В это время за две тысячи верст от Миколы Омельченко, в Пермской губернии, в глухом селе Ярушине, отталкиваясь правой ногой от земли, катился на ледяшке с горки Антошка Жуков, шустрый коренастый парнишка лет четырнадцати. На крутом спуске ледяшка разогналась, как ветер, и чуть не наскочила на кошевку Кузи Толоконцева, выкатившуюся из кривого переулка.
— Куда гонишь? Эй! — крикнул Толоконцев, останавливая от неожиданности лошадь. — Башку расшибешь.
Но Антошка с мгновенной ловкостью свернул в сторону и с разгона врезался по пояс в снег.
— Загруз? — засмеялся Толоконцев и шагом направил гнедого мерина по откосу. — Вот и просидишь тут до вечера. А я, брат, из волости прямо чудеса привез.
— В решете? — насмешкой на насмешку спросил Антошка, ничуть не смущаясь тем, что Толоконцев был секретарем сельсовета и притом старше его лет на десять.
— Что в решете? — не понял Кузя.
— Да чудеса-то.
— В решете, не в решете, а вот тут, в портфеле.
Толоконцев вытащил из сена полотняную сумку и любовно похлопал ее теплой шерстяной рукавицей.
— Вот тут и сидят…
— Обманываешь?
— Зачем обманывать? Приходи в сельсовет, — покажу.
Пока Толоконцев, настегивая вожжами мерина, подымался в верхний конец села, Антошка выпутался из глубокого рыхлого снега, отряхнулся и, стуча ледяшкой по укатанной дороге, бросился догонять кошевку. Но она была уже далеко.
В сельсовете сидело человек пять мужиков. От махорки под потолком стоял кромешный дым. Толоконцев с морозу даже чихнул, точно на занозу носом наткнулся.
— Ну и насмолили! — сказал он, отдуваясь от табачной горечи. — Прямо дымовая завеса, как на войне.
— А что делать? Сидим, покуриваем, тебя ждем. Сказывай новости!
— Новостей особенных нет. Лететь народ собирается.
— Лететь?
— Билеты такие вышли. Лотерея будет разыгрываться. Выиграешь счастливый — лети кругом света. Надоело летать — садись в поезд-экспресс, надоело поездом — вали пароходом. Как твоя душа желает!
У Антошки от любопытства загорелись глаза.
— Это как дед Назар прошлый год? — спросил он.
— Нет, брат, почище, — засмеялся Толоконцев.
При упоминании деда Назара мужики засмеялись тоже. Они ясно вспомнили, как в прошлом году первый раз за время существования Ярушина над селом зажужжал аэроплан, как он, подобно большому звенящему жуку, покружился и сел на лугу. Весь народ сбежался тогда к диковинной штуке. А с аэроплана слезли два человека в невиданных очках и предложили, не желает ли кто подняться на воздух. Смельчаков не нашлось. Один только семидесятилетний дед Назар, на удивление селу, вдруг махнул рукой и заявил: «Поднимайте меня, товарищи. Все равно век свой я отжил. Слетаю, аль помру — какая разница. А ежели шмякнемся мы оттедова, по крайности, хоть с музыкой похоронят…» Назар перекрестился и, неловко ступая оробевшими старческими ногами, уселся в кабинку. «Прощайте, православные, может, не вернусь», — поклонился он народу. «Очень просто», — жалостно сказал ему кто-то в напутствие: — «Ссадят тебя где-нибудь на облако, поминай тогда как звали. Будешь сверху ногами побалтывать…» Но когда через двадцать минут, разрезая небо стальным ветром, аэроплан вернулся снова, побывав за это время в селе Кряжном, которое находилось в восемнадцати верстах от Ярушина, дед Назар категорически заявил: «Нет, братцы, теперь я помирать не согласен. Еще годов сотню прожить хочу!»
Толоконцев с важностью достал из сумки пачку розовых лотерейных билетов. Они были похожи на новые деньги.
— Дешевка! Полтинник штука, — улыбнулся он, хлопнув ладонью по билетам.
— А как узнать, который счастливый? — спросил Антошка, вспыхнув трепетным волненьем.
— Ну, это как жребий падет. Заранее ничего неизвестно. А ты, Антошка, полетел бы?
Антошка покраснел от смущения:
— А чего ж…
— Ну, давай полтинник. Делай почин.
Антошка смутился еще больше.
— Что? Мелких нет? — засмеялся Толоконцев. — Иди, расстарайся где-нибудь. А я для тебя один билет оставлю.
— Нет, я хочу взять самый первый, — вот, что сверху лежит.
— Этот? Пожалуйста. Оставлю первый.
— Ой, прогадаешь, Антошка! — ехидно прищурил левый глаз рыжий мужик Данила. — Бери из середки, верней будет.
— Нет, мне верхний, — уперся Антошка.
— Смотри, не зареви потом.
