Но что бы они ни означали, мне все равно: я торопливо пробиваюсь сквозь толпу туда — в глубину трапезной. Кто-то хочет пожать мне руку, мистер Панасоник желает во что бы то ни стало записать меня на видео на фоне абсиды, а та докучливая журналистка совсем уж некстати засыпает меня идиотскими вопросами на предмет исхода израильско-палестинского конфликта.
Наконец, добираюсь до тусклого окошка, но женщины там уже нет. Она исчезла. Если вообще существовала. Поднимаюсь на цыпочки, оглядываю помещение поверх людских голов, но вижу единственно Богородицу, распахнувшую руки в защищающем нас жесте.
Мать изначальная. Ма.
8
Выхожу во двор к старой монастырской кухне. Усталый день окутывает нас шелковистой паутиной. Издалека, со стороны пологих пастбищ, усыпанных белыми бусинками пасущихся овец, чуть слышно, словно легкое дуновение ветерка, долетает звон колокольчиков. Отсюда видно, как лес, обступив поляны со всех сторон, продолжил карабкаться наверх, но вдруг остановился в нерешительности на подступах к крутым скалам, возвышающимся наподобие крепости. Битва между дневным светом и легким сумраком с чуть обозначенной луной уже предрешена, крепость залита кровью умирающего солнца, хотя до вечера еще далеко. Так всегда в горах — лиловые тени приближающегося заката с готовностью спешат укутать дикую герань и мох в глубоких влажных впадинах, как бы напоминая пастухам, что пора уводить отары. Осматриваюсь вокруг: удивительно тихо и пусто, от женщины — ни следа.
Нас сопровождает молодой священник отец Герман — человек, судя по всему, образованный, который с русскими разговаривает на странном, архаичном русском языке, выученном, наверно, где-то в подмосковных монастырях, а с немцами и японцами — на сносном английском. Я прислушиваюсь к его тихому рассказу о скоплении тут народа на второй день Пасхи, когда в сопровождении монахов и бесчисленных паломников из окрестных сел грузинскую икону, согласно старинному обычаю, торжественно возвращают всего на один день в то место, где ее спрятал неизвестный монах. Он потом погиб в резне, не успев поделиться своей тайной.
А спустя полтора века после тех трагических событий, в далекое пасхальное утро 1604 года, местный пастух случайно разглядел в черной утробе пещеры отражение солнечного луча, всего на мгновение коснувшегося серебряного оклада иконы. Так возник этот праздник, сопровождаемый народными гуляньями с пронзительными звуками волынок и жертвенными баранами, с языческими обрядами и ароматом весенних таинств, когда влюбленные нетерпеливые пчелы пробуждают деревья диких черешен и груш к цветению и оплодотворению. Словно нескончаемая тысячелетняя молитва Родопских гор, которая повторяется каждый пасхальный понедельник вот уже четыре века, в дни уныния и надежд, в дыму пожарищ или в ласковой песне добрых ветров, бережно несущих в своих ладонях детский смех и блеянье тучных овец.
Отец Герман говорит, но смотрит не на нас, а куда-то вверх, где на стене обители игумена написана сцена шествия с Чудотворной иконой из монастыря в пещеру — минуя мостики, часовни и прочие святые места. Что-то вроде путеводителя в картинках, созданного в XIX веке, несколько наивного своим сомнительным реализмом, не совсем удачно отреставрированного и довольно далекого от тех строгих, излучающих мрачное религиозное отрешение фресок и икон в церкви, значительно более ранних, но искренних и пронзительных, как смерть.
На противоположной стороне, по деревянному балкону, опоясывающему монастырские постройки вокруг церкви, проходит черная тень сильно хромающего старика в рясе. Он даже не смотрит в нашу сторону, всем своим видом выказывая презрительное равнодушие к суете иностранцев, напрасно притащившихся сюда с вопросами, ответы на которые скрыты, скорее всего, в их собственных душах.
Я немного отстаю от группы, засмотревшись с некоторой завистью на старого монаха. Он, наверно, уже давно захлопнул за собой двери земной суеты, и сейчас перед ним простираются лишь просторные тихие поля Вечности. Очень скоро его душа, умиротворенная и осененная светлой радостью, пойдет, ковыляя, по той бесконечности, поросшей тимьяном и тысячелистником. И так до скончания века, после которого уже нет ничего, кроме глубокого колодца, куда тяжелыми звонкими каплями стекает время.
