Мое новое имя на языке Империи звучало как «Виола». Старик-целитель говорил, что имя «Виола» слишком длинное для меня — ведь я небольшого роста. Он так шутил. Поэтому стал называть меня «Вия».
Из памяти того менестреля, когда я разобралась в ней, я узнала о Драконьем Солнце, которое заполучил астролог Гаев. Менестрель был в курсе всех самых свежих сплетен Континента. Тогда же я решила разыскать астролога, но у меня не было возможности странствовать по своей прихоти — я понимала, что одной мне не выжить. Я могла положиться только на судьбу. Все эти, внутри меня, верят в судьбу.
Уже в Адвенте моего учителя убили. В первый день осады. Он не сумел вылечить женщину от родильной горячки. Когда она умерла, ее муж впал в ярость и заколол лекаря ножом. Я попыталась выбраться из города, но попалась страже. Они сперва решили, что я подсыл Хендриксона, и привели к бургомистру Фернану. А он, насколько я поняла, читал кое-что о древних силах… а может быть, и сам сталкивался с ними — я слышала, он был купцом, а купцы с чем только не сталкиваются. Он понял, что я шаманка, и знал, что обученный шаман может многое. Он попытался заставить меня колдовать для города. Остальное вам известно.
Вы только не знаете, почему я вам это все рассказываю. Или догадываетесь?… Ну ладно, если не догадываетесь, скажу. Я сразу, как увидела вас, поняла, что мы с вами в одной лодке. В одной и той же дырявой, прохудившейся лохани, если вы понимаете, о чем я… а уж вы-то понимаете.
Вместо эпилога
Интерлюдия саламандры
…и вообще в Средние века жилось несладко. Потому что детство кончалось очень рано. Практически сразу.
А. Егорушкина. «Настоящая принцесса и снежная осень»
В Чертовой крепости была собственная мастерская, где изготавливали хорошие восковые свечи. В некоторые даже добавляли ароматические масла — такие свечи потом очень хорошо пахли, прогорая. Но даже обыкновенные, без масел, горели ровно и света давали много. Господин Бурже, учитель Стара, настаивал, чтобы мальчик зажигал как минимум две свечи, а лучше три. Стар вообще-то особым послушанием не отличался, но в этом отношении не спорил.
Агни лежала на подушке кровати и наблюдала за мальчиком из-под полуприкрытых век. Саламандра очень любила вот так просто смотреть на него, когда он работал. Люди иногда могут быть очень красивыми. Красивее, чем деревья, красивее, чем камни, и даже красивее, чем лепестки огня. Не все, но иногда на них нисходит некий сорт вдохновения, освещая изнутри.
Стар, чертящий карту Весского княжества, был чудо как хорош: он злился, досадовал на нудное задание, на непослушное перо, которое так и норовило зацепиться за пергамент и поставить кляксу, на герцога, зачем-то обязавшего его слушаться громогласного пьяницу Бурже, но держал эти чувства в себе. Эмоции прорывались наружу чудными, бледно-лиловыми, почти осязаемыми и необыкновенно вкусными языками. Агни наслаждалась. Она уже знала, что далеко не все люди умеют думать так же вкусно, как ее собственный, личный человек.
— Слушай, прекрати на меня таращиться! — вдруг вспылил Стар. Действительно, вдруг: хотя Агни и наблюдала за тем, как он чувствует, она никак не ощутила прорыва.
— Я тебе мешаю? — удивилась ящерка, приподняв голову. — Я ничего не делаю!
— Ты меня прямо взглядом сверлишь! Я же чувствую! Я из-за тебя вот-вот кляксу поставлю! Тогда все с начала!
— Ты сам виноват, — резонно заметила Агни. — Зачем дотянул до вечера? Можно было еще до захода солнца все сделать.
— Я с его светлостью на инспекцию ездил! Сама же знаешь!
— Ездил, а меня не взял!
— Ах, так вот оно что… Ты же сама не захотела в бутылку лезть!
— А толку тогда?… Когда я в этом пузырьке, я ничего не чувствую и ничего не вижу.
— Слушай, огонечек, ну не мог же я тебя просто на плечо посадить, верно? Там же люди были! Что они сказали бы, если бы в свите герцога оказался мальчик с саламандрой?
— О тебе и так по всему замку судачат. Сплетней больше, сплетней меньше…
Стар замер. Лопатки его напряглись, обращенная к Агни спина дрогнула.
— Дождешься, огонечек, — пообещал он мрачным голосом. — Водой плесну.
— Увернусь, — пообещала саламандра в ответ.
Стар замолчал. Агни ругала себя за то, что снова завела разговор о сплетнях. Освоить человеческий юмор, сарказм и все такое прочее было делом пары часов, но вот понять, когда и над чем шутить можно, а когда и над чем нельзя… Вроде бы, они эту тему обсудили раз и навсегда и решили больше ее не касаться, ан нет, время от времени все равно проскальзывало. Наверное, Агни просто хотелось побольнее задеть Стара: она действительно сердилась, что он не взял ее с собой на инспекцию, хотя был такой замечательный солнечный денек, и вообще…
Кроме того, когда он сердился, у него действительно мысли становились еще вкусней…
Но не стоит забывать, что люди не саламандры. Если их обижать, они на это реагируют. Это забавно, но ведь у них тогда жизнь становится короче. Агни может видеть это. А ей хочется, чтобы Стар жил долго. Долго-долго. По-возможности, оставаясь Старом, а не превращаясь в какое-то идиотское божество.
Самым трудным было понять, что такое день, а что такое ночь.
Зрение саламандры устроено не так, как человеческое — смотрите, у них и зрачков-то нет. Сплошная синь. Строго говоря, это и не глаза вовсе, а… ну, в общем, много чего. И глаза, и уши, и нос. Потому что кроме глаз и маленькой клыкастой пасти на треугольной мордочке ничего нет.
В общем, как нетрудно догадаться, саламандры света белого не видят. Темной ночи тоже. Зрение у них есть, но все им кажется совсем другим. Так что Агни стоило большого труда понять, почему время от времени люди начинают вести себя как деревья зимой — почти не шевелятся и молчат (ну, во всяком случае, не говорят членораздельно). Единственное различие: люди, в отличие от деревьев, во сне росли. По крайней мере, десятилетние мальчики.
Да, еще трудно было научиться откликаться на собственное имя. У нее ведь сроду имени не было. И привыкнуть к тому, что время так быстро несется мимо — до сих пор Агни время вообще измерять не приходилось. Она просто жила и жила… только иногда становилось холодно и приходилось залезать в деревья, чтобы дождаться тепла. Некоторых саламандр деревья не терпели, выгоняли прочь. Такие сбивались в стаи, но все равно чаще всего в итоге погибали. Агни повезло — то ли она деревья выбирала хорошо (ящерка особенно любила клены: они все были самолюбивые, но в глубине души добрые), то ли умела нравиться, но с ней ни разу такого не случилось. Хотя холодов Агни пережила множество. Может быть, сто. Может быть, двести. Счет — это была еще одна захватывающая штука, которой саламандра научилась от людей. Она очень любила считать — тем более что при желании могла восстановить в памяти все, что угодно, и сосчитать, скажем, количество съеденных ею за всю жизнь мышей — и всякий раз получала немного разный результат.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});