— Я в этом сниматься не буду, — заявил Савелий Крамаров, когда рано утром в среду 17-го июня в павильоне №1 для съёмочного процесса было готово абсолютно всё: свет, звук, грим, костюмы, была построена в трёх стенах небольшая камера предварительного заключения, осталось только дать команду главному оператору и махнуть рукой, и тут такой облом. — Кто мне по телефону пообещал, что у меня будет роль этого самого Бонда? А тут опять по сценарию какой-то дурак, Федя Косой. Не буду сниматься в этом кине! Покупайте билет в Москву, сегодня же улетаю.
— Хорошо, — кивнул я. — А какую роль вы, Савелий Викторович, хотели бы исполнить? Председателя колхоза хотите? Товарищи доярки, на сегодняшней дойке мы должны перегнать проклятую Америку и желательно некоторые страны Европы! Поэтому дёргайте за вымя не жалея сосцов! Так?
— Ничего не знаю, и председателя вашего играть не хочу и Федю Косого тоже. Да меня на улице засмеют, — психанул актёр. — Будут орать из каждой форточки: «привет Косой!».
— А если надеть солнцезащитные очки? — предложил я.
— А если противогаз? — предложил дядя Лёша Смирнов, который в первом эпизоде должен был играть второго заключённого.
— А если я улечу в Москву? — огрызнулся Крамаров.
— А если на «Мосфильме» узнают, что у актёра Крамарова отвратный характер? — спросил актёр Алексей Кожевников.
Витя Громобоев из кинокомедии «Неподдающиеся» сегодня совершенно случайно зашёл на студию, чтобы узнать, когда будет сниматься его сцена в «Зайчике», и тут же получил от меня роль конвоира в дебютной короткометражке.
— А давайте Савелия загримируем под индейца, — внёс ещё одно деловое предложения Леонид Быков. — А что? Наш Федя Косой — это вождь племени Макасуки, который бежал от гнёта империалистов через Северный полюс. И в Москве, в ожидании получения гражданства, он временно подрабатывает вором-домушником. О какой сюжетец!
— Да, без паспорта у нас нигде не берут, — буркнул дядя Лёша Смирнов и, хлопнув Крамарова по плечу, добавил. — Значит, будешь Макасуки. Давайте уже снимать!
— Савелий, поверьте мне, у вас замечательная и очень смешная роль, — очень вовремя вмешалась красавица Нонна. — Она вас сделает комедийным актёром первой величины, как Юрий Никулин и Георгий Вицин.
— Как Никулин и Вицин? — задумчиво пролепетал Крамаров и, погрозив мне пальцем, произнёс, — но чтоб в следующий раз был Джеймс Бонд! Давайте снимать. Я готов!
Глава 24
Если бы только зритель видел, как снимается кино, то очень бы удивился, что интимная сцена признания любви главного героя главной героине происходит при скоплении более чем десяти человек. Причём один из свидетелей интимного признания на влюблённую парочку постоянно покрикивает в мегафон: «Да обними ты её как следует! Она не кусается! Сильнее обнимай, сильнее! Отойди, я сейчас покажу, как это делается! Вот так взял, так сжал и вот так прошептал. Что может быть проще⁈».
А всё это происходит потому, что зритель смотрит фильм через объектив киноаппарата, в который лишние детали не попадают. К примеру, первый кадр моей короткометражки мы сняли в тёмном и узком коридоре около наших киношных гримёрок: конвоир ведёт Федю Косого издалека прямо на кинокамеру. А диалог между Федей и конвоиром записали уже в павильоне. Вдоль одной из бетонных стен проложили рельсы, расставили на пути следования героев семь осветительных приборов и уже тогда начали съёмку эпизода, который в итоге будет смотреться как единое целое.
— Чё толкаешься? Я говорю, чё толкаешься-то? — завозмущался Федя Косой, в исполнении Савелия Крамарова.
Одели мы его как стилягу: яркий пиджак с широкими подбитыми ватой плечами, брюки-дудочки и «туфли на манной каше».
— Давай-давай, — шикнул на него конвоир, актёр Алексей Кожевников, который прекрасно смотрелся в милицейской форме, и у которого, кстати, в карьере ещё будут роли сотрудников правоохранительных органов.
А в это время параллельным курсом главного оператора Василича на тележке долли тащил один из техников, рядом бежали два звукорежиссёра, один с магнитофоном, другой с микрофоном на удочке, и приставными шагами скакал я собственной персоной.
