сказал:
— Не ищите вашего отца. Он у нас.
Люди ему ничего не ответили. А бог продолжил:
— Я забрал его, потому что один из вас совершил грех. Один из вас. Один из вас пустил в себя Нашего врага. Я дам второму меч. Если он убьет грешника, значит, я верну вашего отца.
Люди все так же молчали. Снег падал.
— Вы меня поняли? — раздраженно спросил бог.
— То есть… — вдруг с дрожью в голосе произнес один из мальчиков. — Вы хотите, чтобы мы убили друг друга?! Но мы ведь ничего плохого не сделали!
— А вот и нет! — расхохотался бог на пол-леса, и саламандра почти увидела, как бросились в разные стороны разные мелкие зверьки, напуганные звуком его голоса. — Я хочу, чтобы ты, — указующий перст ткнул в одного, — убил вот его, — во второго. — Это будет не так-то просто, потому что отступник дал ему силу. Но я одолжу тебе свой меч.
— Не может быть! — мальчик, которого должны были убить, молчал и даже не двигался, это говорил второй. — Он же мой брат!
— Ну и что? — пожал плечами бог. — Какая разница? Я — твой бог. Ну, пусть не точно твой, но мы, Семерка, превыше всех остальных богов! И вот Я тебе говорю, что он — грешник. Что его надо убить. Это твой высший долг. И отца твоего я тогда верну. Правда, я хорошо придумал? Разве это не твой долг перед отцом твоим и господином, а?
Тот мальчик, что говорил, теперь замолчал и только облизывал губы. Мысли его казались очень странными и все время менялись — саламандра так и не поняла, то ли он что-то рассчитывал, то ли с чем-то смирялся, то ли притворялся чем-то перед самим собой. Люди вообще странные.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});