Читать интересную книгу Клудж. Книги. Люди. Путешествия - Лев Данилкин

Однако ж самое опасное в космосе даже не инопланетяне и не пыль-убийца, а люди, обычные люди.

Разумеется, вы разумный человек и не собираетесь ни с кем ссориться в таких неподходящих условиях. Но представьте, что у другого космонавта – который тоже выращивает зеленый лук – улетит колпачок от зубной пасты и залетит к вам в рот? А если еще через пять минут вы вдохнете крошку хлеба, за которой этот болван не уследил? А если ночью ему вздумается храпеть? Замкнутое пространство; канализировать раздражение невозможно.

Нет, это вам не суборбитальный самолет – тут будут приключения, обязательно будут.

Что на самом деле нужно настоящему потенциальному космическому путешественнику – так это какая-нибудь добротная угроза: известие о комете, которая столкнется с Марсом или Венерой, нашими соседями, и устроит опосредованный коллапс Земле; вторжение инопланетян или злокозненный комплот Саудовской Аравии, Северной Кореи и Южного Судана, который сделает Землю необитаемой.

Тогда, вместо того чтоб клепать приложения для айстора, люди займутся тем, чем им и следует – поиском планетыдвойника, терраформингом Марса, полетами на спутник Юпитера – Европу и сбором антивещества для экспедиций на расстояния, измеряемые световыми годами.

И даже если «запасная планета» так и не найдется, даже если вы каждый день будете блевать в собственный шлем, все равно выполнять такую миссию – это круто; путешествие ни в одну страну, ни на какую территорию не сравнится с настоящим путешествием в космос.

Напоследок – хорошая новость. В 2029 году к нам прилетит астероид Апофис. Он пройдет либо очень близко к Земле, либо врежется в нее. Чтобы этого избежать, придется высаживаться на него, закладывать атомную взрывчатку, затем взлетать оттуда; дело найдется для всех – и для профессиональных космонавтов на зарплате, и для путешественников-добровольцев, и для туристов.

Эффект Бильбао

Известно, что в коллективном сознании жителей России витает идея сделать страну а) livable (в переводе – пригодной для жизни «среднего класса»); б) «конвертируемой» – то есть местом, где, как в Лондоне, Брюгге и Амстердаме, будут пастись существа высшей расы – иностранцы. Начальство знает об этом и в целом относится к чаяниям избавиться от чаадаевско-декюстиновского клейма благосклонно.

Особенно ощутимы ребрендинговые потуги в Москве – где теперь шагу нельзя пройти, чтобы не вляпаться в какой-нибудь каток, центр современного искусства или трехзвездочную гостиницу.

Между тем, несмотря на колоссальные средства, вложенные в обретение «новой физиономии», Россия попрежнему демонизирована мировым сообществом, никакого туристического бума нет и в помине, а буржуазия, хоть ты тресни, не верит в перспективы вестернизации и под разными предлогами, от невозможности защищать интересы «Кировлеса» до дороговизны иномарок, норовит, согласно последним исследованиям, улизнуть на ПМЖ в Испанию.

Минуточку… – в Испанию? что такое, спрашивается, есть в этой Испании, что туда все стремятся? Приходилось ли вам слыхать когда-нибудь об «эффекте Бильбао»? Нет?

Во второй половине 1990-х архитектор Фрэнк Гери по заказу муниципалитета испанского города Бильбао выстроил удивительное здание – филиал Музея Гуггенхайма. Диво дивное, чудо чудное, оно напоминает гибрид артишока и летающей тарелки… Геббельса и Клары Цеткин… как бы то ни было; факт тот, что, именно благодаря этому зданию за считаные годы – если не месяцы – в городе, ранее известном разве что как гнездо баскских сепаратистов, своего рода испанский Ачхоймартан, началось процветание. Сюда хлынули туристы со всего мира – а затем и инвестиции. Тотчас же был отчеканен особый термин – «эффект Бильбао»: вы нанимаете какого-нибудь дорогого архитектора, строите некий – один! – архитектурный объект, который – бац! – становится «знаковым» или даже «иконическим» и выступает катализатором «обновления» окрестностей – а уж затем вокруг него выстраивается «идентичность». Влажная, сами видите, фантазия любого политика, работающего на местности, чей потенциал считается недооцененным.

Как никому в Москве/России, страстно желающей претерпеть именно такого рода метаморфозу, не пришло в голову сделать что-то подобное – уму непостижимо; ведь ни в столице, ни где-либо еще, странным образом, нет такого «иконического здания» – само существование которого могло бы стать источником быстрых – напоминающих волшебство – перемен. Ни собор Василия Блаженного, ни Мавзолей, ни главное здание МГУ, при всем уважении, с этой функцией никоим образом не справляются. Учитывая тот факт, что «бильбаоизация» – похоже, единственный рецепт, который еще не попробовали здесь применить, разве неправомерно предположить, что превращение страны – и радикальная мутация общества – за счет иконического здания есть не что иное, как самая реальная из всего спектра перспектив, существующих здесь и сейчас.

