class="p1">Откинулся к стенке юрты. Глаза смежились. Казалось, он уснул. Тяжёлое, отёчное лицо было неподвижно. Губы плотно сжаты.
Но Таргутай-Кирилтух не спал.
Пьян он был, был раздавлен случившимся, но соображал яснее и лучше, чем в иные трезвые и радостные минуты. Испытания, выпавшие на его долю, отодвинули в сторону мутившие мысль самодовольство и самонадеянность, чрезмерное честолюбие и жажду власти. Сейчас не перед кем было бахвалиться, выставляя наперёд гордыню, чваниться и пускать пыль в глаза. Во мнении окружавших он упал в самый низ. Дальше падать было некуда. Да и собственное его мнение о себе изменилось. Неудачный поход был для него как скачка в темноте, и в этой скачке с полного хода он ударился о глухую стену, расшибившись, вылетел из седла и грохнулся оземь. Сейчас он лежал разбитый, и если никто не видел на нём синяков, то Таргутай-Кирилтух знал, что весь он — одна боль. В этой боли, какой Таргутай-Кирилтух не ведал никогда, он задавал себе вопросы, которые бы не родились раньше в его голове, и отвечал на них с безжалостной прямотой. И выходило из разговора с самим собой, что прав был Есугей-багатур, а он, Таргутай-Кирилтух, в гордыне лгал себе и людям, упираясь его настояниям. Проиграли все. Погиб от неведомой руки Есугей-багатур, а улус тайчиутов развалился и стоит открытый для любых жадных рук.
А в степи без меча — и об этом хорошо знал Таргутай-Кирилтух — устоять нельзя.
Надо было думать не о табунах кобылиц, отарах овец, жалком скарбе, но о самой жизни племени. В жестоких набегах на ослабевшие племена не секли верхушек, но рубили ослабевшего под корень, освобождая место сильному.
Волк не даёт взаймы зубы другому волку, но грызёт его до смерти, мозжа кости.
Племена в степи были злее волков.
Таргутай-Кирилтух у стены юрты качнулся из стороны в сторону, оперся на руки и, хотя и тяжело, но начал поднимать грузное тело.
Наконец он утвердился на ногах.
Стало приметно, что в нём обнаружилось новое и необычное. Взгляд отвердел, и в лице явилась решительность. Негромко, но властно — чего не слышалось в голосе последнее время — позвал нукера.
Тот вскочил в юрту без промедления.
В этот день Таргутай-Кирилтух разослал нукеров по всем куреням тайчиутов. С каждым гонцом нойон говорил с глазу на глаз и подолгу.
Нукеры ускакали в степь.
Таргутай-Кирилтух позвал баурчи и приказал достать из кладовых лучшее из того, что оставалось, и готовиться к встрече гостей. Баурчи с удивлением взглянул на нойона, но, не сказав и слова возражения, вышел.
Через малое время вокруг юрты нойона запылали костры. Можно было подумать, что в курене готовятся к бою.
Но прошёл день, второй, третий, а званых гостей не видно было в степи.
На зов Таргутай-Кирилтуха не отзывался ни один нойон.
На четвёртый день приехал Даритай-отчегин.
Его встретили далеко от куреня, высланные для того нукеры проводили к ханскому холму.
Даритай-отчегин, опасливо озираясь, слез с коня, пошагал несмело к ханской юрте. Снег скрипел под гутулами. Он увидел подле юрты Таргутай-Кирилтуха костры, висящие над ними котлы, и озабоченное лицо просветлело. Шаг стал твёрже.
У порога юрты гостя встретил нойон. Ступил навстречу.
Пира не было. Был разговор, которого Даритай-отчегин не ждал.
А ещё через несколько дней Таргутай-Кирилтух и Даритай-отчегин с полсотней нукеров отправились в земли кереитов к Темучину.
Это было такой неожиданностью, что курень притих в тревожном ожидании. Даже собаки у юрт взлаивали с осторожностью, и в этом лае слышалось: чего брехать, лучше помолчать, отойти в сторону, прилечь незаметно, укрыть голову хвостом, а то как бы по ней не рубанули, да ещё и до смерти.
5
Перед отъездом Таргутай-Кирилтуха в юрту к нему пришёл старик Курундай. Давно его не видели в курене, а вот на тебе — объявился. Несмело отодвинул полог, вошёл в юрту, стал у порога.
Таргутай-Кирилтух с удивлением взглянул на него.
— Нойон, — сказал старик, щурясь на огонь очага, — в степи неспокойно. Всякое может случиться. Я провожу тебя к кереитам тайными тропами.
Закашлял в кулак.
Таргутай-Кирилтух смотрел на старика и думал, что всё так и есть, как он говорит: и в степи неспокойно, и полсотни нукеров, что он брал с собой, — невеликая защита.
Курундай неловко переминался с ноги на ногу у порога. С гуту лов на войлоки, застилавшие юрту, сползали ошметья талого снега.
— Хорошо, хорошо, — заторопился трусливый Даритай-отчегин, — бережёного Великое небо бережёт.
Согласившись ехать с Таргутай-Кирилтухом к сыну Оелун, он боялся и дороги, да и самой встречи с Темучином. Обещание Курундая провести их тайными тропами обрадовало его.
— Хорошо, хорошо, — повторил он, у очага натягивая на узкие плечи толстую волчью доху.
Таргутай-Кирилтух кивнул Курундаю:
— Ладно.
Известно было, что лучше старого охотника степь не знал никто.
Когда нойоны вышли из юрты, Курундай сидел на крепенькой низкорослой мохноногой лошадёнке.
День был ясный, и, хотя солнце едва поднялось над окоёмом, видно было далеко окрест. У подножия ханского холма над юртами куреня отвесно вздымались белые столбы дымов.
Было безветренно и морозно.
Курундай поддёрнул поводья и вывел свою небойкую лошадёнку во главу отряда.
Вскинул плеть, указал кнутовищем на далёкие холмы.
— Пойдём вот так, снег крепкий, кони пройдут легко.
Путь, указанный им, лежал далеко в стороне от дороги, тёмной полосой уходившей от куреня в степь.
Льдистый наст на снегу и впрямь был твёрд, и кони, не проламывая его, пошли хорошим шагом.
Отряд растянулся длинной пёстрой лентой.
Таргутай-Кирилтух, пряча лицо в высокий воротник, не смотрел на степь. Жеребец под ним привычно и мерно покачивался в шаге, нойон угрелся в седле, и мысли его были далеки и от дороги, и от скакавших бок о бок всадников. Он слышал, как пофыркивала кобылица Даритай-отчегина, шедшая стремя в стремя с его жеребцом, различал голоса нукеров, понукавших коней, но всё это проходило мимо сознания, занятого одним: как он встретится с Темучином? Это и только это занимало его.
То, что на его зов откликнулся один Даритай-отчегин, обескуражило Таргутай-Кирилтуха. При всей отчаянности своего положения в улусе он полагал, что слово его имеет вес, но это оказалось не так. Тогда что же он мог предложить Темучину? Свою повинную голову. А для чего она ему? Было над чем подумать нойону. Мысли были нелёгкими.
Таргутай-Кирилтух глубже и глубже прятал лицо в мех воротника, беспокоясь, как бы скакавший рядом Даритай-отчегин не заметил и тени