им мой папаша. Опрятный, аккуратный, образованный, красивый, интеллигентный, из хорошей семьи, с большим будущим. Я стал всем тем, что хотят видеть в единственном ребенке влиятельные родители. Страшнее было только то, что я сам смиренно принял правила игры. Однако я не смог ответить себе на вопросы: мечтал ли я быть кем-то другим? Хотел ли жить сам по себе? Нет, живя с родителями, я мог себе это позволить. Я так и не понял, чего хотел от свободы, которую навязывали молодежи и, наверное, поэтому решил сдаться. Благодаря этому выбору на пороге 30-летия я успел сделать себе имя талантливого хирурга, жениться и обзавестись ребенком.
Жену мне, как и полагается порядочной, хоть и передовой, кавказской семье, выбрал мой дедушка. Девушку звали Салима. Коренная махачкалинка, окончила Дагестанский педагогический университет. Умница, красавица, современная для дагестанки, но порядочная для москвички. «Не то, что они, а наша». Идеальная невестка для идеальной дагестанской семьи. В Москве, куда она переехала после свадьбы, она быстро стала Салей.
Первый год она мне была безумно интересна, все-таки она была не такая, как те девушки, с которыми я раньше общался. Но, к сожалению, изучение ее продлилось недолго. Она оказалась не такой глубокой и интересной личностью, в какой-то момент я и вовсе перестал воспринимать ее как женщину. Единственное, что нас связывало – наш сын Алихан.
Печально, что собеседника и женскую любовь я находил в других женщинах, а собственная жена себя изжила. Отец в наши отношения не вмешивался, а мать пыталась меня переубедить. Она видела, как Салима страдала в этом браке и хотела внимания своего мужа. Я каждый раз обещал матери, что поменяюсь и не менялся. Я с головой окунулся в свою работу, на удивление, это оказалось единственным важным и интересным в моей идеальной жизни.
Зарабатывал я хорошо, а жена, наплевав на меня, эти деньги хорошо тратила. Квартира у нас была большая и многокомнатная, я отселился от жены с сыном. Ребенка я любил, а ложиться с ней в постель уже не мог. Родителей происходящее беспокоило, они боялись, что невестка в один прекрасный день заберет ребенка и вернется в Дагестан в отчий дом. Но я-то понимал, что она не такая глупая. В утешенье всем иллюзия хорошей семьи все еще продолжала работать. Особенно в дни, когда мы приезжали в Дагестан на какие-то большие мероприятия. Там нашей семьей восхищались, завидовали, обсуждали. Языки у женщин на таких встречах всегда большие. Моя мама, жена и теща, всегда упивались такими моментами. Это единственное хорошее, что им досталось от связи со мной.
Я уже потерял связь с Маленьким императором к этому моменту. Он перестал меня посещать, но интуитивно, я знал, что он объявится. И в дни моего первого смирения он действительно дал о себе знать. Мне тогда уже было 25. Во сне я увидел все тот же тронный зал и того же императора с детским лицом и взрослыми глазами. Раньше во снах он всегда говорил со мной первый, а в этот раз диалог начал я.
– А ты не изменился, все такой же.
– Зато ты сильно поменялся. Настолько, что перестал во мне нуждаться.
Мне было стыдно в тот момент. Действительно я о нем не вспомнил в годы своего увлечения роком и появления новых друзей. Но теперь, когда в своем смирении я начал терять себя, он был мне остро необходим.
– Мне казалось, что я нашел себя, а в итоге опять тут.
– Ты ошибаешься, в этот период, о котором мы оба сейчас думаем, ты себя не нашел. Ты просто оказался максимально далеко от себя настоящего. Но отчасти ты получил что хотел – свободу. Правда, распоряжался ей совершенно глупым образом.
Маленький император был спокоен в свойственной только ему манере. Он сидел на своем троне и стругал что-то из тонкой ветки. Он это делал с такой осторожностью и увлеченностью, что затягивало смотрящего в некий транс. Его паузы, движение рук, все было отточено и гармонично сочеталось с его образом.
– По-твоему, сейчас я тот, кем должен быть? Это мое место, призвание.
– Будь это так, ты бы меня не вспомнил. Ты просто вернулся туда, откуда по глупости сошел. И вынужден будешь продолжить поиски себя.
– Жесть, конечно, предлагаешь все начинать сначала? Этот бесконечный отпор отцу и скандалы?
– А ты не можешь быть счастлив в том, что тебе предлагает твой отец? Просто подумай об этом, а вдруг это и есть ты.
Сказав это, Маленький император испарился, а вместе с ним и вся магия ночи. На утро я проснулся с твердым решением принять мир отца.
Все эти годы моего идеального сыновничества отец с гордостью рассказывал о том, что моей жизни только завидовать, что такой талант, ум и возможности редко у кого есть, тем более в сложные предперестроечные времена. Я ему верил и был за это благодарен. Мой мозг ел эту гордость и восторг от самого себя.
В тяжелые 90-е мало кто мог похвастать возможностью ездить за границу, иметь там друзей, участвовать в международных конференциях, у меня же все это было. Я ездил на зарубежные конференции для медиков, имел иностранных друзей, которые оставались у меня, отдыхал с семьей у них.
До 33 лет я жил в тени мнимого счастья. В редкие моменты погружения в себя думал не о чем-то грандиозном, а что нашел свою пристань и что родители оказались правы. Все было замечательно, но полноценно живым я себя все-таки не ощущал. Все эти годы – это легкое счастье отдаляло меня от моего внутреннего голоса. Но сильнее всего это предательство мне аукнулось, когда я понял, что возможно Маленький император перестал посещать мои сны навсегда. Может он был прав на счет меня, я спустя столько времени вернулся на истинный путь поиска себя.
Я начал подмечать все эти колоссальные перемены, которые я поспешил назвать зрелостью. Ловил себя на мысли, что отношусь к своему сыну ровно так же, как и мой отец относился в свое время ко мне. Мой сын оказался податлив и труслив, как и я. Мой тихий кивок позволил истории повториться. Пассивное величие перешло в пассивное потребление комфортной жизни. Я сравнивал свои отношения с сыном, с нашими с отцом отношениями. Задавался разными вопросами: наблюдал за мной такое? Огорчило его это или обрадовало? Полагаю, что обрадовало.
Став отцом, я понял, что родители давят на детей и отговаривают от ошибок не ради будущего своего чада, а ради собственного спокойствия. Мой