Разумеется, тотчас же встает вопрос – что такого необычного следует построить в Москве, чтобы «эффект Бильбао» проявился во всей полноте и с гарантией?

О том, что это может быть, следует спрашивать не архитекторов, а тех, кто знает Россию лучше всего: разумеется, писателей. Неплохим подспорьем – и кладовой свежих идей – могло бы стать творчество В. Г. Сорокина, чей статус главного литератора современной России вряд ли кому-то придет в голову оспорить. В его книгах, в частности в «Метели» и «Теллурии», описывается фантасмагоричная, но хорошо узнаваемая Россия будущего, главная особенность которой – диспропорция, странное искажение размеров. Здесь на каждом шагу встречаются объекты, напоминающие обычные, но увеличенного или уменьшенного размера – вроде «малых лошадушек» и хтонических великанов. Очевидно, что диспропорциональность, нарушение естественных масштабов здесь – всего лишь естественная реализация метафоры, описывающей феномен жизни в стране, чья идентификация в значительной степени обусловлена присущей ей «несоразмерностью»: здесь слишком большие пространства, гипертрофированно большое государство и – карикатурно маленький человек (ср. тема «маленького человека» в классической русской литературе).

Разумеется, с точки зрения архитектурных стандартов причудливо несоразмерное – и намеренно нелепое – здание кажется ошибкой, чем-то заведомо неприемлемым. Но разве крупнейшие достижения отечественной цивилизации не были результатами, по сути, великих ошибок? Да, развалили страну в 1917 году, есть грех, – но за пять лет отстроили государство сильнее прежнего. Опростоволосились с пактом Молотова – Риббентропа – и выиграли войну. Ошиблись в начале 1950-х в расчетах веса атомной боеголовки на ракете – получили возможность поставить на нее корабль, способный вместить человека, и десять лет спустя стали первыми в космосе.

Единственное, что требуется для бильбаоизации России, – совершить какую-то колоссальную эстетическую ошибку. Едва ли процесс выявления идеального проекта такого рода иконического здания потребует сколько-нибудь значительных усилий – достаточно объявить конкурс: мы все знаем, что из этого получится. Да-да, то самое – мудрость про «хотели как лучше» тривиальна, однако неотменяема, как законы Ньютона. Произнося «как всегда», мы склонны иронизировать над собой, однако эта ирония – отчасти напускная: достаточно взглянуть на карту мира, чтобы понять, что «как всегда», может быть, не выглядит инвестиционно привлекательным, но зато все-таки нечто достаточно грандиозное.

Как бы то ни было, в данном случае «как всегда» означает «ровно то, что нужно». Именно таким и должно быть это иконическое – служащее окном в мир будущего – здание: бессмысленным, максимально нелепым с функциональной точки зрения, воплощающим в себе все касающиеся России предубеждения и предрассудки, непропорционально большим – исполинским (нановариант отпадает по понятным причинам): нечто среднее между сталинским Дворцом Советов, мордорским Барад-Дуром, ливанским Баальбеком и выстроенным в Бухаресте при Чаушеску дворцом парламента. Остается лишь надеяться, что никому больше не придет в голову повести себя рационально – и попытаться продемонстрировать, что Москва «ничем не отличается от Брюгге», старинного, аккумулирующего в себе культурные ценности европейской цивилизации города. Мы все видели, куда это ведет; уж мыто знаем, чего стоили надежды на Олимпиаду. Только Грандиозная Ошибка станет катализатором обновления – и по-настоящему изменит мнение о России; только так можно де (то есть: де-де!) кюстинизировать – и «расколдовать» ее – за считаные месяцы; и кто, спрашивается, побежит в Испанию после того, как сама Россия превратится в мега-Бильбао – кто?! За семь верст киселя-то хлебать? Да вы что.

Обмен малют (съезд неоопричников)

«Жестокость метафизически оправдана… – плещется под белокаменными парусами рокочущее эхо. – Выгрызать и выметать… священная энтропия… высшее эротическое напряжение», – гротескная фигурка: к точеному туловищу приварена лобастая, с менделеевской бородой голова – танцует под низкими сводами. «Параллельная иерархия… грозная реальность… русский вариант шиваизма», – торопясь выплеснуть бесценные знания, она задевает антикварное, инкрустированное слоновой костью кресло, и одинаковые черствые старики на иконах, гобеленах и картинах гневно сдвигают брови. «Сверхжесткая евразийская дисциплина… геополитический жест… нас приговорили, и ответ будет симметричным…» – иногда бородач оказывается перед экраном, на который проецируются кадры из черно-белого кино, и тогда на его сократовском лбу и холеных кистях начинают плясать тени – древние шеи в собольих воротниках и сморщенные рты с чернеными зубами. «Синоним дифференцированной личности Юлиуса Эволы… символ андрогинии воплощен в метле… модернизация без вестернизации…» – преодолевая перепады внутреннего давления, лектор наливается фиолетовым, превращается в баклажан, мгновенно бледнеет, вспыхивает, меркнет, переливается разными цветами, мигает, как милицейский проблесковый маячок. «Сакральные псы Totengeleiter… сумеречные песьеголовцы… Хорасанская Сука… метафизическая собака…»