— А какие после Нового года будут праздники? — вдруг заинтересовался монтажёр Костик.
— Какие? — удивился я. — Православное Рождество и Старый Новый год. Все эти праздничные даты в будущем объединят в одни большие каникулы. Теперь понимаете, сколько раз за четырнадцать календарных дней прокрутят по разным каналам нашего «Зайца»?
— Рождество — это церковный праздник, — недовольно проворчал Леонид Быков. — И вообще, откуда у тебя такие сведения о будущем?
— Логика, — буркнул я, мысленно обозвав себя болтуном. — В 1980 году у нас ведь наступит коммунизм, правильно? А коммунизм — это когда работаешь меньше, а получаешь больше.
— Хотелось бы, — пролепетал монтажёр, открыв от удивления рот.
— Сделал на копейку, пришёл в магазин купил на рубль, — продолжил я фонтанировать идеями. — Заработал на «Запорожец», а катаешься на «Мерседесе». Поэтому, чтобы народ ещё сильнее почувствовал заботу правительства, в будущем к Новому году пристыкуют Рождество и Старый Новый год. Две недели непрекращающегося праздника живота, когда протаптывается одна единственная дорожка — от телевизора к холодильнику и обратно. У кого, конечно, деньги заведутся, те поедут отдыхать на лучшие курорты мира. Но таких будет немного.
— Какие деньги, когда коммунизм? — опять заворчал Леонид Фёдорович.
— Я хотел сказать, у кого будет нужный партбилет, — замялся я, — и кто заимеет хорошую партийную характеристику, тот отдохнет с размахом. А остальные, которые беспартийные и несознательные, дома будут перевоспитываться. Давайте работать дальше.
— Пожди, это дело надо как-то перекурить, — пробормотал Быков, вытащив из пиджака пачку сигарет. — Значит, в будущем всё будет хорошо? Много выходных дней? Товары, какие хочешь на прилавке?
— Точно, — кивнул я, — товаров на прилавке будет настоящий завал и все импортные. А не захочешь вкалывать за копейки, тогда иди гуляй, отдыхай хоть целый год, хоть два. Никто тебе и слова не скажет, что ты — тунеядец.
— Здорово, — обрадовался монтажёр Костик, — уже сейчас хочу в будущее.
— Ты, старик, пока в будущее не рвись, наслаждайся настоящим, — хохотнул я и тут же взмолился, — товарищи дорогие, давайте уже работать, а то мне ещё в Москву надо позвонить.
— Нонне? — улыбнулся Леонид Фёдорович, дымя сигаретой.
— Не могу вызвонить актёра для короткометражки, — признался я. — А с Нонной у меня созвон ровно в 22.00.
— Кстати-кстати, о короткометражке, — задумчиво протянул главный режиссёр, — давай сходим в кафе минут на десять, расскажешь, что ты там уже сочинил. Костя, ты тоже пока отдыхай. Приду, продолжим отсмотр.
Леонид Фёдорович встал с кресла и, кивнув головой, предложил мне следовать за ним. Однако когда мы оказались на лестнице, Быков вдруг вспомнил, что надо проконтролировать то, как идёт процесс сборки декораций в первом павильоне. Там должны были к следующему четвергу сварганить квартиру Зайчика и кабинет доктора психиатра. Затем квартира Зайчика под строгим присмотром художника-постановщика должна была быстро превратиться в квартиру Наташи, а кабинет доктора в кабинет бюрократа Шабашникова. И всё это было хорошо и замечательно, но за рабочими-монтажниками требовался постоянный глаз да глаз, чтобы они лишнюю стену не пришпандорили и не забыли врезать окна, как это указано на чертеже, а не на уровне бедра.
— Что ты там начал говорить? — снова спросил меня Леонид Быков, когда мы спускались на первый этаж.
— Начало фильма такое, — ответил я. — По тюремному коридору конвоир ведёт в камеру вора-неудачника Федю Косого. Федя говорит: «Чё толкаешься? Я говорю, чё толкаешься-то?». Конвоир: «Давай-давай». Федя: «Чё давать-то? Я тебе не автомат с газировкой. Вот сунь в него три копейки, тогда и требуй». Конвоир: «Топай-топай, в камере будешь разговаривать». Федя: «Вообще ничего говорить не буду. Ты о презумпции невиновности слышал? А я слышал!». Конвоир: «Заходи-заходи, как и обещал, двухместный номер со всеми удобствами». Федя: «Чё сюда что ли? В клетку? Ну, вы даёте. Да я только неделю назад как из 'санатория» выписался. Совсем у вас нет к простым гражданам никакого сострадания. Я в следующий раз жаловаться буду. Понял меня?«. Конвоир: 'Отдыхай-отдыхай, набирайся сил перед дальней дорогой в казённый дом».
