Свойственная японцам привычка употреблять в пищу рыбу (а в особенности сырую) вызывает у М. физиологическое отвращение. Тем не менее один раз мне удалось накормить его, ни много ни мало, унаги, копченым японским угрем, выдавая его первое время за какую-то особую японскую свинину. В техническом смысле опыт удался, но задним числом на вопрос о том, на что была похожа эта вкуснейшая (и далеко не дешевая, несмотря на благоприятный курс иены) еда М. отвечает, не задумываясь: «На крысу». Тьфу.
Не вполне удовлетворительным оказался и поход на знаменитый киотский рынок Нишики, который описывают как место, где можно купить любую японскую еду. Слава его сильно преувеличена. Рыба нас не интересовала. Приложив колоссальные усилия, нам все-таки удалось найти искомый грааль: конфеты в виде цветных кирпичиков лего. Выглядит эффектно, на вкус – прессованная сахарная пудра. М. наглотался этих деталек, а я – «пирожных» из водорослей и с васаби. Та же история, что со всей этой Японией: вот как ты себе его представляешь, такое оно и на вкус.
Несмотря на предубеждения, когда мы оказались в сушибаре с конвейером, М. продемонстрировал изрядную ловкость по части выхватывания с ленты тарелочек. Первое время мне тоже казалось, что наконец-то наше путешествие в Японию вступило в идиллическую стадию. Сочетание дешевизны и технологичности, однако, имеет и обратную сторону. Горка пустых тарелок рядом со мной стала угрожающе крениться под собственным весом; в какой-то момент я почувствовал, что если съем хотя бы еще один кусок рыбы, то умру прямо там. Откуда-то справа, тем не менее, по-прежнему шел голос: «Папа-еще, папа-еще…» – собственно, это последнее, что я слышал перед тем, как подо мной подломился стул. Очнулся я уже в автобусе, от криков: «Смотри, джедаи! Джедаи!» Сначала мне показалось, что это галлюцинация, эффект какого-то яда, проникшего в меня с рыбой, – но затем мы увидели это еще и еще раз. Знайте: в Японии каждого дорожного рабочего снабжают светящимся звездным мечом. Зрелище сюрреалистическое.
Разумеется, страну, где парковщики размахивают звездными мечами, где огородники выращивают кубические арбузы и где в общественных банях сквозь воду пропускают электрический ток, трудно назвать совсем уж обычной. Нет-нет, в Японии несомненно есть что-то паранормальное. Однако не верьте тем, кто расписывает Японию как самую интересную страну на свете. Токио похож на гибрид Франкфурта и Минска; и даже в «древнем Киото» охотникам за диковинками приходится нелегко – город некомпактный, не зеленый, и, каким бы прекрасным ни был общественный транспорт, преодоление расстояний между любопытными объектами занимает много времени. Пагоды и дзенские сады – все эти аккуратно расчерченные граблями и украшенные естественными каменными структурами песчаные грядки – в какой-то момент осточертевают даже взрослому, а у ребенка этот момент настает гораздо быстрее. Нажимать, из исследовательского интереса, на унитазные кнопки и протыкать бумажные стены гостиничных комнат пальцем – любопытно, но и это приедается.
Живые гейши? В самом деле, на улице нет-нет да и прочапают наштукатуренные фифы в высоких сандалиях и цветных кимоно, но далеко не всякий второклассник заинтересуется гейшами. Страна самураев и ниндзь? Но «самурайские замки» больше похожи на увеличенные копии лаковых изделий из мебельного магазина – такие же пустые внутри, а все ниндзя сконцентрированы в «парках развлечений», где можно арендовать костюм наемного убийцы, покидать пластмассовые суррикены и провести пятнадцать минут в «ниндзя-хаусе» – доме-лабиринте с потайными дверьми, секретными коридорами, навесным потолком, вращающимся фальшивым буфетом. Детям нравится, но сам аттракцион, есть ощущение, спроектировали в Белоруссии в конце семидесятых.
Япония – зараженная бациллой скуки страна, в которой всем заправляют старики и инфантильные взрослые, а настоящие дети маргинализованы, – и тем не менее лучшее в мире детское место находится там. Оно называется музей Ghibli и расположено в отдаленном пригороде Токио. Невозможно описать, что это такое: несимметричное, словно бы много раз достраивавшееся, увитое плющом здание выглядит совершенно не по-японски. Большое, как французский замок-шато, с башенками, оно, тем не менее, будто парит в воздухе на крыльях-террасах. В музее нет никаких «звездных» экспонатов – просто светлые, темные и цветные, забитые книжками, велосипедными деталями, рисунками-набросками, чертежами, моделями парусников, картами комнаты, где как будто только что закончилось проектирование какого-то самого красивого и мощного в мире аэроплана; здесь есть атмосфера, есть экзотика, и дети там воют от восторга.