— Я? Реветь? Пусть сначала рак свистнет.
Антошка задорно вздернул носом, круто повернулся и выбежал на улицу.
Мысли его были напряжены до чрезвычайности и сосредоточены на одном: где достать нужный полтинник, как завладеть билетом, который может дать совершенно необыкновенное, неслыханное счастье, какого никто не знал на сотни верст в окрестности, — всемирное, кругосветное путешествие?.. Сразу прихлынули все воображаемые картины, о которых рассказывал отец, побывавший и на войне, и в плену у немцев, прошедший потом красноармейцем все фронты — с севера до юга и с запада до востока. Возможность выиграть путешествие казалась настолько соблазнительной и заманчивой, что заслонила собой все. И вдруг горячо ударило в голову, будто кто окно распахнул на вольный летний воздух: «Попрошу у дедушки Назара… У него есть! Копил же когда-то себе на гроб…»
Антошка бегом пустился по улице. Снег хрустел и звенел под его летучими ногами. Ледяшку, чтобы не мешала, он оставил во дворе сельсовета. Мелькали мимо заборы, окна, амбары, ворота. До избы деда Назара оставалось уже дворов десять, как вдали показалась толпа улюлюкающих ребят, гнавшихся за кем-то с гамом, криком, смехом и свистом, подобно стоголосой лавине охотничьих загонщиков. Антошка невольно остановился и скоро рассмотрел, что ребята, его соседи и приятели, дразнили желтолицего, худого китайца, который во все стороны поводил своими испуганными косыми глазами, как заяц, который мечется в переполохе, не зная, куда спастись от преследования окружившей и наседающей своры борзых. В одной руке у него болтался завязанный в холстину сверток с товарами, другой он ожесточенно отмахивался от орущих и издевающихся преследователей.
— Ребята, что вы! — остановил их Антошка.
— Да ходя больно смешной. Иди, прогонку ему хорошую сделаем! Иди скорей.
— Бросьте!
— Э, размазня! Шпыняй китаезу, шпарь желторожего снегом! Держи его! А-ля-ля-ля… А! А!
— Да вы, никак, ошалели? — зазвенел Антошка вспыхнувшим голосом. — А если вас так травить? Хорошо будет?
Ребята с недовольным смущением сдержали свой азартный бег. Некоторые стыдливо засторонились глазами.
— А ну его к лешему! — крикнул кто-то не совсем уверенно.
— Эх, что Толоконцев из волости привез! — интригующе загадал Антошка и, когда его обступили любопытствующим кольцом, начал торопливо рассказывать про билеты.
— Ерунда! — отрезал Егорка, самый заядлый озорник из ярушинских мальчишек. — Никому никакого путешествия не достанется.
— Почему же? —строго осадил его Антошка.
— Для выигрыша талан надо иметь или слово секретное знать.
— Ну, сказанул тоже! Еще, может, к знахарю пойти?
— Может, и к знахарю.
— Ха-ха-ха!.. — рассмеялись ребята. — Из каких лесов ты приехал?
— А вот увидите, — уже потеряв задор, хмуро вздернул подбородок Егорка.
— Увидим! — крепко и убежденно ответил Антошка, как борец, надеющийся на свои силы. — Я верю.
Он побежал дальше, а часть ребят шумной гурьбой направилась в сторону сельсовета.
Дед Назар тащил на плечах вязанку соломы с гумна, когда Антошка забежал во двор.
— Дедушка, я к тебе с просьбой… — робко начал он первый в своей жизни ответственный и самостоятельный денежный разговор. — Дай мне взаймы полтинник.
— Полтинник? Тебе?
Старческие глаза деда Назара даже округлились от неожиданности.
— А ты что за герой, что на мой стариковский полтинник целишься?
Антошка горячо заговорил о лотерее. Дед добродушно прояснился и с живейшим интересом стал слушать о заманчивой новости.
— Где ж я тебе возьму полтинник? — сказал он, наконец. — Они у меня не растут. Огурцы летом садил — выросли, а полтинников, милок, ни на какой грядке не найдешь.
— Да ведь у тебя на гроб были припасены?
— Тю! Махнул куда… Так ведь то похоронные. Их трогать нельзя.
— Дедушка… — замялся Антошка. — Ты же отказался помирать. Зачем тебе гроб?
— Вот чудак! — усмехнулся Назар. — А если смерть меня не спросит и придет все-таки?
— Я бы к тому времени отработал, — переступил с ноги на ногу Антошка. — Какую хошь работу сделаю.
Дед Назар почесал затылок, посмотрел на Антошку, на его ловкую коренастую фигуру, заглянул с пристальной зоркостью в синие надежные глаза и крякнул:
— Что ж, парень, надо тебя уважить. Авось и ты меня когда-нибудь уважишь…
Через две минуты он хозяйственно вынес из избы полтинник и, как взрослому, вручил Антошке.