— Хи-хи, — захихикал Быков, — он в следующий раз будет жаловаться, ха-ха. Забавненько. А когда появляется мой персонаж?
— В самом конце фильма, — буркнул я. — Федя Косой в камере рассказывает другому заключённому, как его сцапали. А взяли его в ресторане, где он отдыхал с красивой девушкой. Вы, переодетые в официанта, приносите Феде счёт, на котором написана цифра 144.
— 144 рубля? — удивился Леонид Фёдорович.
— Вот так же удивится и Федя Косой: «Это откуда такие цены взялись, дядя? Что это за цифры такие подозрительные?». А вы отвечаете: «144, молодой человек, это статья УК РСФСР». И тут же красивая девушка показывает Феде корочки и говорит: «Вы обвиняетесь в краже вещей гражданки Никаноровой». Федя Косой вскакивает, вы ему заламываете руку и шепчете на ухо: «Спокойно, гражданин Косой, здесь кругом наши люди». Затем вы киваете головой музыкантам из ресторана, и они поют песню: «Наша служба и опасна и трудна».
— Спокойно, гражданин Косой, здесь кругом наши люди! — резко вскрикнул Быков и изобразил, как он заломит руку. — Кстати, а что это за песня о службе.
— А это новый гмин советской милиции, кхе-кхе, — прокашлялся я и запел:
Наша служба и опасна, и трудна,
И на первый взгляд как будто невидна.
Если кто-то кое-где у нас порой
Честно жить не хочет,
Значит с ними нам вести незримый бой —
Так назначено судьбой для нас с тобой:
Служба — Дни и ночи…
— В общем, там ещё много слов, — сказал я, и мы вошли в первый съёмочный павильон, где строители-монтажники только-только начали выгружать доски из машины, и работы у них было непочатый край.
— Хорошая песня. Но я не понял, как Федя Косой оказался в ресторане с сотрудницей милиции? — спросил Леонид Быков.
— Сотрудница милиции, переодетая в гражданское платье, пришла в комиссионный магазин со списком украденных вещей. А вор Косой пришёл в ту же комиссионку, чтобы толкнуть эти вещи. Милиционерша, которую будет играть красавица Нонна, спрашивает у Феди: «Шубка есть? Серьги есть? Браслетик есть?». Федя говорит, что да. Тогда Нонна отдаёт список украденных вещей Феде и говорит ему, чтобы тот всё это аккуратно сложил и принёс в ресторан, где они вместе отметят с шампанским процесс купли и продажи.
— Ха-ха, — хохотнул Быков, — получается короткометражка про самого тупого преступника в мире? Так не бывает.
— Ради красивых женщин мужики и не такие глупости совершали, — отмахнулся я. — Кстати, это и будет названием фильма: «Так не бывает».
— Любопытно, — крякнул Леонид Фёдорович. — А кто тебе сыграет самого глупого вора?
— В мире есть только один актёр, который потянет такой неординарный образ — это Савелий Крамаров, хулиган Вовка Пимен из кинофильма «Друг мой, Колька!».
— Хороший выбор, — кивнул Быков. — Ладно, иди вызванивай своего Федю Косого, а я подумаю, как тебе помочь снять этот короткий метр. Надо в среду всю нашу бригаду припахать: оператора, звукаря, осветителей и техников. Делать, так делать по высшему разряду. Но когда тебе дадут снимать большое кино, с тебя роль. Понял?
— Считайте, что вы уже сниметесь, — сказал я, пожав руку Леониду Фёдоровичу.
* * *
Будущий кумир миллионов советских любителей кино, Савелий Крамаров, который только начинал набирать всесоюзную популярность жил в обычной московской коммунальной квартире на улице 2-ой Хуторской, дом 22. И в картотеке киностудии «Ленфильм» мне удалось заполучить телефон его места жительства. По нужному номеру я позвонил около семи раз, однако трубку брал кто угодно, но не Савелий Викторович. И я так замучил соседей Крамарова, что один нетрезвый голос даже послал меня на икс, игрек и «и краткую». «А если я сейчас приеду и случайно сломаю вместе с дверью и чью-то челюсть?» — прошипел я. В ответ же трубку вновь бросили на рычаг и послышались обычные короткие гудки. Наконец, около шести часов вечера мне ответил знакомый по тембру и интонациям голос Савелия Крамарова: