мы все переоделись в одинаковые пижамные штаны и, хотя вели себя тише обычного, а внутри я был полностью уничтожен, внешне мы сохраняли спокойствие.
Никто не заговаривал о повышении.
Никто не спрашивал у меня про Мэллори.
Никто не показывал, что нам всем больно, что мы расстроены, что снова Скутеры проявили неуважение к нашей семье.
Наоборот, мы с братьями нацепили счастливые мины ради мамы, а она – ради нас. Мы испекли печенье, смотрели старые рождественские мультфильмы, а потом соорудили большую лежанку посреди гостиной. Мы с братьями спали на полу, а мама – на диване, и хоть и казалось странным, что Ноа нет рядом, дом все равно оставался домом.
А за окном было Рождество.
Как бы хотелось, чтобы я чувствовал такую боль в дождливый холодный день в середине ноября. Как бы хотелось побыть одному в своей постели, в своем доме. Я словно предавал свою душу, желая все исправить, желая бежать к человеку, который причинил мне боль, какую я не испытывал с тех пор, как умер отец, вместо того чтобы открывать подарки, есть роскошный рождественский ужин, притворяться, что мне не все равно.
И, возможно, больше всего на свете я хотел бы поделиться чувствами со своей семьей. Хотел бы положиться на братьев, на маму, на тех, кто всегда меня поддерживал. Но я прекрасно знал, что они скажут.
Они скажут: «Мы же тебе говорили».
И мне этого не вынести – ни сейчас, ни, возможно, никогда.
Я был так уверен, что они ошибались насчет Мэллори, что поступки ее отца не говорят, что она такая же. Я не сомневался, что она отличается не только от остальных Скутеров, но и от всех жителей этого города. Я видел в ней глубину, этот бриллиант, который она прятала от остальных. Во всяком случае, так я себя в этом убеждал.
И даже сейчас, чувствуя боль, которую причинили мне она и ее отец, я все еще в это верил.
Вчера я выплеснул на нее гнев и, вспоминая об этом сейчас, снова чувствую стыд. Мне было больно, я не смог сдержать злость и выместил ее на Мэллори, хотя знал, что она ни за что бы меня не ранила.
Но она меня ранила.
И не знаю, было ли для меня важным, что она сделала это ненамеренно.
У нее были связаны руки, это я могу понять. Она окончила колледж, была без работы и без дома, а отец дал ей возможность обзавестись художественной студией, домом и целью. Если бы мне представилась такая возможность, посмел бы я отказаться, даже если бы к этому прилагались удушающие, нечестные условия?
Я вздохнул, поправив подушку под спиной. Мы с Джорданом и Майки по очереди играли в «Мэдден», пока мама убирала на кухне. Скоро будет готов пирог, и у меня появится предлог уйти и наконец-то побыть одному.
– Пыхтишь и сопишь, как бык, – заметил Джордан, не сводя глаз с экрана, на котором разыграл атаку против Майки. Защитник Майки с легкостью ее отбил, и на дисплее выскочили экраны, с помощью которых можно было выбрать следующую расстановку игроков.
– У меня спина болит, – соврал я. – Просто пытаюсь устроиться поудобнее.
– Ты же в курсе, что в любое время можешь перестать нести чепуху? – он бросил мяч. – Думаю, нам всем надоело притворяться, будто вчерашнего вечера не было.
– Я и не притворяюсь. Просто не хочу это обсуждать.
– Почему? Потому что ты слишком взрослый и не способен на чувства? – высунув язык, Джордан нажал на кнопки, и мяч вылетел из рук квотербека и полетел по полю к принимающему. Тот поймал мяч и отбил его на десять ярдов.
– Хрен тебе, – буркнул Майки. – В зачетную зону ты не попадешь, братец.
– Посмотрим, – ухмыльнулся Джордан, пока они выбирали следующих игроков.
– Нет, – сказал я в ответ на его заявление. – Потому что и так знаю, что вы скажете, а я не хочу этого слышать.
– О, слыхал, Майки? Логан теперь умеет читать мысли. Заранее знает, что мы скажем.
– Надо бы отдать его в цирк, – поддакнул Майки.
Я закатил глаза.
– Да бросьте! Будто вы не ждете возможности напомнить мне о том, что Мэллори – член семьи Скутеров и мне нужно было быть осторожнее? Что стоило держаться на расстоянии?
Джордан остановил игру, и они с Майки обернулись, смотря на меня с недоумением.
– О чем ты говоришь?
Кровь отхлынула от лица. В ту же минуту я понял, что только с мамой поделился о своем интересе к Мэллори, помимо того факта, что она работала со мной.
Я покачал головой.
– Ничего.
– Да, я думал о том, что повышение, которое по праву заслуживал ты, отошло дочери Скутеров, но от тебя это не зависело, – приподняв бровь, сказал Джордан. – Решение принимали они. Ты никак бы не смог это предотвратить.
– Он говорит, что влюблен в Мэллори, и теперь чувствует себя придурком, понимая, что все это время она планировала отнять у него работу.
Джордан резко посмотрел на младшего, а я заскрежетал челюстями, стиснув руки в кулак.
– Я не влюблен в нее. – Снова ложь.
– Погоди, – сказал Джордан, ткнув пальцем в Майки, и посмотрел на меня. – Что знает он и чего не знаю я? – он прищурился и теперь наставил палец на меня. – Ты спишь с Мэллори Скутер?
Я засопел и вместо ответа скрестил на груди руки.
Вытаращив глаза, Джордан хохотнул.
– Ого!
– Она не такая, какой ты ее считаешь, – принялся я оправдываться.
– Само собой.
– Нет, так оно и есть. Она тоже ненавидит своего отца. Она знает, какие гадкие поступки он совершал, и всю свою жизнь пытается избавиться от этого наследия.
– Ну, видно же, как успешно она с этим справляется.
– Она не знала, что он так поступит, – прорычал я.
– Тогда чего ты расстраиваешься? – парировал Джордан. – Если Мэллори тут ни при чем, если ты так ее любишь, тогда чего дуешься так, словно кто-то переставил книги на твоей полке?
– Потому что все, что я боялся потерять, я потерял за считаные минуты! – я вскочил, испепеляя взглядом сидящих на полу братьев. – Потому что эта работа была единственным шансом сохранить имя Беккера в этой винокурне. Потому что они пытались стереть папу из истории завода, и у них получается. Потому что я ничего не могу с этим поделать. И да, впервые в жизни я думал, что обрел отношения, какие были между родителями, что могу быть с женщиной, которая меня понимает, бросает мне вызов, делает мою жизнь лучше. Она не из тех