В гостиную вбежал задыхающийся Карл.
– Отец… – воскликнул он, – с ним что-то случилось!
Брат вскочил.
– Почему ты так думаешь?
– Он прислал зов, и это был вопль раненого.
– Слепок?
– Есть.
Оба субвертировали, перемещаясь вдоль нитей энергии, рисующих карту местности, откуда пришёл зов. Отца они нашли на острых камнях под высокой скалой, и им сразу стало ясно, что магу уже не помочь. Конечно, сыновья сделали попытку применить исцеляющие заклинания, но Рихард, слабо застонав, отрицательно покачал головой, с трудом поднял руку, указывая то ли на небо, то ли на каменную гряду над ними, и прошептал:
– Морсатр. К нему…
Рука упала, по телу колдуна пробежала судорога, и он замер, уставившись ничего не видящими глазами в глаза оцепеневших братьев.
По лицу Конрада катились слёзы, Карл же, крепко сжав губы, горестно смотрел на умершего. Осиротевшие Виттельсбахи каждый по-своему переживали трагедию. Несмотря на суровость, Рихард был хорошим отцом. Он давал сыновьям не только знания, умения и закалку, но по-настоящему, хотя и по своему разумению, заботился о них. С возрастом маг стал мягче в обращении с выросшими детьми, и оба искренне любили и уважали родителя. Забрав тело, братья в молчании переместились в Гейдельберг.
Похороны прошли тихо, без присутствия посторонних. Конрад и Карл выглядели спокойными, хотя в их душах бушевала буря чувств. С каменными лицами они вернулись в замок и долго, не говоря ни слова, сидели в гостиной, прислушиваясь к заглушённому заклинаниями жужжанию голосов туристов, с утра до вечера осаждающих укрепление. Наконец, старший прервал молчание:
– Как ты думаешь, что отец пытался сказать в последнюю минуту?
Карл пожал плечами.
– Он был предан «Серви ноктис», а Морсатр – дукс. Видимо, он препоручал нас ему.
Собеседник с сомнением качнул головой. Последнюю пару лет Рихард тянулся к старшему сыну, словно пытаясь искупить вину перед ним, младшему не доставалось и малой толики его внимания. И Конрад хорошо помнил, что сказал отец во время одной из их доверительных бесед.
Около месяца назад, когда мужчины остались наедине, старший произнёс слова, взволновавшие и озадачившие Конрада.
– Майдель – чудовище, – глядя в огонь камина, промолвил колдун. – Я не мог и предположить, что сложу свою магию к ногам такого мерзавца.
– Но вы поддерживали его когда-то, – возразил сын.
– Поддерживал, ибо в то время считал достойнейшим из тех, кто мог занять место дукса. Я даже не гневался по-настоящему, когда вы отказались от власти, мне казалось, что она выше ваших сил.
– Сейчас вы думаете иначе? – осторожно поинтересовался Конрад.
– Да. Вы сами однажды сказали, что служение ночи не предполагает обязательной жестокости, только лишь разумную жёсткость. Ваше правление стало бы именно таким. Я сожалею, что вы не встали во главе «Серви ноктис», хотя и считаю теперь, что это не честь, а тяжкая ноша.
Конрад, скорее, встревоженный, чем обрадованный похвалой отца, спросил:
– Значит, вы полагаете, что я совершил ошибку?
– Несомненно. Но в этом нет вашей вины. Виноват я, пытавшийся не уговорить, а принудить вас.
Младший Виттельсбах задумался. Он не совсем понял, что имел в виду отец.
Рихард встал. Обняв за плечи своего тридцатилетнего ребёнка, он поцеловал его в лоб.
– Прости меня, Конрад, за то дурное, что я принёс в твою жизнь. И спокойной ночи, сынок!
Не дожидаясь ответа, маг развернулся и вышел из комнаты.
Этот разговор и вспомнил сейчас старший брат, размышляя, мог ли Рихард при таком мнении о Майделе с лёгкостью завещать сыновьям службу у него. Сам Конрад давно разочаровался в друге детства, но Карл верил дуксу.
– Мне кажется, – продолжил разговор старший Виттельсбах, – отец имел в виду что-то другое…
– Что именно? – прервал младший.
– Не могу сказать, но вряд ли в последние секунды жизни он стал бы давать указания, кому мы должны повиноваться.
Не вставая с кресла, брат наклонился к Конраду, прошипев:
– Мне ясно, как день, что прозвучало завещание. Ты отказался стать дуксом, им стал Морсатр, и теперь мы оба в его безоговорочном подчинении.
– Нет, это не так!
– Для тебя, возможно. А я готов выполнять свой долг.
Уничтожающе посмотрев на Конрада, Карл направился к выходу.