— Чё давать-то? — хмыкнул Косой на ходу. — Я тебе не автомат с газировкой. Вот сунь в него три копейки, тогда и требуй.
— Топай-топай, в камере будешь разговаривать, — чуть-чуть подтолкнул его в спину конвоир Кожевников.
— Вообще ничего говорить не буду. Ты о презумпции невиновности слышал? А я слышал! — Крамаров-Косой остановился и развернулся в пол-оборота.
— Заходи-заходи, как и обещал, двухместный номер со всеми удобствами, — хохотнул конвоир.
— Камера стоп! — рявкнул я. — Все молодцы! Переходим в другую локацию, к декорациям камеры предварительного заключения. Как звук? — спросил я у двух звукарей.
— Нормально, — кивнул тот, что тащил на себе магнитофон.
— Мужики, вы учтите, что звук для фильма я возьму с площадки, с вашего микрофона. И, кстати, за качество плачу отдельной звонкой монетой, — шепнул я звукорежиссёрам.
— Значит, сделаем хорошо, — захихикали звукари.
— Как на мне смотрится милицейская форма? — спросил Алексей Кожевников, пока на новое место переставляли камеру, свет и рельсы.
— Как влитой, — буркнул я, ещё раз углубившись в сценарий.
— Ко мне претензии есть? — отвлёк меня Крамаров. — Как я играю? Нормальёк?
— Савелий, родной, тебе и играть-то нечего не надо, претензий не имею, — снова пробурчал я, стараясь продумать следующий эпизод.
— А я не понял, почему меня посадили в КПЗ? — подошёл ко мне дядя Лёша Смирнов. — Я кто?
— Значится так, твой персонаж директор овощебазы, на которой произошло крупное хищение, — улыбаясь из последних сил, произнёс я.
— Что украли, в каком количестве, и собственно говоря, кто? — спросил Смирнов.
— Тонну гнилой морковки съели голодные крысы, — протараторил я. — Дядя Лёша, можно я ещё раз поработаю над текстом?
Я потряс над головой листки со сценарием и тут же побежал к новой локации, чтобы посмотреть, как установили камеру и свет. Однако меня тут же перехватила красавица Нонна Новосядлова и заявила, что ей не нравится платье, и она желает опять снимать в белых модных брючках.
— Брюки в химчистке, платье великолепно, и ещё Нонночка, дорогая, красоту ничем не испортишь, — отмахнулся я и закричал, — давайте снимать! Василич, всё готово?
— Командуй, товарищ главный режиссёр, — усмехнулся он.
— Савелий, начинаем с твоих слов! — гаркнул я. — Ты и конвоир делаете два шага, и уже перед решёткой звучит ещё один небольшой диалог.
«Бог мой, — подумал я, рассматривая декорацию, — сделали всё из дерьма и палок, а смотрится на экране хорошо». Три хлипкие стены из деревоплиты, которые можно было легко пододвинуть, покрасили в серый бетонный цвет, внутри установили две двухъярусные кровати с голыми матрасами, а на середину водрузили грубо сделанный деревянный стол. И наконец, железную решётку мы просто прислонили к двум стенам, и прикрепили её на изоленту, чтобы вся конструкция не грохнулась после команды: «камера, мотор».
— Камера! Мотор! Начали! — скомандовал я.
— Сцена три, дубль один, — отчеканила ассистентка Любочка и хлопнула дощечками перед объективом.
— Чё сюда что ли? В клетку? — сказал Федя Косой, когда он и конвоир вошли в кадр. — Ну, вы даёте. Да я только неделю назад как из санатория выписался. Совсем у вас нет к простым гражданам никакого сострадания. Я в следующий раз жаловаться буду. Понял меня?
— Отдыхай-отдыхай, — усмехнулся актёр Кожевников. — Набирайся сил перед дальней дорогой в казённый дом.
— Камера стоп! — рявкнул я. — А где у нас второй заключённый? Почему в камере не сидит дядя Лёша Смирнов? Почему внутри пусто?
— Я тут за чаем сходил, там булочки свежие привезли, — виновато пролепетал здоровяк Смирнов.
— Повод уважительный, — буркнул я. — Отодвиньте заднюю стену и запустите дядя Лёшу в карцер, то есть в камеру.