Лили снимала комнату в жилой пятиэтажке У входной двери притулилось порядка десяти звонков. Я позвонил ей четыре раза — ибо табличка против ее фамилии указывала именно это количество, — и она еще не успела связаться со мной по домофону, как дверь раскрылась и из подъезда вывалились два здоровенных негра угрюмого вида. Когда я входил, они бросили на меня такой взгляд, точно вдруг решили вернуться и преградить мне путь. Но, ни слова не говоря, спустились по ступенькам крыльца.
По лестнице, пропахшей ароматами многочисленных жильцов, я поднялся на третий этаж, не понимая, какой черт меня сюда принес. Дело было не в деньгах — зачем мне теперь деньги? — просто мне не давало покоя мысль, что меня надули — не отдавали должок.
Из приоткрытой двери высунулось темное лицо Лили, и насколько я мог разглядеть ее в полумраке, она стояла в ночном халате. Увидев меня, она заволновалась, но даже и не подумала раскрыть дверь пошире.
— Привет, Лили!
— Что вы здесь делаете, мистер Бонд?
— Да вот зашел поболтать с тобой, но не на лестнице же.
— Я не одета и не могу принять у себя мужчину. Неужели в отеле не верят, что я заболела? Я простудилась, очень сильно. Когда выйду на работу, принесу свидетельство от моего врача…
— Хватит, Лили! — я понизил голос. — Ты же понимаешь, зачем я пришел. Где мои бабки?
— Какие… деньги, мистер Бонд? — громко спросила она, и ее вопрос эхом прокатился по подъезду.
Если ее комната окнами выходила на улицу, я мог бы рассмотреть своего хвоста, хотя вряд ли он такой балбес, чтоб стоять и ждать меня около дома.
— Позволь войти, мы спокойно поговорим.
— Нет, я вас не пущу. Вы опять пьяны, мистер Бонд?
— Не распускайся! Что значит — опять пьян?
— А что значит «не распускайся»? Я плохо себя чувствую, а тут сквозняк. Что вам надо?
— Слушай, Лили, я сделал тебе одолжение Я для тебя стребовал пятерку с тех пьянчуг, и так ты мне платишь за услугу. Вот так с вами всегда — хочешь с вами по-хорошему…
— Что значит с вами? А вы что же, мистер Бонд, особенный какой-то?
Мне этот разговор начал надоедать.
— Ладно, хватит болтать. Ты собиралась поставить за меня доллар на 506, помнишь?
— Помню.
— Тогда выиграл 605.
— Ну и что?
— Лили! — я старался не повышать голос. — Никто никогда не ставит простой. Ты же ставила на комбинированный — то есть мне из каждого доллара выигрыша на 605 полагается около пятнадцати центов — гони мои семьдесят пять долларов.
— Вы определенно пьяны! Я поставила на 506 простой. Как всегда. И если бы выиграла, принесла бы вам ваши деньги, даже если б мне пришлось выходить из дому с температурой.
— Лили, ты меня что, за дурачка считаешь? Мне неприятности не нужны, но….
— Я опять заболею на гаком сквозняке! — Она собралась захлопнуть дверь, но я всунул башмак между дверью и косяком. Округлив глаза, она спокойно произнесла:
— Мистер Бонд, уберите ногу. Это вам не «Гровер». Вы тут не командуйте!
— Тише ты можешь говорить! А то…
— А вы меня не пугайте, грубятина! Если собрались выкопать мне могилу, то советую выкопать еще одну — для себя!
Я вдруг так перепугался, что потерял дар речи. Потом спросил:
— Лили, почему это ты так сказала — «вырыть могилу для себя»? У меня что-то в лице такое… Скажи, Лили, черт с ними, с деньгами, скажи, почему ты так… Выкопать могилу для себя.
Я убрал ногу, и она тут же захлопнула дверь. На мгновение дом замер, потом я услышал скрип открываемых на всех этажах дверей и приглушенный шепот. Я огляделся. Сверху на меня смотрели испуганные детские глаза.
Я повернулся и стал спускаться по деревянным ступенькам, застланным протертой ковровой дорожкой, зная, что все обитатели этой норы навострили уши, прячась за дверями своих квартирок. Я чуть ли не бегом выскочил на улицу и зашагал по тротуару. Когда я дошел до Леннокс-авеню, все мои страхи рассеялись, и я уже сердился на свою пугливость. Черт побери, я же на своем веку не одного черномазого поставил на место и никогда…
А на Леннокс меня точно холодным душем окатило — ко мне вновь вернулось ощущение, что за мной следят. Тут я чуть не рассмеялся. Если мой филер хотел вызнать, на кого я работаю — а скорее всего, так оно и было, — эта прогулка в Гарлем, конечно же, озадачит неведомого организатора этой слежки.
