моем нездоровом интересе к тирании не знал никто: ни родители, ни даже Маленький император. Это позволяло мне чувствовать себя важным человеком, знающим больше других и предпочитавшим существовать в пассивной форме величия, не занимаясь ничем великим и опасным.
В 17 лет я начал часто спорить с отцом по поводу выбора будущей профессии. Фантазии и неуместный, по мнению моего отца, фанатизм отвлекали меня от выбора профессии и планов на будущее. Я понятия не имел, куда буду поступать, не знал, какая профессия могла бы больше всего отвечать моим требованиям. А они были простыми – мне хотелось свободы. Во всем. Действий, духа, выбора.
Семейные ужины для меня стали невыносимыми. За ними каждый раз звучал вопрос «Ну, что решил? Куда поступать будешь?» Спрашивая это, отец не интересовался, а бросал мне вызов. Он ждал, когда из меня вылезет мнение, желание, выбор, чтобы подавить его, показать, что решает только он. Мама в своем святом смирении молчала и делала вид, что ужинала и не лезла в этот разговор.
– Я не знаю. Пока не решил.
– Решай поскорее. Пора уже.
Очередная иллюзия выбора, и каждый раз мне хотелось крикнуть в ответ «Ты же уже решил куда я поступлю! Зачем спрашивать?» В нашей ситуации было бы правильнее мне задать отцу этот вопрос: «Куда я буду поступать? Ты уже решил?»
И я знаю, что он ждал этого вопроса, он всю жизнь ждал от меня такого поведения. Мечтал, чтобы я признал его власть надо мною, хотел, чтобы я уже смирился, подобно его жене, и спрашивал у него, что мне делать, как мне жить. До определенного времени я делал как он хотел, в детстве он от меня слышал безоговорочное и радостное «Хорошо». Его это питало, он это обожал, в такие моменты по его жилам текла жизнь.
Становясь старше, я соглашался с ним тихо, без восхищения, с некой долей обреченности и мученичества. Его это раздражало, он чувствовал, что теряет авторитет в моих глазах, понимал, что душит, но не мог остановиться, более того, даже пытался додушить окончательно мою волю. В тот период я понял, что он не так хорош, как я считал, он меня разочаровал, он упивался властью над своей семьей. Жалкое зрелище. Он чувствовал мое отвращение к нему и понимал, что открытый конфликт между нами – это дело времени.
За несколько месяцев до окончания школы я наконец-то узнал от него, куда пойду учиться.
– Я договорился о твоем поступлении в медицинский. Станешь врачом. Это всегда престижно. Да и дедушка обрадуется. Мы, итак, у него на плохом счете.
– Хорошо, спасибо.
Человек, заявившей мне это в своей привычной манере диктатора, резко поменялся в лице, вот оно, то, что я так хотел всегда увидеть, его страх перед моим безразличием.
– Спасибо? Не хочешь сам заняться своей жизнью?
– А мне можно?
– Сукин ты сын, неблагодарный! Вон! Пошел вон!
Я видел его внутренности, он ненавидел себя за то, что не может дать мне действовать самому, ненавидел меня за то, что я не имею своей цели и интересы. Да и в целом, я его не питал, как раньше, его раздражало то, что я это понимаю, что я вижу какой он на самом деле слабый. Мое смирение стало для него подачкой для полоумного, который помешался на власти.
Мы сидели в его кабинете, в порыве гнева он кинул в меня книгу. Мимо. Тихо встал, вышел и наткнулся на взгляд его смиренного адвоката.
– Мама, я тебя даже слушать не хочу. Я же делаю как вы хотите, стану врачом. Можете радоваться, так почему лица такие?
– За что ты так с нами? Что мы сделали? Мы все делаем для тебя, для твоего счастливого будущего, почему ты не видишь этого? Почему ты мучаешь нас?
– Кхм…простите, что мучаю.
– Иди погуляй, пускай он успокоится.
– К ужину буду.
Поступив на радость отца и дедушки в медицинский, я начал искать сферы, в которых мог бы проявить себя. И желательно на зло моим родным. Так и получилось. На первом же курсе я познакомился с Митей. Шалопай и бездельник, который по какому-то счастливому стечению обстоятельств попал в наш вуз. Встреча с ним успокоила мой гнев на отца.
Первый год в медицинском институте дался мне особенно тяжело. Не особо любил биологию, не стремился понять анатомию человека, да и благородного стремления спасать жизни людей у меня не было. За этот год меня часто мучал вопрос почему отца не волновало, что из меня выйдет плохой врач? Или он был уверен в том, что все стерпится – слюбится. В себе я такие метаморфозы не предвещал. Со мной на курсе учились люди достойные этой профессии и заинтересованные в ней. Видя их стремление быть полезным обществу, с каждым днем чувствовал себя паршивее. Каждый день я мучал себя этими мыслями и дошло до того, что, набравшись смелости я забрал документы из университета и кинул на стол отцу в тот же вечер.
Я ждал, что он меня отругает, изобьет, заставит отнести обратно. В его кабинет без приглашения или срочной необходимости мы с мамой не входили. Я же открыл дверь без предварительной ласки и стремительно подошел к его столу. Он понял, что именно я зашел к нему, но головы так и не поднял. Посмотрел на меня, когда я бросил ему под нос свои документы.
– Это что такое? Какого черта врываешься в мой кабинет? – он не кричал, но чувствовался гнев, который рос с каждым словом.
– Я не буду там учиться, делай что хочешь.
– Вот оно как … – сказал уже спокойным голосом. – Ты вернешь эти документы обратно, я поговорю с руководством вуза. Молодец, показал характер и хватит.
Я ожидал от него другой реакции. Получается, я совершил этот поступок, чтобы он признал мой потенциальный бунт. Но он как любящий отец простил и пресек то, что даже не успело начаться. Его хладнокровие и уверенность в моей покорности унизила мою решительность.
– Завтра как ни в чем не бывало пойдешь на пары. А теперь выйди из кабинета.
Я в очередной раз прислушался и уступил. Струсил. Единственно серьезным в тот период было мое увлечение рок-клубами. До Мити я узнал о них от моего отца, в беседе с коллегами он говорил, что «эта молодежь вскоре станет занозой в заднице государства». Тогда я не придал этому никакого значения.
В этих клубах я терял время в надежде найти себя, нет, я был уверен,