Это я узнал от моего Гуляки, который как-то раз чуть не угорел от тлеющих древесных углей в специальной жаровне для паяльника. Тогда в своей мастерской он погрузился в фиолетовый сон, мягкий и мохнатый, как бархат, и ему пришлось побывать в тех местах, к счастью, недолго, причем он успел заглянуть и даже плюнул в тот колодец.
Углубившись в подобные мысли, я вздрагиваю, услышав свое имя:
— Профессор Коэн!
Ко мне спешат двое. Они словно возникли из-под земли — всего лишь секунду назад в этом пустом дворе никого не было: элегантный молодой человек в слишком длинном черном пальто из тонкой шерстяной ткани и какой-то коротко подстриженный тип в кожаной куртке. При виде его могучей шеи и темных очков мое услужливое воображение рисует мне образ бывшего боксера или актера второго плана в американском боевике.
Удивленно смотрю на незнакомцев.
— С кем имею честь?
Мои коллеги и светловолосая софийская дама в сопровождении отца Германа в эту минуту поднимаются по скрипучей лестнице в гостиную — по-видимому, предстоит обряд прощания — опять с ракией для гостей и чаем для бедного игумена. Я остаюсь внизу с незнакомцами. Жаль, придется обойтись без желто-зеленого, густого, как оливковое масло, монастырского благословения путнику!
Молодой мужчина в пальто протягивает мне визитную карточку.
— Караламбов. Адвокат. Очень приятно.
Бросаю взгляд на визитку и небрежно сую ее в кармашек пиджака.
— Мы опоздали на вашу лекцию, — сокрушается адвокат, — весьма сожалею!
Какая безутешная скорбь! Вежливо успокаиваю его:
— Вы не слишком много потеряли…
— Важно было не потерять вас, — с энтузиазмом торопится добавить тип с боксерской физиономией, но адвокат бросает на него убийственный взгляд, и тот умолкает, поперхнувшись словами.
— Давно вас ждем, очень давно. Пловдив по праву гордится вами.
— Хорошо, хорошо, не будем об этом, — с досадой прерываю я его, поскольку знаю, что все это неправда. Пловдив меня не помнит, и ему нет до меня никакого дела.
Адвокат вынимает блокнот, перелистывает страницы, что-то в них ищет.
— Согласно городским регистрам вы переехали на постоянное местожительство в Израиль… Сорок лет назад. Так?
— Да, что-то около этого. Ну и что?
— Отлично говорите по-болгарски!
— Я родился в Болгарии.
— Хочу сказать, что с тех пор прошло много лет.
— Человек не забывает свой родной язык даже после стольких лет.
— Разве ваш родной язык не «ладино»?
— Это язык моей бабушки. Вы меня извините, но кроме лингвистической справки, чем другим могу быть вам полезен? — произношу я резко, не скрывая досады.
Пусть небеса простят мне мою резкость, но эти двое мне глубоко антипатичны.
— Не будем тратить понапрасну ваше драгоценное время. Короче, у нас к вам предложение. По поручению клиентов «Меркурия»…
— Меркурия?
— …Общества с ограниченной ответственностью. Самая престижная риэлторская фирма в нашем регионе.
— Покупка-продажа недвижимости, обмен и прочее… — поясняет тот, с бычьим затылком. Как видно, ему очень хочется принять участие в разговоре.
— Господин тоже адвокат? — спрашиваю.
— О, нет, он шофер фирмы.
Мне кажется, что это только половина правды. Вторая половина дурно пахнет, знаю это из боевиков. По-видимому, он — телохранитель, или что-то в этом роде.
— Кстати, — продолжает адвокат, — представители «Меркурия» ждут вас прямо сейчас, здесь недалеко. Если у вас есть время и желание, приглашаем вас в ресторан «Близ известковых печей» — это внизу, у дороги. Должен вам сказать, экзотическое местечко: заведение устроено прямо в старых, заброшенных печах для обжига гашеной извести. Но кухня у них отменная — там божественно готовят мясо на вертеле по-родопски. Потом мы отвезем вас в город. Как говорится, надо сразу брать быка за рога!
— Даже так! М-да… Мне доводилось слышать немало любопытного о распродажах в нынешней Болгарии. Надеюсь, вы не собираетесь продать мне монастырь?
Адвокат Караламбов весело смеется: он оценил мою шутку.
— Остроумно, ничего не скажешь! У вас, евреев, тонкое чувство юмора! О, нет, нет, такое вам не грозит! Мы просто хотим купить недвижимость вашего дедушки Аврама…
— … Аврама Гуляки, — услужливо добавляет тот, в кожаной куртке, но ему приходится снова заткнуться под строгим взглядом адвоката.
— Не смущайтесь, — говорю я миролюбиво, — его все так называли.