Может быть, Лили и впрямь поставила на 506 простого, но мне-то какая разница — там, куда я собираюсь, за деньги все равно никаких развлечений не получишь.
Я доехал на подземке до Четырнадцатой улицы. Из «Сент-Винсента» позвонил в полицию и попросил Билла.
— Какого черта тебе потребовалось приставлять мне хвост? — поинтересовался я у него.
— Хвост? А зачем мне… Слушай, Марти, ты можешь меня оставить в покое раз, и навсегда? Мне опять в управлении устроили головомойку. Я и думать про тебя забыл!
— Не вешай мне лапшу на уши! За мной сегодня увязался хвост.
— Может, это Дик Трейси тебя выслеживает? — рявкнул Билл и бросил трубку.
Выйдя из телефонной будки, я обтер влажным платком вспотевшее лицо и усмехнулся. Теперь, удостоверившись, что это не Билл привязал ко мне своего человека, я понял, что пора носить с собой «пушку». Рыба начала клевать, да так настойчиво, что мне, тухлому рыбаку, светило вытащить акулу… из семейства людоедов. «Деревня» Смит будет моей снотворной таблеткой, моим…
Выкопай для себя могилу! Почему же эта больная негритянка назвала меня грубятиной?
Глава 4
Кто бы первым ни сказал, что юность лучшее лекарство, попал в точку. Можно было только диву даваться, как быстро Лоуренс выкарабкивался. Всего через сутки после побоев он почти совсем оправился. Конечно, он еще был лежачий, но голос у него уже окреп и с лица сняли повязки. Теперь я увидел его заплывшие глаза, разбитые губы и цыплячью шею. Врач сказал, что больше внутренних повреждений не обнаружено, но тем не менее выйти из больницы Лоуренс сможет не раньше чем через месяц.
Увидев, как заблестели его глаза при виде меня, когда я подсел к его кровати и стал рассказывать о своих догадках, в том числе и о Бобе Смите, я почувствовал к нему острую жалость. Может быть, всему виной была эта его худющая шея, что торчала из-под бинтов. Как бы то ни было, я решил раз и навсегда отговорить мальчишку от его вздорных замыслов.
Лоуренс выслушал меня, не прерывая, и наконец произнес:
— Не знаю, Марти. Ты же сам говоришь: самое главное — это связующее звено, а какие отношения может иметь Ланде с крупнейшим преступным синдикатом? Тут я целиком согласен с лейтенантом Ашем — как-то это все не вяжется.
— Да, не вяжется — пока. Но вот за мной сегодня была слежка. Это значит, что утром, как только я вышел от Ланде, он сел на телефон и кому-то нажаловался. Какому-то очень крупному деятелю, потому что посадить хвост — удовольствие дорогое.
Он кивнул.
— Будь осторожен, Марти, Хотя я знаю, тебе любая трудность по плечу. Не понимаю, почему Аш с тобой отказывается работать… Правда, ты говоришь, он сейчас очень занят. Есть новости об убийстве Андерсона?
— Я пока не читал газет и радио не слушал. Вот что, Лоуренс, обещай мне, что, когда отсюда выберешься, ты бросишь свою гражданскую оборону и не станешь готовиться к полицейским экзаменам…
Тут его глаза буквально полыхнули злостью.
— Почему? Только оттого, что меня подстерегли в темном переулке и отдубасили, ты считаешь, я недостаточно… крутой, чтобы стать полицейским? — Он проговорил это жестко, почти с вызовом.
— Лоуренс, что это за детский разговор? Ты хоть знаешь, что такое «крутой»? Это значит «перепуганный». Чем круче парень, тем он трусливее. Я сам это впервые в жизни понял позавчера вечером — меня словно носом ткнули в грязь. Так что давай не будем вести эти детские разговоры насчет того, кто крутой и бравый. Так ведь только в кино бывает. Я хочу, чтобы ты выбросил из головы весь этот бред насчет полиции, потому что ты умный мальчик, а служба в полиции тебе только душу испоганит. Я прошу тебя выбросить это из головы точно так же, как я бы попросил тебя выбросить из головы мечты о любой недостойной работе.
— Это что-то новенькое: Марти — ненавистник полицейских! — сказал он, иронически улыбаясь одними глазами.
— Я полицейских вовсе не ненавижу, просто нас иногда просят выполнять непосильную работу. Дети становятся воришками оттого, что их одолевает скука, или хочется острых ощущений, или просто кулаками помахать, но главным образом по причине их нищеты. Ну и что, ну, засадишь ты их за решетку, а они оттуда выйдут такими же нищими, какими были, и дети их тоже будут нищими и так далее до бесконечности. Скажи мне, каких таких добрых дел можно ждать от наших полицейских и от нашего правосудия без искоренения первопричин нарушения законности?