– Подожди. Отец всегда осторожничал при субвертации, почему же он погиб так нелепо? Возможно, Вольф что-то знает. Последние слова…
– Морсатр! – обернувшись, одёрнул брат. – Для всех он Морсатр, и ты не исключение. А что касается отца, то это несчастный случай. Возраст, потеря ориентации…
– Ты сам веришь в то, что говоришь? Ему было лишь немного за пятьдесят.
Не удостоив Конрада ответом, Карл вышел, оставив дверь открытой.
С той ночи в замке поселилась война. Формально братья находились на одной стороне, но фактически младший считал старшего предателем, основываясь на наблюдениях за его поведением. Он советовал дуксу не доверять Конраду, но Майдель отказывался ему внимать.
Вольф не нуждался в советниках и советчиках. Великолепный стратег – он мгновенно проигрывал в уме десятки сложнейших комбинаций событий, и под его началом «Серви ноктис» стала страшной, в буквальном смысле этого слова, силой, направленной на уничтожение светлого «стада». Морсатр нередко забавлялся, губя волшебников, и объяснял бессмысленные жертвы необходимостью показательных казней инакомыслящих.
И, что странно, по наблюдениям Конрада особо изощрённой смерти удостаивались те – и маги, и люди, кто злоупотреблял алкоголем и третировал близких. В этом случае выживала вся семья, кроме злополучного пьяницы – главы. Однажды Виттельсбах, уже несколько месяцев успешно работавший на филиев, упомянул об этом у иллюминаса. Тот, заметно опечалившись, поведал магу историю, которую во время встречи вожаков за столом переговоров прочёл в памяти дукса Игорь Чижов:
«Двенадцатилетний мальчик проснулся от шума и громких воплей. Кричала мать, а грубый, пропитой голос вторил ей.
Вольф Майдель соскользнул с кровати и, тихо ступая, пошёл на звук, дрожа от холода и тревоги за Гертруд. Сколько он себя помнил, не проходило и дня, чтобы отец не вернулся домой пьяным. Доставалось всем. У Вольфа не заживали раны, нанесённые обезумевшим от шнапса Отто, и матери нередко приходилось, схватив ребёнка, убегать из дома, чтобы муж не убил обоих. Тот избивал жену постоянно, но сегодня она кричала особенно страшно. Из соседней комнаты слышались глухие удары чем-то тяжёлым по беззащитному телу, и вопль вскоре стал непрекращающимся.
Подросток потянул на себя тяжёлую дверь и, собрав всё мужество, вошёл. Мгновенно оценив обстановку, он просчитал всё до мелочей. Когда отец швырнул жещину на пол и занёс руку, чтобы продолжить экзекуцию, слабенькое «секаре» полетело в него с места, где стоял Вольф. Абсолютно невменяемый Отто Майдель, едва почувствовавший порез, повернулся, пытаясь разглядеть сына сквозь плавающую перед глазами пелену. Стонущая Гертруд его уже не интересовала.
– Где ты, чёртов волчонок? – сипел пьяница, шаря вокруг. – Убью!
– Ну, давай, убей!
Искажённое насмешкой лицо вынырнуло из тумана прямо перед носом Отто.
– Аа, вот ты где! Ну, держись! – заревел Майдель-старший, кидаясь к отпрыску.
Но промахнулся. И ещё, и ещё раз: ловкий мальчишка легко уворачивался от едва державшегося на ногах мужчины. Но вскоре Вольфу надоела эта игра. Чувствуя огромный прилив магической силы, слегка напрягшись, он послал в ополоумевшего отца спираль магии, пронизавшую того насквозь.
– Лонгаморте!
– Неет! – раздался крик Гертруд.
И отчаянный вой человека, терзаемого проклятием долгой смерти, кромсающим внутренности, вытягивающим жилы, заставляющим невыносимо страдать. Раздувая ноздри, Вольф стоял над поверженным мучителем до последнего его вздоха, а потом бросился к матери. Та, с ужасом глядя на сына, попыталась отползти, но переломанные кости не позволили ей двинуться с места.
– Убьёшь и меня? – прошептала она, когда мальчик наклонился, чтобы помочь.
– Нет, мамочка, я тебя вылечу, – нежно сказал Вольф, врачуя её ушибы, порезы и переломы.
– Он умер? – всё так же шёпотом спросила Гертруд.
– Да. И никогда больше тебя не обидит.
По щекам женщины заструились слёзы. Вытирая их ладошкой, сын продолжил лечить раны, не замечая, как тускнеют глаза Гертруд.
Помощь пришла слишком поздно, и через несколько минут перед окаменевшим от горя подростком лежал труп единственного человека, которого он любил. С последним в жизни рыданием осиротевший ребёнок кинулся на тело матери.