Одна из наиболее примечательных особенностей музея Ghibli состоит в том, что попасть туда практически невозможно. Представьте, что вы японец, не говорящий на русском языке, и вам нужно достать билет на некий определенный детский утренник в гарнизонный дом офицеров какого-нибудь закрытого Челябинска-65. Примерно так чувствует себя иностранец, который хочет попасть в Ghibli. Билеты не купишь ни на входе, ни по Интернету; ваучеры на строго определенное время нужно заказывать сильно заранее через автоматы, встречающиеся в некой особой торговой сети, – с дисплеями только на иероглифах. Собственно, это и есть главная задача при поездке в Японию с ребенком – раздобыть ваучер в музей Ghibli; ваучер, который затем обменивается на удивительные билетики – картонки, куда вклеены три настоящих, на кинопленке, цветных кадра из мультфильмов Миядзаки.
Ghibli – киностудия, на которой и работает Хаяо Миядзаки, гений мультипликации. Я отвратительный отец, но даже у меня хватило ума перед поездкой в Японию показать Матвею «Тоторо», «Унесенных призраками», «Рыбку Поньо», «Принцессу Мононоке» и «Войну тануки в периоды Хэйсэй и Помпоко». Все это чрезвычайно странные, гротескно красивые, пропитанные колдовством и пронизанные ироничной меланхолией мультфильмы про маленьких девочек, призраков, духов и оборотней, из которых ребенок, не читавший ни Мураками, ни японской главы «Чапаева и Пустоты», не видевший «Трудности перевода», может, тем не менее, трансплантировать себе в голову образ этой страны – слишком быстро открывшейся миру, вестернизированной и индустриализованной, однако «в душе» оставшейся крестьянской, феодальной, изолированной, замкнутой на саму себя – и сохраняющей магию, свойственную архаичным обществам.
В кинозале на пленке показывают мультфильм, который Миядзаки снял специально для своего музея: волшебную историю о целой воздушной флотилии котобусов и втором пришествии Тоторо – очень чинного, надутого от важности до размеров сумоиста, с чопорным зонтом лесного существа; в тот момент, когда Тоторо, наконец, узнает героиню и расплывается в своей гипергагаринской – никакие завязочки не помогут – улыбке, понимаешь, что вот это и есть главный момент в Японии. М., правда, сказал, что был еще один, не хуже, – когда в зале на третьем этаже обнаружился гигантский плюшевый Котобус – в которого можно было заходить, как в настоящий автобус. И еще залезать на крышу – со стороны хвоста. И сползать сверху на морду-капот. И бросаться «черными чернушками».
Наш соплеменник
– В «Му-му», – гугукает трубка и отключается.
По телефону у Д. Быкова противный голос; он не похож на того добродушного Громозеку, который во «Времечке» принимает звонки жалующихся на протекшую крышу граждан. Между тем я бы мог поплакаться ему на коммунальные проблемы не хуже прочих. Мы с ним, между прочим, соседи, хотя на лавочке, конечно, не распиваем. Разговаривали один раз, на вручении премии «Национальный бестселлер», которую я, член жюри, его «Орфографии» не вручил. Я иногда вижу его у себя во дворе, непременно в шортах.
В «Му-му» – после ряда консультаций я выясняю, что означал этот странный звук, – Быков вваливается закутанным в доху; на голову нахлобучен танкистский гермошлем. Доха немедленно направляется к буфетчицам и требует винегрет, зразы, блинчики, пиво – с какой-то нервической поспешностью, будто туалетную бумагу у смотрителя пятирублевого сортира. Видно, что еда для него – раздражитель; он реагирует на нее, как вампир-абстинент на кровь. Он только что с лекции: читает в Домжуре курс журналистского мастерства; через несколько часов ему нужно бежать на эфир во «Времечко»; «Му-му» – не столько место встречи, сколько дозаправка в воздухе.
Место похоже на улучшенный вариант советской столовой начала восьмидесятых и располагает к общению. У нас завязывается светский разговор: я чуть было не задавил вас во дворе – а я вас! – да ну что вы! – ах-ах. Рассказываю ему, как беседовал о нем с Евтушенко, и пытаюсь воспроизвести, как тот читает свои стихи: «Меж-ж-жду гор-р-родом – НЕТ – и гор-родом – Да…» – «…есть город-минет и городп**да!» – орет на все «Му-му» мой собеседник. Вот и Евтушенко говорил мне, что Быков знает наизусть множество его стихов; не уверен, что все они совпадают с авторской версией. Быков славится своей удивительной памятью. Сколько всего стихов он знает наизусть?